– Я желаю… желаю, чтобы наш край процветал. – Тон его чуть переменился. – А вот чего я не желаю, так это чтобы мне уступали легкую работу как младшему. Я, – он улыбнулся краем рта, но сейчас я понимаю, это была не шутливая, а угрюмая улыбка, – буду посильнее тебя, братец. И даже тебя, Сияющая, Цветущая старшая сестрица!

– Нахал! – возмутилась я в шутку и, смеясь, бросила в него тронной подушкой.

Он состроил мне гримасу и, враз превратившись из ленивого кота в ловкую рысь, бросил подушку в Никисиру. Попал в нос, тот заворчал и полез в драку, и вот они уже повалились на диван, грозя сверзнуться на пол. Я веселилась, смотря, как они борются, но в конце концов произошло ровно то, что и всегда: ловкий Юши оседлал брата, вдавил в диван, сжал руки и завел за голову. Да, Никисиру крупнее, но сам помнишь, как он порой неповоротлив. Эти их игрища не менялись со времен, когда оба научились драться.

– Что ты хочешь сказать? – тихо спросил вдруг Никисиру, перестав вырываться.

Юши, красный и растрепанный, наклонился к нему, но глаза стрельнули в меня:

– Ровно то, что и сказал.

Никисиру сильно нахмурился и сдул со своего лица прядь его волос. Я, потеряв терпение, поднялась, подошла и, встав рядом, положила обоим руки на головы.

– Вы меня убьете этим всем. Юши, я…

Он вскинулся, и я осеклась. Провалилась в его взгляд, потерялась… а еще увидела в глубине зрачков свою надежду. Они предстали передо мной – рощи в серебристых нарядах, чудесные превращения цветов в драгоценные камни. Я… сердцем я в тот момент уже знала, как нужно поступить, что лучше для Империи. Но то Империя! Знала я и другое: Юши… Он юн! Ему нравятся охоты, веселье, иностранные гости. Нравятся пиры и прогулки. Больше же всего ему нравятся победы. Что он будет чувствовать на берегу, где в последние лет десять было скверно, где придется исправлять недоработки другого наместника и возвращать волю к жизни и труду? Люди там сейчас понурые, от садовников до канрю. Привыкли: сколько ни выбивайся из сил, ни щедрых урожаев, ни щедрой награды за них не будет.

– Юши… – уверена, звучало скорее как мольба, чем как просьба, тем более приказ. – Юши, если ты правда настолько храбр и стоек, если твои слова не просто слова… я потерплю еще пару плохих урожаев. А потом, когда тебе исполнится семнадцать, я могла бы – только если ты готов! – отдать тебе Правый берег.

Никисиру глянул на нас с удивлением, лицо Юши не переменилось. Он выпустил брата, встал, принялся оправлять волосы и одежду. Никисиру, скрипнув диваном, сел. Я прочла в его глазах упрек. Что бы там ни было, Никисиру всегда пытался отгородить Юши от забот и тревог. И сейчас он, скорее всего, в мыслях ругал меня: ну куда нашего маленького – в такой край, куда ему – оправдывать ожидания, которые оправдать очень, очень сложно? А в меня будто вселился сладкоречивый дух Гестет, нашей прекрасной Старшей богини. Я уже не успокаивалась:

– Я верю, что эта земля по тебе! И владеть ею – огромная честь! У тебя особенное сердце, Юши, ты силен, прекрасен, и, как мне кажется, тебе нужны новые свершения. Я знаю, дворцовая опека тебе все чаще в тягость, учиться ты устал, и…

Юши завел за уши волосы и положил ладонь мне на плечо. Она была тверда и горяча.

– Я услышал тебя. Ты видишь меня там. – Углы его рта приподнялись лукаво-печально. – Правда надеешься, что на моем сердце получатся хорошие урожаи и мы снова пополним казну?

– Не знаю… – пролепетала я. Не хотелось посвящать его в такое, не хотелось самой это проговаривать, но пришлось: – Понимаешь, Юши… казну нужно не просто пополнить. Ее нужно наполнять. Уже через зиму нам будет едва хватать, чтобы купить еду для скудных провинций. Спрос на шелка упал из-за дешевых западных копий, наши дивные мечи и ножи, что куют в Центре и любят по миру, дороги, но их невозможно делать больше без ущерба качеству, да и руд не хватает. Правый берег весь в вишнях, и обычные поля уже совсем не балуют; Левый по-прежнему еще способен прокормить не всех, да и не можем мы есть одну рыбу, нам нужны фрукты, овощи и из злаков хотя бы побольше риса, иначе пойдут болезни. А соседи в Маджедайе сообщили, что поднимают цены! Они ведь знают, мы купим все равно, не с других же континентов везти, так половина сгниет в пути или разграбят физальские пираты, чтоб им!..

Никисиру открыл рот. Я знала, он готов снова предложить себя на Правый берег, но также знала: это бессмысленно. Никисиру терпелив и добр, но к вишням относится примерно как тот, кого мы хотим сменить. Слова «Мучиться с ними» уже дали понять многое. Насильно он вишни не полюбит, его удел – цветы в моем саду. К тому же метка… сколько надежд у меня было на то, что метка Юши особенная! И я приложила палец к губам. Юши меня понял.

Его рука соскользнула с моего плеча, и он прошел мне за спину. Я развернулась – и увидела, что идет он к Малому Трону, месту, где я недавно сидела. Для разговора я выбрала комнату с самыми плотными стенами, обычно канрю приводили сюда иностранных гостей обсуждать планы, точно не предназначенные для чужих ушей. Она выглядела как обычная юхиро^[34] в западном стиле: вся эта резная мебель, нагромождения ненужных предметов вроде питьевого фонтана, картин и вытканных тряпок, которые гирийцы, арканцы и физальцы зовут гобеленами. Два гобелена – золото на крови, деревья, смутно похожие на вишни, но зловещие из-за черных плодов – висели и за Малым Троном, куда Юшидзу, подойдя, небрежно опустился. Я не одернула его: да, это было запрещено, но ведь никто не видел.

Я лишь смотрела на него – грациозно раскинувшего руки на подлокотниках, забросившего ногу на ногу, покачивающего узкой стопой. На остром меховом носу его полусапога поблескивал золотой бубенец, и при каждом движении «дзинь» пел в ушах. Никисиру снова открыл рот – думаю, чтобы согнать брата. Я снова велела молчать. Сейчас я понимаю: первый страх шевельнулся во мне в тот мирный миг, вскоре после того, как мои славные мальчики повалялись на диване и помяли друг другу бока. Но тогда мне некогда было заметить в себе это чувство.

Юшидзу хитро сощурился, облокотился о резное дерево, опять подпер рукой голову. Улыбнулся. Радуга в его волосах пробежала от корней к самым-самым концам и замерла.

– Что ж, – сказал он. Золото в глазах чуть искрило. – Что ж, сестрица, плох тот принц, который, будучи в силах помочь, даст своему народу голодать. Я понял тебя, да ты меня и не удивила, я многое вижу и сам. Если казна правда еще вытерпит пару неурожаев, я согласен. Я стану наместником Правого берега. И ты его не узнаешь.

Он говорил решительно, задорно, весь будто светясь изнутри. Никисиру, как и я, не сводил с него глаз, а он уже глядел куда-то поверх наших голов. В будущее?

– Мой дорогой брат! – Я не сдержала чувств, просто подскочила – и опустилась перед ним на колени, как, думаю, древние люди опускались перед богами, когда те являлись дать первые метки и первые Правила. – Юши… у меня нет слов.

– И не нужно. – Он склонился, лбом прикасаясь к моему лбу и освещая мой тревожный мир новой улыбкой. – Не нужно, сестрица, нет. Словами все равно ни за что не расплатишься.

Волчонок, ты не насторожился бы сразу, услышав это? Но я только кивнула и принялась обещать всяческую помощь, поддержку берегу, пока он не поставит его на ноги, и переговоры – с мерзавцами маджедайцами, я по-прежнему надеялась сбить цену хотя бы на фрукты. Юши слушал, закрыв глаза… впрочем, мне все чаще кажется, что вовсе он не слушал. Думал о своем. Выпрямился, только когда подошел Никисиру, приобнял нас обоих и потрепал по плечам, но потом, когда мы немного вместе постояли, велел:

– Так. А ну-ка верни трон сестре.

Юши с улыбкой встал и помог подняться мне. Его рука сжимала мою руку. Твердая, горячая, цепкая – как когти хищной птицы.

– Присаживайся.

Я покачала головой. Что-то во мне надломилось, но я не понимала что. И я лишь сказала:

– Что ж, Никисиру. Значит, тебе – и твоей невесте, и малышу в ее чреве, – время собираться на Левый берег.

– Забавно, – улыбнулся брат. – Все-таки придется Юкино вернуться на родину деда.

В тот же год он уехал, женился на своей детской любви, дочери нашего канрю по торговле, и родилась Джуни. Затем уехал Юши. Я была счастлива и гордилась ими.

Никисиру помогли терпение и сметливость: скромные поля и рощи Левого берега при нем давали те же урожаи, зато ни злака, ни плода не пропадало из-за воровства, пожаров или нерасторопного сбора. Он взял кое-кого из центровых кан и баку, умных, но слишком молодых и неродовитых для высоких должностей в столице, – и поставил начальниками в своих провинциях, чтобы следили за всем этим, чтобы боролись с разбойниками и пиратами. Он же привез с Дикого континента карликовую желтозубку, и в паре провинций она стала подспорьем. Придумал соревнования для рыбаков, корабелов и шелковых мастеров, чтобы и эти люди гордились своими навыками, трудом и вкладом в общее благо.

Юшидзу тоже сотворил чудо: в первый же год его правления урожай вишни мы собрали удивительный. Мы с Акио были потрясены… я никогда не забуду первое Благословение, в котором Юши участвовал, тогда он обнял одно из деревьев, как когда-то обнимал лотосы. У меня захватило дух. Я даже подумала на миг… а нет ли в брате чего-то божественного, тайного? Я не знала. Я лишь чувствовала, как бремя на моих плечах ослабевает. Я знала: Правый берег вот-вот снова станет тем, чем должен быть. Святыней и сокровищницей.

Ну а мы с Акио строили то, чего больше всего не хватало, – больницы, школы и крепкие отношения с остальным миром, в надежде чем-то, кроме вишен, прославить Ийтакос.

Так мы и зажили. У нас с Никисиру уже родились дочери, у брата появился еще сын. Юши семью не заводил, вел образ жизни, похожий на прежний: охоты, гости, ярмарочные бои, праздники, флирт. Я не отчитывала его, понимая: все время между этими яркими точками он трудится с народом, как подобает. А когда не трудится – должен появляться в рощах, ходить по их земле, среди корней. Ну и как могла я осуждать его? На семью тоже нужны силы. Лишь раз я заикнулась: «Юши, но кому ты передашь наместничество, если захочешь оставить его себе?» Я намеренно сказала так: «Ты захочешь», – хотя обычно решение за Императором. Но я не представляла, как могла бы низложить его после всего. Юшидзу лишь улыбнулся: «Могу, как ты. Пригреть какого-нибудь волчонка, только еще и воспитать под себя!» Этим он поддразнил меня, напомнив: воспитал тебя ты сам и немного – Кадо и его кан. Но я скрыла обиду.

Юши стал сдавать и странно вести себя четыре зимы назад. Началось просто: братья, как всегда, приехали к нам провожать год – и я обратила внимание, как плохо Юши выглядит. Он был слишком желтым, даже для нас; волосы потускнели, поредели. На одной из охот он упал без чувств, и во дворец Никисиру вез его на своей лошади, то и дело кидая на меня тяжелые взгляды. Предыдущие наместники тоже падали в обмороки – но обычно в последние год-два своего двадцатилетнего срока, не на середине! Врачи не находили у них недугов, лишь усталость. За это я и уцепилась, сказала брату дрожащим голосом: «Он утомился, в этом году такой хороший урожай…» Никисиру не ответил. Мы привезли Юши, препоручили врачам, сидели с ним сами – как в детстве: тогда мы всегда приходили к постелям друг друга в часы болезни. Вскоре он очнулся. Он уже выглядел лучше, посмеивался и уверял, что мы должны просто еще больше его любить и ценить. «Куда больше!» – проворчал Никисиру, который и руки его все это время не выпускал. Я только покачала головой, поймав их взгляды. Я хотела сказать им: «Вы – мое все», но не смела, боясь, что засмеют. Или что Юши… попросится в отставку?