– Ты-то мне и нужна, Ведя! Хорошо, что застала тебя вовремя. Помощи просить хочу. Душу проводить надобно, покараулишь чуток? – как всегда весело, каким бы ни был повод, произнесла Углешка, любовно поглаживая подушечкой указательного пальца по гладкому серпу, блеснувшему в свете солнца. Сколько помнила себя Ведана, Углешка жила в деревне, проводила похоронные обряды, почитала мертвых, давая последние наставления, и дарила утешение живым, оплакивая утрату. Никто не знал ее настоящего имени, прозвав по роду деятельности. Говаривали, что однажды она просто пришла в деревню и осталась здесь жить. Но в одном местные были уверены точно: девочка, чей облик оставался неизменным с годами, сродни богине, спустившейся свыше. Прогонять ее никто не собирался, мало ли что может статься, прогневай люди Углешку, да и сильно не боялись, зная, что дружбу водит с мертвыми, а живые как таковые девочке неинтересны.

Независимо от времени года, она носила черное одеяние до самых пят, не покрытые капюшоном белые волосы неизменно забирала в конских хвост, и, несмотря на юный облик, в глазах ее отражалась вековая мудрость. Углешка знала о злых духах больше остальных, обучала местных ворожей, если того хотела или когда изнывала от скуки, но прямого вмешательства не допускала, оставляя честный хлеб Ведане и ее сестрам, особенно когда их помощь требовалась во время обрядов. Слабее становилась Углешка, и, чтобы не воспользовался этим нечистый дух, требовался присмотр ведуний.

– Ой, а что, уже пришла пора? – спросила Ведана, крепче сжимая в пальцах узелок.

– Да, Саедане аккурат шестнадцать лет минуло. Уже и костер развели. Поспешим.

По высохшей трясине, дальше через поле, окруженное редкими березами и осинами, вышли девушки к кладбищу без указателя – захочешь, а не пропустишь. Босые стопы Углешки без страха ступали по примятой чужими лаптями траве, а заросли, казалось, расступались сами, стоило им завидеть острый серп в руках жрицы. Многочисленные деревянные кресты изо всех сил цеплялись за глинистую почву. Выступали перед холмиками земли, поросшими зеленым мхом, полком бессмертных защитников, напоминающих об исповедимости конца жизни.

В центре кладбища, в вырытой много зим назад яме, глубиной с человеческий рост, пылал костер, подкармливаемый уложенными на дно ветками и поленьями. Его яркие и горячие языки чернили землю вокруг. У заранее подготовленной могилы столпились люди, родственники и зеваки, тяжело вздыхая и причитая, страшась своей и чужой участи. Младшие братья и сестры Саеданы окружили ее кольцом, крепко сжимая в последних объятиях. Сама девушка замерла, не в силах даже смахнуть катящиеся из глаз слезы, онемевшие губы заметно дрожали, но с них ни слова не могло слететь. Печально, что жизнь ее подходила к концу, а девушка не успела даже обзавестись мужем и детьми и потому стояла теперь, наряженная в красивое белое платье с рюшами, подобно невесте.

– Не бойся, Саедана. Я о тебе позабочусь, как и обо всех остальных. Желаешь, землю буду есть ^[4], что все сделаю, дабы тебе хорошо на том свете гостилось? Навещать тебя буду обязательно, не плачь, моя милая, одну не оставлю. Прах соберу и похороню как полагается, – успокаивала девицу Углешка, нежно поглаживая по спине, – пойдем, Саедана, время пришло.

Жар огня близ ямы нещадно щипал кожу, Ведана почувствовала, как подмышки взмокли, а по пояснице щекотно скатились капли пота, наблюдая за тем, как Углешка, переплетая пальцы с Саеданой, повела ее на мучительную смерть. На лице жрицы несмываемой маской застыла решимость, девочка поджала маленькие губки и подняла над головой заветный серп.

– Молись, Саедана. Да услышат тебя боги, да помогут возродиться в новом обличье! Оставь сомнения, дева, не страшись смерти, как не страшилась и жизни! Существуем в муках и умираем так же, лишь тогда наша жертва будет принята.

– М-матушка-з-земля, услышь м-меня, я т-т-твое дитя. Я обращаюсь к тебе со всей любовью. Я есмь то, что я есмь! – С каждым последующим словом речь девушки обретала уверенность, дрожь в голосе утихала, словно стоя на краю обрыва, она вдруг увидела нечто неподвластное тем, кому еще предстояло жить. И Саедана, и Углешка смежили веки, набирая в грудь побольше воздуха, одна – чтобы насладиться сладостью последнего глотка, вторая – уловить связь с богами и действовать их рукой. Уже через мгновение Углешка взмахнула серпом, отрезая невидимые нити жизни и рассекая нежную плоть девицы. Каким бы ужасным ни казалось последнее, оно слыло необходимостью, жестом милосердия. Ведана не могла отвести взгляда от хлынувшей густой крови, тотчас зашипевшей в огне, бесстыдно обнажившейся багряной плоти и распахнутых бледных губ Саеданы перед тем, как ее поглотило пламя. Оранжевые и желтые всполохи игриво трепетали, облизывая безжизненное тело, будто наслаждались пиром, устроенным в их честь. Громко закричала Углешка, вторя плачу детей, скорбя со всеми. Из глубоких рукавов ее вслед за телом канули в яму крылья диких голубей, краюшка хлеба и щепоть соли, чтобы душа Саеданы как можно легче воспарила над деревней. Песнь скорби еще долго разносилась по полю, пока огонь не насытился, окончательно погаснув.

– Все прошло хорошо. Спасибо, Ведя, за помощь. Ни один дух носа не показал, видать, костра испужались, – смахнув со щеки последнюю слезу, сказала Углешка довольным голосом, – не забудь собрать Адамову голову на Ивана Купалу. Эх, вот бы хоть раз увидеть Царя-Архилина ^[5], что произрастает целебный корень из груди мертвеца, да только где ж среди пепла его сыщешь.

Углешка спрыгнула в яму, когда Ведана наконец пришла в себя и подала жрице деревянную шкатулку с выжженным на ней незнакомым знаком. Спроси девушка, и Углешка не ответит, лишь хитро улыбнется да подмигнет голубым, почти прозрачным глазом, мол, мне твои дела неведомы, и ты в мои не лезь. Мимо проходящие жители деревни перед возвращением подходили к яме, благодарили жрицу, низко кланяясь, а после понуро брели по знакомой тропинке. Сколько бы раз на пути ни стояла смерть, а каждый ее приход первым ощущается, оставляя шрамы и рубцы на костях. Несколько парней и девиц остановились подле Веданы, нервно заламывая пальцы и топчась на месте в ожидании, когда ведунья обратит на них внимание. Стоило ее взгляду украдкой коснуться локонов стоящей ближе всех девушки, как местные наперебой принялись рассказывать о постигших их бедах.

– Что вы клохчете, аки глупые куры! Говорите по очереди, а ты, Ведана, не давай им на себе ездить, загонят же! – гаркнула из ямы Углешка, подняв голову от пепла, который сгребала руками в шкатулку. Откашлявшись, парнишка постарше сделал шаг вперед, снимая поярковую ^[6] шляпу.

– Прости, ведунья, очень уж помощь твоя нужна. Завелся в полях черт какой, работать не дает, а без запасов мы все по миру пойдем раньше срока. Успеть бы рожь посадить, а он нещадно досуха выпивает задержавшихся допоздна мужиков.

– Как черт-то твой выглядит, знаешь? – скрестила руки на груди Ведана, с прищуром поглядывая на паренька.

– Я-то сам не видал, но люди говорят, высокий, шустрый, на теле ни единого волоска, глаза горят, а зубы как есть острые колья. На четвереньках, словно дикий зверь, на мужиков прыгает.

– Чем отплатишь, молодец?

– Бери что хочешь, ничего не жалко, лишь бы от черта избавиться, – развел руками парень, а в глазах страх плещется.

– Что ж, будь по-твоему. Избавлю от нечисти и плату возьму, в долгу не останешься.

Не сдержавшись, парень выдохнул от облегчения, что ведьме служить не придется, и, водрузив шляпу на голову, кивнул, скрепляя договор.

– Сестер моих не видывали, случаем? – спросила Ведана, помогая Углешке выбраться из ямы со шкатулкой, полной священного пепла.

– Нет, ведунья, не встречались.

В этот миг, не успели они и шагу ступить, раздался звон колоколов прямиком из деревни. До поля он доходил пронзительными отголосками, словно бьющиеся о края утеса волны, оповещая всех в округе о случившейся напасти. Мужики и бабы поспешили к деревне, оставив одних замерших на месте жрицу и ворожею. Переглянулись девушки и, не сговариваясь, одновременно направились на звук, не предвещающий ничего доброго.

Локтями растолкав столпившихся у домика на окраине зевак, Ведана и Углешка подошли ближе. Парни и девушки, потворствуя праздному любопытству, охали и вздыхали то ли от страха, то ли от облегчения. Завидев их, молодая хозяйка, сама еще дитя, за юбку которой прятался старший сын лет пяти, запричитала, бессвязно что-то бормоча, прижимая как можно сильнее к груди новорожденную малышку. Так ничего и не добившись от девицы, Ведана нырнула в проем открытой настежь двери и шумно втянула вставший поперек горла воздух. На полу посреди крохотной комнатушки лежала ее старшая сестра, бледная, словно кто мукой присыпал, со сложенными на груди руками, точно спящая. Подле Казимиры, уронив голову в ладони, горько рыдала Греза, ее тонкий стан подрагивал при каждом всхлипе, а темные волосы, будто полевые ужи, подпрыгивали, вторя скорби.

– Что теперь будет, что станется с деревней, Ведя? Нечисть со свету сживет, а так пожить, еще подышать хочется. Бедная, бедная Казя, – шептала Греза, покачиваясь взад-вперед.

Ведана опустилась рядом с сестрами, с нежностью, на которую не осмелилась бы при жизни Казимиры, погладила охладевшие щеки и волосы цвета воронова крыла, поправила взлохмаченные пряди. Несмотря на то что Казя никогда особо не любила Ведану, отдавая предпочтения младшей из них – Грезе, чувства ее были не взаимны. Средняя сестра всегда брала со старшей пример. Ходила хвостиком по деревне, едва встав на ноги. Светилась тайным обожанием. Но Казимира лишь изредка позволяла себе быть с Веданой мягкой, не преминув больно уколоть девушку за худо сваренный отвар или неправильно собранные травы. Не со зла, но ученья ради. Завидовала Казимира, что силу свою от матушки приобрела, а средняя с рождения видела больше остальных, подолгу порой с пустотой разговаривая.

– Скажи, что не оставишь нас без защиты, Ведя, что примешь дар! – до боли стиснула пальцы сестры Греза, вымаливая согласие.

– Ритуал проведем на закате, а после дадим огню подношение. Боги будут довольны. – Маленькая ладошка Углешки легла на плечо подруги, едва ощутимо сжимая.

– Греза, как вы оказались здесь, чего ради сестру хоронить придется? – не сводя взгляда с сестры, бескровными губами спросила Ведана.

– Дак хозяйка нас и позвала, говорит, дух нечистый завелся. Все молоко прямо из коровы выпивает, вещи с места на место перекладывает да сундуки перерывает, видать, ищет что-то. А мы как зашли, он выпрыгнул и так быстро из окна наружу, что Казя тотчас замертво упала, – вновь заплакала младшая сестрица, роняя крупные капли на домотканое платье.

– Не домовой. Чую, чужой кто был, – поднялась Ведана с места, сдернула с кровати простынь и положила рядом с Казимирой. Лучше сестру домой унести поскорее, нельзя оставлять там, где нечисть околачивается, того и гляди не только душой завладеет, но и телом. Пересуды местных стали громче, не спешили люди по домам расходиться, не зная, что без их ведома делается. Только когда сестры Казю в простыне на улицу вынесли, голоса смолкли. Старались мертвой ведьме в лицо не смотреть, то и дело крестились, расступаясь в стороны.

– Как же со зверем-то быть, а? Убежал, но воротится ведь, – спросила хозяйка дома, стыдливо поглядывая на завернутое в ткань тело, закрывая сыну глаза, чтобы сам не смотрел. Ведана стиснула зубы от подступающей злобы: не успела она сестрицу старшую оплакать, а жители все о себе толкуют, помощи ждут, словно ведьмы не люди вовсе и горевать им не положено.

– Соседи ваши, случаем, лучше жить не стали, когда беды случаться начали? – нехотя спросила за ведунью Углешка, на соседский дом поглядывая. Жрица и вовсе помогать не желала, не ее это дело, да и может ворожею вовсе сами местные и отравили или напугали, с них станется. Недолюбливают они ведьм, не понимая, что без них совсем пропадут. Навалилась вдруг на девочку смертельная усталость. Сколько веков она в этой деревне живет, скольких душ повидала, тел несчастных огню предала, но что было делать, коли боги ей поведали, что родится в этом месте нечистая сила, способная весь мир в прах обратить, только лишь телу данному семнадцать зим исполнится. Много жизней загублено, но боги свое твердят. На покой бы уйти поскорее, да Ведану жалко будет, привязалась Углешка к девице, словно к сестрице родной.

– Стали, стали! – закивала девица, еще долго перечисляя, какие счастливые сделались соседи в последнее время, как стол полон яств оказался, ткани добротные у печи сушатся, пока окончательно из виду не исчезла вместе с ворожеями.