Царство игры (страница 4)
Игра и естественный отбор
Давайте выделим три аспекта поведения осьминогов 7 и 8, которые характерны и для естественного отбора. Во-первых, оно лишено цели. У осьминогов, использующих сифон, чтобы привести в движение флакончик, нет ни конкретной цели, ни плана или программы. Они просто толкают флакон и немножко интересуются тем, что происходит, когда он движется. Во-вторых, их поведение непостоянно, оно подстраивается под актуальные условия. Осьминоги могут перестать толкать флакон в одном направлении, если толкать его в другом окажется интереснее. В-третьих, у их поведения нет предустановленной финальной точки. Оно может достигнуть определенной стадии – например, когда флакон облетит весь периметр резервуара, – но для осьминогов это не станет причиной завершить занятие.
Так осьминоги 7 и 8, толкая флакончики взад-вперед и по периметру аквариума, воплотили три принципа дарвиновской теории.
Глава 2
Проект “Сурикаты Калахари”: гипотезы игры
Вскоре после восхода солнца жарким летом 1999-го в южноафриканской пустыне Калахари аспирантка Линда Шарп, презрев рои жалящих насекомых, ползала в зарослях шмидтии. Ее внимание было сосредоточено на группе сурикатов, представителей южноафриканского вида мангустов, спящих на солнышке возле своей норы. Ловким и бесшумным движением она поймала одну самку, состригла клочок ее шерсти и пометила хвост фломастером. Затем повторила то же еще раз и еще.
Шарп было немного за тридцать, и ее открытое лицо еще больше молодили веснушки. У нее было живое чувство юмора; она часто шутила, что изучение южноафриканской фауны – странноватый выбор профессии, и называла сурикатов, этих когтистых хищников, которые порой убивают детей своих сородичей, “мои маленькие милашки”. Но в то утро ее намерения были серьезны. Она пометила сурикатов, чтобы различать их и таким образом отслеживать, кто из них больше играет и с кем. Узнав это, она надеялась получить ответ на давний вопрос о поведении животных: почему животные играют?
Издержки игры
Игра как будто не имеет очевидного отношения к выживанию. Часто кажется, что она ему даже мешает. Игра – дорогостоящее занятие, отнимающее силы и время, которые могли бы найти лучшее применение в ходе охоты, поисков пищи или спаривания. Мало того, она бывает опасной, приводящей к травмам и гибели. Детеныши сибирского горного козла, играющие на скалах, иногда падают[28], а молодые мартышки верветки предпочитают играть чуть поодаль от взрослых, что делает их более уязвимыми для нападений бабуинов[29]. Еще более жуткий пример издержек игры описывает Роберт Харкорт, зоолог, ныне работающий в Университете Маккуори в Сиднее, Австалия. Он наблюдал за южноамериканскими морскими котиками на побережье в Пунта Сан-Хуан, где ежегодно рождается около 2 тысяч детенышей. С января по октябрь 1988 года Харкорт наблюдал за детенышами весь световой день. Ему довелось увидеть 102 случая нападения на них южных морских львов. В итоге погибли 26 детенышей, 22 из которых играли в мелких приливных лужах и как будто “не замечали движения других животных поблизости”[30]. Это ярко демонстрирует, насколько игра способна затягивать и какие риски несет. Шарп и другие ученые сочли, что игры в животном мире не было бы вовсе, если бы великое множество ее издержек не компенсировалось и не перевешивалось адаптивными преимуществами. Однако эти преимущества все еще оставались неизвестными.
Страсти животных
В книге Эдварда Томпсона “Страсти животных” (The Passions of Animals, 1851) приведен широкий спектр видов животных, которые, по мнению автора, способны играть. Одни из них ожидаемы (например, собаки, олени и орангутаны), другие – такие как киты и гуси – нет. Томпсон не предлагал гипотез о преимуществах игры и не делал размашистых заявлений о ней, за исключением того, что игра – это полная самоотдача эмоциям. “Животное в игровые моменты, – писал он, – отдается переживанию, в котором все его существо как будто сосредоточено на выражении одной из его страстей, будь то радость или озорство, непокорность или страх”[31]. Немецкий драматург и поэт Фридрих Шиллер полагал, что животное играет, “когда избыток жизни сам побуждает к деятельности”[32], то есть игра для животного – средство сбросить излишек энергии. В 1872 году английский психолог Герберт Спенсер развил эту идею, но она почти не распространилась в естественно-научной среде, и еще несколько десятилетий об игре животных практически ничего не писали.
Гипотеза упражнения и гипотеза укрепления социальных связей
В 1896 году немецкий философ и психолог Карл Гроос написал первую книгу об играх животных, застолбив эту область заглавием, столь же бесхитростным, сколь и точным: “Игра животных” (Die Spiele der Tiere). Он начал с разгребания мусора, отринув теорию “избытка энергии” на трех основаниях. Во-первых, у организма есть более простые способы высвободить лишнюю энергию. Во-вторых, игра – не просто сброс энергии: у нее есть правила и форма. Наконец, если бы игра была не более чем средством истратить лишнюю энергию, животные прекращали бы играть, когда энергия истрачена – когда они устали. Гроос специально отмечал, что собаки не прекращают играть, устав[33].
К тому времени, когда Гроос писал свою книгу, представление, что игра обеспечивает животным тренировку, давно уже пополнила копилку народных мудростей. “Но нет ничего обыкновеннее у животных, – писал Дарвин, – как находить удовольствие в проявлении[34] любого инстинкта, которому они в другие времена следуют ради какого-нибудь действительного блага”[35]. Но идея эта так и покоилась невостребованной. Гроос обратил ее в полноценную гипотезу, предположив, что животные рождаются с определенными инстинктами и что игра развивает эти инстинкты в навыки, необходимые для выживания и воспроизводства: поиска пищи, боев с соперниками, спасения от хищников, ухаживания и спаривания. “«Эксперименты» маленьких детей и молодых животных, их движения, игры в охоту и борьбу, определяемые как важнейшие элементарные формы игры, – это не подражательные повторения, а скорее подготовительные действия. Они появляются прежде всякой серьезной деятельности и явно нацелены на подготовку к ней и знакомство с ней детеныша”[36]. Гроос опирался на тщательные наблюдения, чтобы отыскать общие черты, предвидел и разбирал возможные возражения и дошел в итоге до большего. Естествоиспытатели XIX века долго задавались вопросом, почему детство у млекопитающих гораздо продолжительнее, чем у животных других классов. Гроос дал ответ: долгое детство дает животному много времени на игру, а животное должно играть, чтобы правильно развиваться. Он вывернул традиционное представление о происхождении игры наизнанку: “Животное играет не потому, что оно юное. У него есть период юности потому, что оно должно играть”[37]. Идея Грооса получила название гипотезы тренировки или, что встречается чаще, гипотезы упражнения[38].
К середине XX века появилось второе объяснение, названное гипотезой укрепления социальных связей. Она гласила, что, когда животные кусаются, дерутся и гоняются друг за другом, они обучаются – выражаясь нетленной фразой из детсадовских табелей успеваемости – “хорошо играть с другими”. Применимая по крайней мере к общественным видам, эта гипотеза утверждала, что многие животные рождаются скорее агрессивными и асоциальными. Но чтобы животное было принято в качестве члена группы и брачного партнера, его агрессию нужно укрощать, и лучше всего здесь справляется игра. Доказательства этой гипотезы можно усмотреть, к примеру, в охотничьей тактике волков. Волки охотятся на животных крупнее себя: оленей и лосей. Если отдельный волк рассчитывает на обед, ему приходится охотиться в стае. Но волка принимают в стаю только тогда, когда он сформировал социальные связи, а происходит это через игру. Таким образом, игра необходима для выживания отдельного волка. А раз стая состоит из отдельных волков, игра необходима и для выживания стаи в целом.
Общепринятой теории игры не существует
Когда эти две гипотезы получили поддержку, ученые пустились изучать игры многих видов животных – в том числе койотов, кузнечиковых хомячков, саймири и павианов. Но изучение это было бессистемным. Одно исследование разбирало половые различия в играх, другое противопоставляло игровую борьбу серьезной, третье сравнивало игру с исследовательской деятельностью. Чаще всего речь шла об одном виде. В общем же понимании игры животных прогресса было мало, и это глубоко беспокоило одного этолога.
Роберт Фейджен был научным сотрудником Центра Джуно при Колледже рыболовства и океанологии Университета Аляски, Фэрбенкс. К концу 1970-х он вот уже 15 лет работал в диких местах Аляски и запада Канады, наблюдая и описывая игры медведей. Он был знаком с другими исследованиями игры животных и видел кое-какие подвижки в этой области. Но он также понимал, что для реального прорыва ученым нужен всеобъемлющий обзор уже достигнутого – единая работа, на которую будут ссылаться как на авторитетный источник. Только тогда удастся избежать повтора чужих исследований и начать сравнивать результаты по разным видам, чтобы надстраивать один вывод над другим. Поэтому Фейджен принялся составлять каталог уже известных животных, способных к игре, анализировать опубликованные работы и обрисовывать их вопросы в свете эволюционной теории, а также описывать трудности, с которыми все еще сталкиваются исследователи. Результатом стала его основополагающая книга “Игровое поведение животных” (1981).