Он достал из сумки прозрачный пакет, наполненный алой, густой субстанцией, напоминающей кровь, но с пузырьками газа, как будто она жила. Поднёс к свету, глаза у него загорелись, как у ребёнка, нашедшего любимую игрушку.

– Специальный раствор… – прошептал он с наслаждением. – Не расплавит кишки, нет… Но будет жечь. Жечь каждую стенку изнутри. Словно ад в тебе начинается с прямой кишки.

Он улыбнулся, будто предвкушая её внутренний пожар, и медленно начал вливать содержимое.

Реакция тела была не моментальной. Сначала – тишина. Лиза замерла, как будто не до конца понимала, что происходит. Потом живот начал раздуваться, кожа натянулась до блеска, как барабан, натянутый слишком туго. Её глаза расширились. Ещё секунда – и всё тело дёрнулось, словно через него пропустили ток.

Через пять секунд она забилась в конвульсиях, судороги сотрясали её от бёдер до плеч. Через десять – из её глотки вырвался визг. Пронзительный, скрежещущий, животный.

– Прошу! Не надо! Жжёт! – голос сорвался на истеричный вопль. – Вытащи! Вытащи ЭТО!

Он подошёл ближе и прижал ладонь к её лицу, перекрывая ей рот, но не глаза. Глаза должны были всё видеть. Он склонился и прошептал:

– Тише, тише… Эта ночка будет жаркой. Но огонь очищает. Помнишь, мы об этом говорили?

Потом он продолжил надавливать на пакет, чтобы остатки быстрее вошли в ее тело. Когда пакет опустел, он вынул наконечник и тут же вставил анальную пробку – массивную, с замком.

Он провёл рукой по её вздувшемуся животу, как будто ласкал что-то священное, любуясь, как под кожей пульсирует ужас. Она продолжала биться в цепях, корчась, захлёбываясь криками и слюной. Её мышцы сводило, суставы выгибались под неестественными углами, а из горла вырывался сдавленный рык боли.

– Отлично. До утра с тобой ничего не случится, – добавил он почти ласково, как будто говорил с ребёнком перед сном.

Он отступил на шаг, наблюдая за тем, как она с каждым вдохом всё сильнее судорожно дёргалась. Его лицо оставалось спокойным, почти умиротворённым. Как у художника, завершившего особенно изощрённую работу.

Он погладил её вздувшийся живот, наблюдая, как она бьётся в цепях и как ее выворачивает от боли.

– Я тоже хочу почувствовать этот жар… – его голос стал низким, хриплым от возбуждения. Он расстегнул ширинку, высвобождая свой член – уже напряжённый, покрытый каплями смазки.

Он начал дрочить медленно, наблюдая, как она корчится перед ним, её живот всё ещё неестественно раздут от раствора. Его пальцы скользили по венам, собирая влагу, затем он резко приподнял её бёдра, вгоняя себя в её вагину одним движением.

Её лоно было сухим, воспалённым от предыдущих пыток – он вошёл с трудом, но это, кажется, только усилило его удовольствие. Она была повернута лицом к стене, но он повернул её лицо к себе, а потом начал кусать ее щеку. Девушка продолжала кричать. Её зрачки были расширены, губы дрожали, слёзы смешивались с потом. Каждый толчок заставлял анальную пробку глубже входить в неё, а живот – болезненно пульсировать.

Я видела, как её пальцы царапают стену, пытаясь найти хоть какую-то опору, но наручники не давали ей пошевелиться.

– Чувствуешь, как жжёт? – он наклонился к её уху, ускоряя движения. – Это я… и огонь внутри тебя… мы вместе…

Его бёдра бились о её ягодицы с мокрыми шлепками. Он то ускорялся, то замедлялся, наблюдая, как её лицо искажается от боли.

– Ты должна благодарить меня… – он стиснул её челюсть. – Я делаю тебя чище…

Потом он резко вошёл в последний раз, его член напрягся, выплёскивая сперму в неё. Она застонала – не от удовольствия, а от боли и отвращения, от ощущения, что теперь он тоже стал частью этого кошмара внутри неё.

Он вытащил себя, провёл пальцем по её промежности, собирая смесь жидкостей, затем засунул палец ей в рот.

– На вкус… как твоё будущее.

Он ушел, оставив несчастную ощущать, как жидкость прожигает ее кишки. Через несколько часов она уже не кричала. Она была без сознания. Потом пришли двое, открепили ее от стены и унесли куда-то. Она так и не пришла в себя.

Глава 8. Ты не виновата, что родилась грязной

Он пришёл в тишине. Не громко. Без звуков шагов. Просто появился – как всегда. И будто бы на этот раз – стал выше. Тень от него шла по полу, как от дерева, под которым никто не хочет стоять.

В руке – фонарь. В другой – связка ремней. А за ним – двое. Один из них в чёрной униформе, с закрытым лицом, второй – с каталкой. На каталке – она. Лиза.

Мы узнали её только по волосам. Лицо было в ссадинах, губы порваны, на одной щеке – гематома в форме ботинка. Она не дышала – вернее, дышала, но так, будто каждый вдох был ошибкой. Он развернулся к нам:

– Сегодня очищение. Вы хотели знать, что будет с нечистыми. Смотрите.

Мы не хотели. Но никто не отвёл глаз. Это было как смотреть на приближающийся поезд, зная, что стоишь на рельсах.

Он усадил её в кресло. Сам. Осторожно. Пристегнул каждую руку, каждую ногу. Даже голову – через металлическую дугу, что фиксировала шею.

Подошёл к столу. Положил перчатки. Надел. Щёлкнули резиновые края. Достал лезвие. Острое, узкое, хирургическое. Каждое движение – как в операционной. Но мы знали, это не операция. Это спектакль. Жестокий. На одного зрителя. То есть, на нас. Он встал рядом с Лизой и положил руку ей на плечо.

– Ты не виновата, что родилась грязной, – проговорил он. – Но ты виновата, что осталась такой.

Она хрипела, пыталась что-то сказать, но голос не слушался. Из уголка рта потекла слюна, перемешанная с кровью.

– Посмотри на меня, – сказал он. Она посмотрела.

Он провёл пальцем по её шее. Медленно. Потом достал из кармана фломастер и начал рисовать на её коже.– Сегодня я вырежу из тебя ложь. Вырежу с корнем. Как сорняк.

Мы с Алинкой переглянулись. У неё уже тряслись руки, у меня же – отошли пальцы. Они онемели от страха. Я гладила стену, как будто она могла спрятать меня. На теле Лизы появились тонкие синие линии. Одна вдоль ключицы. Другая – от лопатки вниз. Третья – по внутренней стороне бедра.

– Здесь, – он ткнул в ключицу, – ты хранишь стыд. Здесь – страх. А вот тут… – он коснулся живота, – ложь.

Он взял лезвие. Я чуть не закричала, когда оно коснулось кожи. Разрез был тонким. Почти красивым. Она вздрогнула, закусила губу до крови. Он не спешил. Каждое движение было точным, выверенным. Как будто он рисовал. Или вырезал по дереву.

– Не бойся, – сказал он. – Это не боль. Это путь.

Он продолжал. Слой за слоем. Кровь текла тонкими ручейками. Она шептала что-то – бессвязное, неразборчивое. Он прижал палец к её губам.

– Молчи. Чистка не терпит лжи даже в мыслях.

Затем он взял зажим. И вставил его в свежий надрез. Она взвыла. Запрокинула голову. Изо рта хлынула пена. Её тело дёрнулось – но ремни держали крепко. Он снял перчатки. Достал маленькое зеркальце.

– Посмотри, – сказал он. – Это ты. Настоящая. Без масок.

Она не смотрела. Плакала. Или просто вытекала – уже не слезами, а всем телом. Он взял ледяную воду и окатил её с головы. Она закашлялась.

– Я не чувствую рук… – прошептала. – Пожалуйста… пожалуйста…

Он не ответил. Развернулся к нам.

– Очищение – не для всех. – Он заглянул мне в глаза. – Завтра вы увидите финал. Если останется, что показывать.

Он ушёл. А она осталась. Кровавая. Тихая. Лишённая даже крика. Алина вжалась в угол. Вера – спала сидя. Или притворялась. А я… я сидела и повторяла про себя:

“Только не моё тело. Только не мою кожу. Только не мои тайны.”

Но я знала – он уже смотрит на меня.

Лизу принесли утром. Не в кресле. На каталке. Сложенная, как тряпичная кукла. Кожа – сероватая, с синеватым оттенком. Я подумала, что она умерла уже. Что он просто пришёл показать нам тело.

Но она дышала. Едва. Рвано. Тихо. Как будто внутри остался последний огонёк, и она сама не знала, почему он ещё горит.

Он открыл дверь. Каталка вкатились сама. Один толчок. Тело остановилось прямо напротив камеры Веры, где мы были втроем.

– Сегодня финал, – сказал он. – Мы с вами посмотрим, что бывает, когда душа отказывается очищаться.

Я сглотнула. Горло было сухим. Воздух в комнате будто стал гуще, липким. Пахло кровью. Старой. Подсохшей.

Он не ждал. Подошёл к столу, снял с него прозрачную ткань. Под ней – инструменты. Новые. Незнакомые. Что-то вроде шприца. Иглы. Зажимы. Тюбики с прозрачной жидкостью. И маленький мешочек, похожий на органайзер ювелира. Он говорил спокойно.

– Мы даём шанс каждому. Но если человек не хочет стать лучше – его нужно… отпустить. Он вытащил шприц.

– Не наказать. Не уничтожить. Просто… освободить от искажённого Я.

Он взял её руку. Она вздрогнула. Значит – всё ещё была с нами. Я слышала, как Алина что-то шептала. Молилась. Слёзы капали на пол. Вера – не реагировала. Она уже была где-то в другом мире. Он ввёл иглу в вену.

– Эта смесь отключает боль. Мы не хотим боли. Мы хотим правды.

Потом он взял лезвие. Не то, что раньше. Больше. Изогнутое. Провёл по внутренней стороне предплечья. Ровно. Медленно. Словно писал буквы. Кровь не текла. Только выделялась тонкой розовой полоской. Он промокал её салфеткой. Каждое движение – как ритуал.

– Теперь я вырежу ложь. – Разрез по животу. Горизонтальный. Как у операционного вмешательства.

Я вскинулась. Захотелось кричать, но изо рта не вышло ни звука. Он остановился, посмотрел на нас.

– Вы видите, как легко тело освобождается от грязи? Как оно поддаётся, когда перестаёт сопротивляться?

Он склонился к её уху.

– Скажи мне спасибо, Лиза.

Она открыла рот. Я увидела – язык распухший, синий. Она ничего не сказала. Только… моргнула. Один раз. Он кивнул.

– Принято.

И вонзил иглу прямо в сердце. Она не вздрогнула. Не зажалась. Только глаза остались открытыми. Он проверил пульс. Положил руку ей на лоб. Закрыл веки.

– Мы проводили её. Теперь ей не больно. – Он обернулся. Смотрел только на меня. – Ты будешь умнее, да?

Я не ответила. Только сжала кулак. Под ногтями – кожа. Моя. Кровь. Моя. Пока – моя. Он ушёл. Оставил тело. Оставил нас. Я не спала. Никто не спал. Алина дрожала. Вера снова стала пустой.

Я сидела в углу и смотрела на гвоздь. Ржавый. Он казался мне теперь оружием. Единственным. Пусть даже против стен. Если он придёт снова – я выберу: быть мёртвой или быть ею. Третьего он не оставляет.

Глава 9. Его секс – это тоже пытка

Он снова вошёл. Как будто это помещение – его спальня. Как будто мы – просто часть интерьера. На полу всё ещё лежало тело Лизы. Он прошёл мимо него, как будто это обычный мешок с мусором. И остановился у двери в нашу камеру.

Он не открывал. Просто смотрел. На меня. Я подняла взгляд. И пожалела об этом. Потому что в его глазах не было злобы. Там была… теплота.

– Привет, – сказал он. – Ты ведь умная. Это сразу видно.

Я промолчала. Алина, кажется, перестала дышать. Вера не отреагировала вообще. Как будто её тут не было. Он наклонился ближе. Говорил тихо, спокойно, будто мы с ним сидим на кухне и пьем чай за непринужденной беседой.

– Мне грустно. Ты знаешь? Вы всегда ждёте от меня чего-то плохого. Думаете, что я чудовище. И считаете, что я получаю удовольствие от боли. А я просто… Он развёл руками. – Убираю лишнее. Помогаю. Спасаю.

Я чувствовала, как кулак сжимает гвоздь. Остриё впилось в кожу – до мяса. Отлично. Я – жива. Я – ещё не его.

– С тобой будет по-другому, – сказал он. – Ты ведь слушаешь. Я видел, как ты смотрела на неё. Ты понимала. Ты уже понимаешь.

Я дёрнула плечом. Не знаю зачем. Просто… чтобы доказать себе, что я не застывшая. Он продолжил:

– Я не сразу решился. Не хотел пугать. Хотел, чтобы ты сама подошла. Но, знаешь, время идёт. А ты всё молчишь. Он подошёл ближе к двери. Положил ладонь на стекло.