– Я такая же, как ты… просто… – Я остановилась. Если я скажу «я помогаю им» – она испугается. Если скажу «я изнутри» – она запаникует. – Скажи мне, как тебя зовут?

Тишина. Она смотрела. Прожигала. Я сделала шаг ближе.

– Я просто хочу поговорить. Пожалуйста…

– Иди к чёрту, – прошипела она.

Словно нажала на курок. Я вспомнила: если не ответит – удар. Но я не могла. Не в первый раз. Не вот так. Я опустила руку. Сделала вид, что чешу затылок – и резко ударила по полу. Ладонью. Громко. Она вздрогнула. Но подумала, что это по ней. Испугалась. И – заговорила.

– Меня зовут Марта! Меня зовут Марта! Пожалуйста, не трогай!

Я стояла, не двигаясь. Губы дрожали. Сердце било по рёбрам. Через стекло он наблюдал. И улыбался.

***

После – меня вернули в камеру. Ничего не сказали. Просто закрыли дверь. А я легла на пол. И впервые за долгое время – разрыдалась по-настоящему, не как раньше. Тихо. Беззвучно. Потому что я не ударила, но она поверила, что я ударила. И, может быть, это – ещё хуже.

***

Он снова вызвал меня к обеду. Без слов, без предупреждения. Дверь открылась, охранник кивнул. Я пошла. Не потому что хотела, а потому что иначе – бы тащили.

На этот раз мы спустились ещё ниже. Лестница длинная, влажная. Запах сырости, плесени, и чего-то… тухлого. Дверь была массивной. Металл, замок с цифрами. Он ждал там. Сам открыл. Улыбнулся.

– Сегодня ты получаешь больше.

Я не ответила. Просто смотрела. Он повёл меня внутрь. Комната – как склад. Пустые стены, бетонный пол. И три девочки. Три. Сидят на табуретах, связанные, глаза завязаны, рты заклеены. Дрожа. Молча. Живые.

– Они новые, – сказал он, обходя их. – Только поступили.

Он положил мне на ладонь планшет. Там – краткие досье. Фото, имена, возраст. 18, 19, 20. Я не могла дышать. Он подошёл сзади. Положил руки мне на плечи. Тихо.

– Ты теперь одна из нас. Я хочу, чтобы ты начала выбирать.

– Что выбирать? – мой голос дрожал.

Он прошептал:

– Кто подлежит работе. Кто – слишком испорчен. Кто – может быть спасён. А кто – должен быть удалён.

Я обернулась.

– Это шутка?

Он только усмехнулся.

– Твоя интуиция хорошая. Я видел. – Он прошёл мимо первой девушки. – У одной из них – диагноз. Психопатия. – Прошёл ко второй. – Одна – лжёт, даже когда говорит правду. – Прошёл к третьей. – А одна просто… слишком добрая. Не выживет. – Он посмотрел на меня.

– Выбери одну, которую мы уберём. Остальные получат шанс. В кресле. – Он кивнул. – Ты же не хочешь, чтобы решал я? Я – холоден. А ты – живая.

***

Я стояла. С планшетом в руке. С потными ладонями. С криком в животе. Девочки дёргались. Пытались освободиться. Пищали через клей. Они чувствовали, что их судьба решается прямо сейчас. Я смотрела на фото. На лицо. И в голове была только одна мысль:

«Если я назову любую – она умрёт. Если я не назову – умру я. Если выберу 'неправильную' – он всё равно убьёт ещё одну. Просто в наказание.» Он подошёл ближе.

– Ну?

Я указала на первую. Не знаю, почему. Просто… назвала. Он улыбнулся.

– Интересно. Та, у которой мама в реанимации. Та, что сама в детстве пережила насилие. Он смотрел, как я бледнею.

– Не волнуйся, – шепчет. – Ты учишься. Это всего лишь первый раз.

Он поднял руку. Щёлкнул пальцами. Девочку утащили за дверь. Без криков. Без объяснений. Я осталась стоять. Он посмотрел на меня.

– У тебя – талант. Настоящий.

Его пальцы скользнули по моему подбородку, заставляя поднять взгляд. В его глазах я увидела то же выражение, что бывает у детей, разрывающих крылья бабочкам – восторг первооткрывателя.

– Знаешь, что я с ней сделаю сейчас?

Я покачала головой. Слюна во рту вдруг стала густой, как клей. Он рассмеялся и начал перечислять, загибая пальцы:

– Сначала я буду трахать ее. И я порву её нахрен так, что она будет молить меня убить её сразу. Потом отдам помощникам – пусть поучатся, как правильно трахают дырявое мясо. Она сдохнет, конечно. От разрыва кишки. Или от шока. Хотя…

Он прищелкнул языком, внезапно оживившись:

– Если выживет – зальём в её задницу цемент. Будет ходить с каменной жопой. Правда, забавно?

Его смех звенел, как бьющееся стекло. А я…

Я выбрала её. Это прозвучало у меня в голове громче, чем его слова. Я указала на неё, когда он спросил: "Кто?" Не потому, что ненавидела её. А потому, что боялась, что он возьмёт меня, если я промолчу.

Теперь её смерть будет на мне. И самое страшное? Он знал это. А мне теперь жить с этим…

Он вышел. Я меня оставили в этой комнате с этими двумя оставшимися девушками, которые не знали о том, что я сделала. Я стояла среди них. И больше всего на свете хотела вырвать себе руки. Стереть себе память. И умереть – той, прежней. Которая ещё не делала выборов.

Глава 13. То, что шевелится за стеной

На следующий день меня вернули в мою прежнюю камеру в подвале. Алина вскинула голову, едва я переступила порог. Вера ничего не сказала – только посмотрела пристально. Они сидели в камере Веры. Я молча вошла к ним и села в угол, не стала ничего объяснять. Потому что не могла. Потому что если они узнают, что я… сотрудничаю – пусть и не по своей воле – они меня убьют.

Я не рассказала, что меня использовали. Что заставили помочь. Что я подписала молчание не чернилами – страхом. Они думают, что я просто была где-то. Может, пытали. Может, ломали. Может, насиловали… Но я сама – теперь часть его игры. Но внутри я не сдалась. Я хочу свободы.

Мы начали рыть. Наш гвоздь стал для нас настоящим спасением. Ржавый, но острый. Мы ковыряли бетон, будто могли его победить. Я – до крови. Потом – Алина. Потом – снова я. Мы чередовались. Иногда просто сидели, уставившись в одну точку на стене. Будто взгляд мог прожечь её.

Вера молчала. Но не всегда. Иногда – во сне – она шептала. Или пела. Как поют дети, когда страшно. Тихо, еле слышно:

– Спи, моя радость, усни…

И тогда мне хотелось реветь.

Гвоздь скрипел, будто не хотел резать. Но мы продолжали. Потому что внутри нас ещё оставалось кое-что. Не вера. Не надежда. Упрямство. Мы больше не просто жертвы. Мы – те, кто копают.

Вера все пела и пела… Иногда ее песня была странная. Без слов. Что-то вроде старой колыбельной, но с чуждым ритмом. Я слышала в ней чужие акценты. Как будто это не её язык. Или не наш мир.

К утру послышался треск. Стенка дрогнула. Не от нашего гвоздя. А сама по себе. Пыль посыпалась. Где-то в бетонной массе что-то шевельнулось. Я отскочила. Алина затаилась.

– Это он? – прошептала я.

– Нет. Это… не он. Там кто-то есть.

Стук. Один. Потом два. Потом тишина.

– Кто-то там за стеной, живой, – выдохнула я. – По ту сторону.

Мы простучали в ответ. Три – пауза – два. Ответ пришёл спустя минуту. Два удара. Потом пауза. Один. Три. Мы переглянулись. С той стороны раздался голос. Хриплый. Осевший. Мужской.

– Есть кто?

Я не поверила. Живой. Мужской. Не он. Другой.

– Есть! Кто ты?

– Я Валентин.

Алина прижалась к бетону:

– Почему он там? Он тоже пленник? Его тоже пытают? Я думала, тут одни девушки…

Пауза. Потом шепот:

– Я знаю, где выход. Знаю… – последовала пауза. Я напряглась. Я реально это слышала или это мой глюк на фоне того, что со мной тут происходило?

– Что ты говоришь? Выход? Где он? Мы можем выйти?

– Есть… Но отсюда невозможно уйти. Я пытался. Я поступил не правильно. Я должен быть наказан.

Сказал, как отрезал. У меня просто не было слов. Одни эмоции. Зачем он вообще сказал про то, что есть выход, когда потом тут же говорит, что выхода нет? Похоже, что у него поехала крыша. Я вздохнула. Не удивительно. А у кто тут не тронется умом?

– Валентин, что они с тобой сделали? – спросила Алина. В ответ только стон. Мы переглянулись.

– Он его порезал, наверное… – предположила я.

– Или просто избили… – сказала Алина. Через какое-то время мы снова попытались простучать. Ответа не было. Только глухая, плотная тишина.

– Он умер? – спросила Алина.

– Или его перевели в другое место, – прошептала я. Мне не хотелось верить в то, что тут жизнь не стоит и ломаного гроша и убивают за какую-то малейшую ерунду. Причем даже не понятно за что именно

– Вот просто так взял и исчез… – пробормотала я растерянно.

Вера подняла голову. Её губы были потрескавшиеся, глаза – сухие.

– Он не исчез. Он стал частью стен. Теперь он слышит всё. Даже мысли.

Я не знала, что хуже – одиночество или то, что нас слушает бетон. Я проснулась от боли в ладонях. Кожа была в заусенцах, ногти в пыли и крови. В бетон вгрызаться – всё равно что царапать само время. Оно не поддаётся.

Алина сидела с гвоздём в руках. Она точила его. Об край железной балки, которую раньше никто не замечал.

– Мы не будем ждать, – сказала она. – Мы попытаемся сбежать.

– А Вера?

– Вера… – Алина посмотрела в сторону той, что всё ещё шептала с закрытыми глазами. – Если она выживет, то когда мы выберемся, я за ней вернусь. Но не раньше.

***

В этот день свет в вентиляционной щели начал мерцать. Как будто лампа наверху гасла. Или кто-то ходил мимо. Я начала вести счёт – раз, два, три… Четвёртый шаг был тише. Пятый – не наступал.

– Кто-то остановился, – сказала я.

Алина среагировала сразу. Подбежала к стене, где слышали Валентина. Прижала ухо. Потом отбежала.

– Ничего. Пусто.

В тот день меня никто не трогал. Не насиловал, не пытал и не просил “помогать”. У нас было время на подготовку к побегу. А на следующее утро Вера исчезла.

Дверь была закрыта. Замок – тот же. Ни скрипа, ни звука, ни шагов. Просто – была, и нет. Только след от её тела на матрасе. И на стене, где она спала, царапины. Короткие, но рваные. Как будто ногтями. Или костью.

– Она ушла ночью, – сказала Алина. – Или он забрал. Или… она сама пошла за ним.

– Как он мог пройти, не разбудив нас?

– Он делает, что хочет. Мы живём в его правилах, помнишь?

Я осмотрела все подвальное помещение. Всё было на месте. Кроме Веры и гвоздя. Гвоздь тоже исчез.

И тогда я впервые почувствовала не страх – а злость. Жгучую, вязкую, живую. Я сжала кулаки и ударила по стене. Бетон не дрогнул. А вот кожа на костяшках – лопнула. Алина подошла. Молча. Она что-то держала в ладони.

– Смотри.

Это был кусок зеркала. Маленький. С трещиной. На нём – отпечаток пальца. Человеческий. Не Верин. Он крупнее. И срезан сбоку. Как будто у пальца – нет подушечки.

– Это он оставил?

Алина кивнула.

– Специально. Чтобы мы поняли. Что он рядом. Что он наблюдает.

– Или чтобы мы сдались.

– Не дождётся.

В ту ночь мы не спали. Мы по очереди караулили. И услышали – шаги. Лёгкие. Не его. Но не Верины. Шаги босых ног по бетону. Мы прижались к стене. Дыхание замирало. А потом – стук. Два раза. В угол. Там, где никто не сидел.

И голос. Но не Веры. Не Валентина. Хриплый, чужой. Словно кто-то повторял давно забытый текст:

– Он оставил проход. Ниже. Под полом. Там можно выбраться. Вам нужно просто пробраться туда.

Кто оставил? Кто с нами говорит, вообще? Но нам было пофиг. Главное, появилась хоть какая-то надежда на спасение. Мы кинулись к углу. Стены были холодными. Но внутри – будто вибрация. Как будто за ними что-то дышит. Или ждёт.

Мы с Алиной вернулись к тому углу утром. Света почти не было, только рассеянный отсвет от вентиляционной щели. Мы ощупали бетон. Он был чуть влажный, как будто его только что мыли. Или он потел.

– Сюда, – сказала Алина. – Вибрация сильнее. Под этим углом.

Мы начали отковыривать шов между плитами. Это был настоящий бой – с пылью, с кожей, которая слезала с пальцев, с разочарованием. В какой-то момент гвоздь бы помог. Но его не было.

– Он забрал инструмент, но оставил цель, – буркнула Алина.

– Или проверяет нас. Смотрит, как долго мы готовы ломать пальцы.