– Хлопци, пальныть мени у слид разив пъять, хай воны думають, що я до ных тикаю! – С такими словами он полез из окопа.

– Куда! Убьют! – попытались остановить его товарищи, но он даже не обернулся.

Солдатам ничего не оставалось, как имитировать стрельбу. Французы, поверив, что это перебежчик, прикрыли его яростным огнем. А неблагодарный Кошка добежал до вожделенной кобылы, вскочил верхом и ускакал к своим.

Вечером после этого подвига я встретил удальца на первом бастионе.

– Ты куда коня дел? – поинтересовался я.

– Продал, – гордо отозвался он.

– И стоило за червонец под пулю лезть?

– Почему «червонец»? – обиделся Кошка. – За лошадь из моих рук – все пять дали! – И он лихо подкрутил усы.

Я оценил сумму и спросил:

– И что ж ты с такими деньжищами делать будешь?

– А я их на памятник отдал для Игнатия^[11]… – Кошка помрачнел, вспомнив погибшего товарища.

– Это правильно, – согласился я, – он того достоин. Кстати, оба великих князя пожертвовали на памятник всего двадцать пять рублей.

– У них грошей нэма, – грустно вздохнул Кошка, – им батька нэ дае…

Я не выдержал и расхохотался. Наш разговор прервала появившаяся между нами Даша, возмущенная и дышащая праведным негодованием:

– Господа! Вы что, не помните, какой сегодня день? Мне что, больше делать нечего, как за вами по позициям бегать? А ну шагом марш в госпиталь!

– От бисова дивка! – выругался Кошка. – Знайшла-таки! – И мрачно пошел за ней.

Я, посмеиваясь, пристроился рядом. Дело, как выяснилось, было в том, что бесстрашный Кошка терпеть не мог переливаний. Все острое и колющее ассоциировалось у него с холодным оружием, а шприца он боялся просто панически. С процедурами его примиряло только одно – пить кровь он не любил еще больше. Хотя в давние времена наш брат на поле боя именно так и поступал. Отсюда и пошли страшные сказки о поедании сердец поверженных врагов.

Во время процедуры Кошка был страшно бледен и неестественно молчалив. Даже я, тоже не любивший переливаний, не мог не пожалеть его. Я попытался подбодрить страдальца разговором, но он не отреагировал…

Седьмое ноября для меня началось неожиданно. Полковник приказал следовать за прибывшим из Петербурга подпоручиком Толстым, причем не попадаясь ему на глаза. И попросил, чтобы, по мере возможности, с этим молодым человеком ничего не случилось.

– Граф все-таки, – пояснил он мне. – Лично из ставки просили проследить.

Толстой произвел на меня весьма благоприятное впечатление. Красив, подтянут, силен, храбр. В первый же день посетил все позиции, до которых смог добраться, правда, через несколько дней его насильно убрали из города и отправили на тыловые позиции в деревне Эски-Орда^[12]. Но уже два месяца спустя я вновь встретил его на улицах Севастополя.

Господин граф кроме всех вышеперечисленных качеств оказался еще и талантливым писателем. Прочитав его «Севастопольские рассказы», я перестал любить книги о войне. Слишком жестко и натуралистично все было описано, а мне этого и в жизни хватало…

Конец ноября ознаменовался крупными неприятностями для противника. Еще двадцать третьего числа ничто не предвещало катастрофы. К вечеру поднялся ветерок и небольшое волнение, а уже через несколько часов невероятной силы шторм разбил о балаклавские скалы почти весь английский флот. Англия в одночасье потеряла большую часть торговых судов. Но это было далеко не все. В Британии разразился серьезный кризис. Дело в том, что страховая компания Ллойда впервые за двести лет своего существования не смогла выплатить страховки за погибшие корабли. Слишком их было много. Противник лишился продовольствия, боеприпасов, оружия, теплых вещей и палаток. А через некоторое время выяснилось, что вместе с пароходом «Принц» утонуло годовое жалование союзных войск, в золоте. Так что теперь англичанам победа была нужна как воздух. Но мы совершенно не собирались входить в их положение.

Слухи о затонувшем золоте взбудоражили всех.

– От бы пырнуты та пошукать, – размечтался Кошка, услышав новость.

– Вам для этого придется жабры отрастить, – охладил его пыл капитан Федоров, – глубина там нешуточная – сто двадцать метров.

– Та невжеж не допырну? – уперся Кошка.

– Допырнуть-то допырнёте, батенька, – объяснил ему учитель, – да ведь его еще найти надо. Опять же, корпус вскрывать, а он стальной. А потом по всему кораблю шарить. Нет, без жабр тут не обойтись.

Кошка замолк. По его лицу было видно, что на жабры он не согласен.

– Кстати, Петр Маркович, – продолжил тем временем капитан, – что это за попытки забыть о процедурах? Если не нравится шприц, то милости прошу, смокчите кровь из горлышка. Только заметьте: для нормального существования таким образом вам понадобится полведра в день. Где наберетесь?

– Та я ж не вупыр! – возмутился Кошка.

– А раз не упырь, так и ведите себя как цивилизованный человек. Шагом марш в госпиталь!

– Та я ж был там, тыждень тому!

– А вчерашняя вылазка! Думаете, раз до землянки все затянулось, так я о ранении не узнаю?

Кошка вздохнул, посмотрел с укором на учителя и грустно поковылял к госпиталю.

– А вы, молодой человек, прекратите смеяться! – приказал мне капитан. – Вам ваш учитель что велел? Вы где должны быть?

И я отправился следом за Кошкой. Сегодня в госпитале Гольдбер должен был читать нам лекцию по физиологии и гигиене вампиров. Пока я добирался до места, Кошка уже освободился. Порозовевший и довольный, он ждал меня, приходя в себя после страшной процедуры.

– От мой капитан зверь, – доверительно сообщил он мне, – ну ничего от него не скроешь.

– Господа, прошу ко мне. – Иосиф Дитрихович нарушил наше уединение.

Мы прошли в его палатку. Там уже сидела Даша, сосредоточенно читая какую-то книгу.

– Садитесь, начнем, – Гольдбер строго смотрел на нас, – времени у меня мало, поэтому не отвлекаемся…

В общих чертах все, что он рассказывал, я уже слышал от полковника. Но Иосиф Дитрихович, как врач, объяснял более подробно, приводя примеры и тщательно их разбирая и анализируя.

– Значит, – заметила Даша, когда он предложил задавать вопросы, – не все легенды являются бессмыслицей?

– Естественно, – Гольдбер улыбнулся, – даже самые глупые легенды и суеверия несут частицу правды.

– Например? – поинтересовался я.

– О, самый простой! – Он поморщился от воспоминаний. – В мое время считалось, что защититься от вампира кроме креста и святой воды можно с помощью сильных запахов и нечистот. Особо пугливые не только рисовали вокруг своей кровати пентаграммы и каббалистические знаки своими фекалиями, они еще мазали ими шею и другие части тела. А некоторые даже брали их в рот…

Даша слегка побледнела, ее явственно передернуло. Я тоже ощутил тошноту. Кошка же, сморщив острый нос, уточнил:

– Так що, воны дэрьмо у рот бралы? Тю на них! Цэ ж ще допэтрыты трэба!

– Вот! – нравоучительно заметил Иосиф Дитрихович. – Выходит, в средние века люди знали, что мы существа брезгливые и чистоплотные. Мне иногда кажется, что и запрет на бани был введен, чтобы лишить нас крови. Они хорошо понимали, что наш брат от грязи если и не дохнет, то болеет. И следовательно, пить кровь из такого смердящего источника ни один уважающий себя вампир не будет. Ваша реакция это подтверждает. Но, – он многозначительно поднял палец, – эти несчастные не знали, что охотились на них не цивилизованные вампиры, а дикие особи, не прошедшие обучения и растерявшие все знания. Ну, и упырей нельзя сбрасывать со счетов, а против них не поможет и ванна испражнений. Дикий их просто стряхнет, а упырь не заметит…

Он не успел закончить. Полог палатки отдернули, и фельдшер сообщил, что привезли новых раненых.

– Все, господа, – вставая, сказал Иосиф Дитрихович, – на сегодня закончим. Дашенька, пойдемте. Кузьма Ильич, сортировка уже началась? – спросил он, выходя из палатки.

– Конечно, господин доктор, щас всех обработаем, а там и за дело можно. Операционные готовы. Да и подводы за ранеными подошли, ждут.

– Вот ведь голова, – с легким удивлением заявил Кошка, восторженно глядя вслед Гольдберу, – и не скажешь, что вампир.

– А сам-то, – ехидно поддразнил я.

Кошка скромно потупился. Выйдя из палатки, мы увидели, как разгружают раненых, и не сговариваясь отправились помогать. Слишком много оказалось тяжелых и слишком мало санитаров. Нашу помощь приняли с безмолвной благодарностью. И это было гораздо более ценно, чем неискренние речи высших чинов.

Освободившись, мы разошлись каждый по своим делам: Кошка заторопился на рандеву с противником, а я отправился к учителю – его мысленный зов звучал с четвертого бастиона, – благо госпиталь Гольдбера располагался неподалеку. Как выяснилось, нужна была срочная помощь в восстановлении редутов. Эдуард Иванович мобилизовывал всех кого мог, чтобы по ночам устранять ущерб, причиненный бомбардировками. Измотанные боями раненые полуголодные солдаты и местные жители беспрекословно подчинялись его требованиям. Они прекрасно понимали, что каждое новое укрепление – это их жизнь. Но встречались и такие, кто не желал признавать правоту Тотлебена. Этим грешили в основном офицеры. Особенно те, кто не имел систематического образования, а чин получил за выслугу лет, пройдя легкий экзамен^[13]. Они ни в какую не желали понимать доводы Тотлебена.

Вот и сейчас, укладывая в штабеля мешки с песком, я слушал возмущенные крики какого-то майора, который требовал немедленно прекратить ночные работы.

– Вполне достаточно одной линии окопов! – разорялся этот умник, не понимая, что именно такая глубоко эшелонированная оборона помогает нам удерживать позиции, и не замечая мрачных взглядов, которые на него бросали солдаты, таскавшие камни. – К чему эти ваши изыски, господин инженер-полковник?! Вы не понимаете, как все устали?! Если вы не хотите прислушаться к моим словам, я буду жаловаться!

– Жалуйтесь! – не глядя на него, отозвался Тотлебен. – Хоть государю императору, хоть господу богу, хоть черту, на худой конец! А сейчас покиньте немедленно позиции!

Майор задохнулся от возмущения, а Магистр уже шагал вдоль укреплений, указывая, где требуется ремонт.

– Здесь, господа, надо проложить еще несколько окопов, – сказал он не оборачиваясь, прекрасно зная, что инженеры, идущие следом, сделают необходимые пометки, – в этом месте нам ландшафт помогает. Смотрите, какая удобная ложбинка. А вот тут начинайте строительство передового редута.

Он зашагал дальше. Следом заторопились сопровождавшие его офицеры с бумагами и факелами.

– И как он все в темноте рассмотреть может? – прошептал один из них.

– Да он здесь каждый камень знает, – вполголоса отозвался его товарищ.

А Тотлебен явственно подумал, что если бы ему под нос не совали факел, то видел бы он все гораздо лучше. Уловив его мысли, я ухмыльнулся и продолжил работу.

Выпрямляясь после очередного мешка, я окинул взглядом ночные горы. Вдалеке горели костры противника, сзади, освещенный редкими огнями и затихающими пожарами, затаился осажденный город. А там, впереди, на ничейной земле, тихо передвигались не видимые никому, кроме вампиров, легкие тени. Это жители Севастополя: дети, женщины, старики – собирали ядра и пули, чтобы у нас завтра были боеприпасы. Надо сказать, горожане частенько совершали такие вылазки и днем, невзирая на бомбардировки. Только благодаря этим вылазкам на батареях появлялись ядра для пушек и пули для винтовок.

Как ни прискорбно это признавать, но снабжение города практически отсутствовало. Наладить регулярные поставки никак не удавалось. Сколько так будет продолжаться и как долго мы выдержим в таких условиях, никто не знал.