Казалось, мы обречены, но, несмотря на это, город продолжал сражаться, отбирая у врага даже призрачную надежду на быструю победу. Более того, раненые получали регулярную и квалифицированную помощь. Операции с наркозом, которые ввел Пирогов, проходили блестяще и позволяли возвращать в строй до девяноста процентов бойцов. Кроме этого Николай Иванович умудрился снабдить каждого солдата перевязочными средствами. Как он сумел этого добиться – не знаю, но факт был налицо. К тому же он организовал санитарные транспорты, которые собирали и перевозили раненых, а также развозили по окопам пакеты для перевязок. Люди сперва не понимали, зачем это надо, но быстро уяснили, что такой набор гораздо удобней, чем рвать на бинты собственную рубашку. Также был организован целый корпус сестер милосердия, которые не покладая рук трудились в госпиталях и на фронте.

Иосиф Дитрихович недавно жаловался полковнику, что Даша почти не спит. Теперь она проявляла в помощи раненым и Пирогову особое усердие, хотя выходить днем ей было еще нельзя.

…Вчера в Севастополь прибыла новая партия оружия. Все несказанно обрадовались, но радость была недолгой: ружья оказались никуда не годными. Это было немыслимое старье, у которого, кроме всего прочего, отсутствовал боек.

Полковник, увидев такое дело, рассвирепел. С его губ сорвалась жуткая нецензурная брань, и в голову интенданта полетело сломанное пополам ружье. Интендант насилу увернулся и, прыгнув в окоп, откуда-то снизу закричал:

– Это не я-с! Господин полковник! Мне что присылают, то-с я и везу! Это поставки-с господина Шлимана^[14]!

Полковник взбесился еще больше. Он как тигр прыгнул в окоп и за шиворот выволок оттуда съежившегося интенданта.

– Чтобы я фамилию этого поганого археолога-самоучки больше не слышал! А вы, если еще раз примете от него хоть какой-то груз, пойдете брать французские позиции – в одиночку и с этими ружьями!

– Да как я могу! Это ведь ставка присылает! – прохрипел полузадушенный интендант.

Полковник нехотя разжал руку, его жертва осела на землю, хватая воздух ртом, как рыба, только что вытащенная из воды.

– Черт-те что! – в сердцах буркнул полковник, уже не обращая внимания на интенданта. – Сволочи! Раздают возами награды, а о том, что людям есть нечего и воевать нечем, никто не думает! Надо срочно в Петербург ехать, если только сам царь-батюшка к этому руку не приложил! Вот уж дал бог государя!

– Как – государь? – изумился я.

– А вот так! И он взятки берет! Все зависит от того, кто дает… и сколько. Мало у России было государей, кто хоть клочок земли русской не продал. Причем умудряются стратегически важные земли продавать, которые жизненно необходимы. Сначала продают, потом солдаты наши их обратно отбирают. Ладно, надо идти к Магистру, дело-то ведь нешуточное.

Тотлебен внимательно выслушал доклад и спросил:

– А чего вы, батенька мой, ожидали? Крым у большинства царей наших как кость поперек горла. Только Петр да Екатерина понимали важность места сего. Все же остальные в нем только обузу видят. Не волнуйтесь, я сегодня же отправлю письмо на высочайшее имя. Ну, и еще кое-кому. Мне есть что им написать. Но на положительный результат не надейтесь. Кто надо за эти чудеса деньги уже получил.

– Главное, чтобы это больше не повторялось, – проворчал полковник.

– Я бы на это не надеялся, никому мы здесь не нужны. Особенно после того, как отказались принять государя в наши ряды. Он ведь не успокоится никак, все брату завидует.

– Так брат у него совсем другой человек! – вскинулся Прокофьев. – И совесть имеет!

– Именно, – согласился Тотлебен, – жаль, что молится до сих пор.

– А что ему еще делать, – вздохнул полковник, присаживаясь, – уж больно фигура заметная. Ему еще сколько лет надо прятаться, пока все, кто его знал, не преставятся… – И добавил: – Может, я все-таки съезжу?

– Не надо, – отозвался Тотлебен. – Гроссмейстер сумеет объяснить нашим «друзьям», как они неправы. Кстати, как у вас дела, молодой человек? – повернулся он ко мне.

Я несколько растерялся.

– Ладно, можете не отвечать. Сам вижу. И учитель вас хвалит. Да вы присаживайтесь. Время сейчас как раз имеется.

Я зря опасался. Разговор шел легко и свободно. Тотлебен был весьма тактичен, в щекотливые подробности не вдавался. Но совершенно непринужденно узнал от меня все, что хотел. В общем, рассказал я ему даже то, о чем не собирался. В тот момент, когда я подумал, что болтаю много лишнего и отнимаю зря его время, Эдуард Иванович заметил:

– Я же сказал, что в данный момент свободен. И насчет разговора не бойтесь, даже без него я бы все узнал. Очень уж вы отчетливо думаете. Да не волнуйтесь вы так, все мы были молодыми.

После этого я осмелел:

– Эдуард Иванович, скажите, пожалуйста, зачем нужна эта война, если в ставке ею не интересуются?

– Да как вам сказать, молодой человек. Ну, во-первых: единственное море, которое не может контролировать Англия – Черное. Об Азове я не говорю, это обычная лужа. Чтобы сюда попасть, нужно стравить нас с турками, что очень ослабит обоих. Иначе нельзя. Ведь мы сидим точно в центре. Обратите внимание, Севастополь – это центр Черного моря. А турки сидят на проливах. Это сейчас они так сговорчивы, после Чесмы^[15] и Калиакрии^[16]. А когда-то англичан к проливам на пушечный выстрел не подпускали. Вот и получается, что, победив турок, Суворов открыл путь европейцам в наше море. А это такие обжоры – им палец покажи, а они уже руку по плечо оттяпали. Теперь им Черное море целиком нужно. Уж больно кусочек лакомый. А оно ведь не зря в старину Русским называлось. Еще до турок, между прочим. Во-вторых: деньги, Петр Львович, очень большие деньги. Даже не тыщи, а мильены. Единственная страна в мире была, наша – которая в долг у Ротшильдов не брала и богатств их не пополняла. А теперь вот берем. И уже этого достаточно для них, чтобы войну продлевать. Теперь каждый наш выстрел им в копилку рублем ложится. Ну а «в-третьих» появилось совсем недавно. Пароход «Принц» помните?

– Это который в Балаклаве утонул? – уточнил я.

– Именно. На нем, говорят, вся войсковая казна была. Так что, пока они ее не достанут или не отвоюют, будут убивать и своих и чужих. Так-то, Петя, войны просто так не начинаются и не кончаются. У каждой войны своя цель есть. И выиграна война только тогда, когда ее цели достигнуты.

И вот теперь, ответив на мой вопрос, Тотлебен предложил нам испить кофею и перекусить. Ушли от него мы уже под утро. Голова у меня гудела от впечатлений и обилия информации.

– А сколько ему лет? – не удержавшись, спросил я у полковника.

– Люди столько не живут, – усмехнувшись, ответил он.

– А вам? – окончательно обнаглел я.

– Очень много, – ответил учитель, – даже, наверное, слишком…

И я почувствовал, нет, увидел. Сперва смутные, а потом все более четкие воспоминания…

Бронзовые гривастые шлемы, люди в медных кирасах и металлических юбочках. Мощный крик, вырвавшийся из тысяч глоток, слитный шаг фаланги, от которого сотряслась земля…

Видение заволокла мутная пелена, и я почувствовал, что учитель немного зол и смущен своей слабостью. Он еще не был готов рассказать мне все.

– Всему свое время, Петя, – тихо произнес он, – потом все узнаете…

Глава 5

…В конце ноября произошло знаменательное событие. Оказывается, о подвиге нашей Даши узнали в Петербурге, в том числе и лично государь. Император сперва не поверил, что дочь простого матроса, пусть и героически погибшего при Синопском сражении, оказалась способной на столь великий поступок. Я только пожал плечами. Это недоверие показывало только одно: высшее общество не хотело признавать в обычных людях талантов и отваги, кои аристократы почитали исключительно своей привилегией. Но письмо от сыновей Михаила и Николая развеяло его сомнения. Великие князья весьма подробно описали все, что совершила сия простая девица, и император растрогался. Его восхищение зашло так далеко, что он изволил пожаловать ей золотую медаль с надписью: «За усердие» на Владимирской ленте для ношения на груди и пятьсот рублей серебром. Медаль была отлита специально для Даши в единственном экземпляре. Кроме того было объявлено, что при замужестве ей будет пожалована еще тысяча рублей на обзаведение.

Вручение награды состоялось незамедлительно после объявления сего события по всему Черноморскому флоту. Медаль и названную сумму вручали Даше оба великих князя. Более того, государь особо отметил в сопроводительном письме к сыновьям просьбу – расцеловать девицу Михайлову от его имени. Что оба и выполнили с превеликим удовольствием, особенно когда увидели, как хороша девушка, стоявшая перед ними.

Я был искренне рад за Дашу, хотя, честно говоря, немного растерялся. Владимирская лента – вторая по значимости после Андрея Первозванного. Владимира вручали только генералам. Иосиф же Дитрихович, наоборот, воспринял данное награждение как нечто само собой разумеющееся. Он вообще не понимал, как Дашу можно было наградить чем-то меньшим.

Все севастопольские вампиры широко отпраздновали это событие. Даша же совершенно смутилась. Более всего ее испугала сумма, прилагаемая к медали, и металл, из которого медаль была отлита.

– Куда ж я такую прорву деньжищ дену? – спрашивала она. – Да и за медаль боязно, а ну как украдут?

– Дарья Лаврентьевна, – целуя ей руку, улыбнулся Тотлебен, – вы же любого налетчика в бараний рог скрутите. Зачем же о всякой ерунде опаску иметь?

Даша задумалась, а потом, по-детски ойкнув, сказала:

– Запамятовала совсем.

На этом ее тревоги прекратились, и она с легкой душой смогла принять участие в празднике. Ближе к утру я заметил, как Даша выскользнула из комнаты. Стараясь не привлекать внимания, дабы не скомпрометировать девушку, я вышел следом.

Даша стояла на веранде, задумчиво глядя на море. Услыхав мои шаги, она неожиданно сказала:

– Петр Львович, вы представляете, меня поцеловали сами сыновья государя! Боже! Почему батюшка не дожил? Как бы он был счастлив!

– Вам понравились цесаревичи? – поинтересовался я, хотя собирался сказать совсем другое.

– Очень! Они так пригожи! А я, просто… – Она сбилась от волнения.

– Вы им тоже понравились, – мрачно буркнул я (вместе с полковником мне посчастливилось присутствовать при сем знаменательном событии), – я слышал, как они, беседуя между собой, говорили, что если бы все придворные дамы походили на вас лицом и статью, то они жили бы в раю.

Даша мило покраснела.

– А я вот не слыхала ничего, – жалобно вздохнула она, – мне было так неловко и стыдно… Ведь при всех целовали-то… А почему, Петр Львович, вы так сердиты? – Она наконец обратила внимание на мой хмурый вид.

– Потому что вам понравились они, а мне нравитесь вы, Дарья Лаврентьевна, – решился признаться я.

Мы несколько минут стояли молча, после чего она сказала:

– Вы мне тоже нравитесь, Петя, но сейчас это невозможно. Я дала обет – до окончания осады оставаться девицей. Да и сговорена я уже. Батюшка еще до Синопа сговорил с матросом Хворостовым…

– Но вы ведь не можете!.. Особенно теперь… Даша, как же так? – в полном смятении зашептал я.

– Я должна исполнить последнюю волю отца, – с непоколебимым спокойствием и уверенностью в своей правоте ответила она. – Да и Максим хороший человек, и деньги ему нужны. Я уж и с учителем говорила. Он сказал, что поможет.

– Но так нельзя!

– Только так и можно. Вот когда я все сделаю, тогда у нас, глядишь, что и сладится. – Она помолчала и добавила: – Пойдемте, Петя, нас будут искать.

На этом наши объяснения прервались. Я был поражен, но не смел докучать Даше и далее. Раз ей для собственного спокойствия надо сходить замуж, значит, так тому и быть.

Учитель одобрил мое решение, но встречаться нам с Дашей еще какое-то время было неловко. Однако постепенно все наладилось.