Даша осталась прежней, отзывчивой и милой, тщеславие ее выразилось только в одном – теперь она всюду ходила с заветной наградой, решив таким образом вопрос с охраной. Деньги, по-моему, она потратила на госпиталь, но не уверен, поскольку не считал возможным спрашивать…

За всеми этими событиями время текло совершенно незаметно. Рождество мы встречали в боевых условиях, да и союзники в последние дни слегка поутихли.

На следующий день после обеда полковник выглянул на улицу. Убедившись, что небо плотно затянуто тучами и сеет мелкий противный дождик, он вручил мне бумаги и приказал доставить их Нахимову. Увязая в грязи, я отправился в ставку. К счастью, по пути мне встретилась подвода, на которой я и доехал до штаба вице-адмирала.

Павел Степанович принял меня сразу. Взяв пакет, он нетерпеливо махнул в сторону ближайшего стула:

– Садитесь, господин поручик-с. Подождите-с, я дам ответ-с.

Я присел, слегка улыбаясь. Приверженность Нахимова к пресловутому «-с» была известна всем. Я же за время общения с полковником и обучения у него отвык от этого. Александр Никифорович терпеть не мог постоянно повторяющихся слов или букв, которые не несли никакой смысловой нагрузки: «Эти слова, Петя, засоряют речь, – говаривал он, – а если вы, имея в запасе все неисчислимое богатство русского языка, не можете подобрать нужного слова или найти ему аналог в иностранных языках, то грош вам цена как образованному человеку».

Надо сказать, что с русским, немецким и французским у меня был полный порядок. А вот английский, древнегреческий и латынь весьма сильно хромали, но, судя по тому, как учитель занимался со мной, этот пробел обещал скоро исчезнуть.

К Нахимову упрек полковника, конечно, никоим образом не относился. Могучий интеллект и талант вице-адмирала стояли настолько высоко над окружающими его людьми, что критике просто не поддавались.

Пока Павел Степанович писал ответ, я развлекался тем, что прощупывал окружающих. Неожиданно я уловил знакомые излучения, и в комнату ворвался тот самый скандальный майор, который ругался с Тотлебеном некоторое время назад. Как и положено офицеру, он сдержал слово и пошел жаловаться.

– Господин вице-адмирал! – то ли гаркнул, то ли проскулил скандалист.

Нахимов оторвался от письма, пытаясь понять, кто это и зачем пришел. А жалобщик, вдохновленный молчанием Нахимова, продолжал:

– Позвольте доложить вам о произволе и неблаговидных поступках инженер-полковника Тотлебена Эдуар…

Он не успел закончить. Заинтересованность на лице вице-адмирала сменилась раздражением, он гневно нахмурился, отложил бумаги и ровным ледяным голосом произнес:

– Жаловаться? На Тотлебена? Подите вон-с!

Майор замолчал, словно его обрезали. Несмотря на то, что Нахимов говорил тихо и вежливо, он понял, что вице-адмирал разгневан. Уже через минуту наглеца в штабе не было.

Нахимов глянул на меня со слегка виноватым выражением лица и протянул пакет. Я откозырял и удалился.

Вручив ответ учителю, я рассказал о сцене, которой был свидетелем. Полковник кивнул:

– Прискорбно наблюдать, как люди, облеченные властью и призванные защищать Отечество, проявляют, даже в боевых условиях, печальное скудомыслие.

Я оторопел. Учитель весьма редко сбивался на столь выспренний штиль. А он тем временем продолжал:

– Господин вице-адмирал подтвердил: неисправные ружья более не поступали. Господин Шлиман отстранен от военных поставок. – Он подмигнул, показывая, что торжественная часть окончена.

А я искренне обрадовался:

– Слава богу! Главное, чтоб теперь вообще поставки не прекратились.

– Это исключено. Подумайте, Петя: кто откажется от такой кормушки? Сейчас там драка идет, чтобы место Шлимана занять.

– Учитель, зачем ему это? Такие деньги на взятки потратить – и поставлять негодные вещи. Неужели ему мало? Ведь он и так сказочно богат.

– Петя, не заставляйте меня краснеть из-за вашего нежелания как следует подумать. Покупает он неисправные ружья за копейки, а продает как новые.

– Хорошая разница, – согласился я, старательно игнорируя замечание учителя насчет моих умственных способностей.

– Петенька, когда вы, наконец, поймете: для большинства людей денег никогда не бывает много. А для авантюристов их всегда мало. Люди такого сорта думают, что за деньги можно купить все. И поэтому чаще всего покупают власть.

– Но у Шлимана власти нет.

– В его границах – есть. Но он покупает не власть, а возможность заработать еще больше. Причем, заметьте, любым нечестным путем. Только Гомера он любит искренне и так же бескорыстно ищет свою Трою, но если найдет ее, просто ограбит – ведь там золото… Так что для него важны только деньги ради денег.

– Но ведь это болезнь! – возмутился я.

– А кто вам сказал, что он здоров? Приблизительно треть населения Земли нездоровы совершенно таким же образом. Однако достаточно о пустяках. Давайте проверим, как вы выучили урок.

И он перешел на древнегреческий…

В связи с войной Новый год отмечали в окопах. Для союзников это был обычный день, ведь праздновали они двенадцать дней назад. Тогда мы им не мешали. Сегодня они тоже дали нам передышку. Воспользовавшись этим, Кошка быстренько сбегал на вылазку и привел трех пленных французских офицеров, полностью груженных провизией. Французы выглядели ошеломленно. Они никак не ожидали такого поворота событий, а самым обидным было то, что их пленили с помощью одного только ножа. Но мы сегодня были добрые и, дав им ради праздника по стакану водки, отправили восвояси, после чего, забравшись в редут, устроили маленькую пирушку.

Было очень весело и мило. Французский коньяк, прекрасная жареная баранина, изумительный на вкус пармезан, настоящий кофе и восхитительные американские сигары.

Присутствовали все местные вампиры. Кроме Даши праздник удостоили своим присутствием еще три наши дамы, и, естественно, это очень оживило собрание. В середине веселья появился даже Магистр.

Тотлебен, выпив рюмку коньяку и выкурив сигару, удалился. Работы у инженер-полковника всегда было много, даже в новогоднюю ночь. А в этот раз ему достался особый наряд. Нахимов приказал всем офицерам, недовольным фортификационными работами, на эту ночь прибыть в распоряжение господина Тотлебена для проведения этих самых работ. Досадным для меня было то, что с Эдуардом Ивановичем ушла и Даша. Пирогов оперировал в любое время суток, а она часто ассистировала ему. Как он только выдерживал такой темп, не будучи вампиром? Не знаю…

Адаптация моя почти закончилась, и жизнь приобрела новые краски. Теперь я снова мог выходить в любое время дня и радоваться солнцу (хотя во время боя его почти не видно из-за дыма). Но главное – то, что теперь наравне со всеми я участвовал в боях. Это приносило мне искреннее удовлетворение.

В конце января полковник направил меня на усиление городских позиций.

Попав в город, я ужаснулся. Как здесь еще жили люди, понять было невозможно. Артиллерия била непрестанно. В воздухе висела взвесь пыли и дыма. Но под непрекращающимся обстрелом люди продолжали жить и сражаться. Даже дети, которые оставались в городе, вносили в оборону свою лепту.

Я видел, как двое восьмилетних мальчишек заливают водой бомбу, а потом, засунув ее в пустое ведро, тащат к ближайшей орудийной позиции.

Взвод, в который я попал, прикрывал батарею, которой командовал мой бывший подопечный – поручик Толстой. Я от души порадовался за него. Просто так в Севастополе званий не давали. Эх, если б к этим званиям прилагались еще и ядра!

За время моего пребывания в городе мы весьма неплохо познакомились. До дружбы дело, конечно, не дошло. Кроме того, что он граф, а я родом из служилого дворянства, Лев Николаевич оказался довольно замкнутым человеком. Но война сближает и не такие противоположности. И действительно, когда ты день за днем стоишь под обстрелом плечом к плечу со своими соратниками, перестаешь так уж строго следовать условностям, таким важным в мирное время. Стирается грань не только между выходцами из разных слоев общества, но и между офицерами и солдатами. Остаются только обращения по званию да беспрекословное выполнение приказов (я говорю об умных офицерах).

Мы и жили-то все вместе, оборудовав под казарму несколько комнат в полуразрушенном доме рядом с батареей. Вечерами, когда обстрел прекращался, пушки приводили в порядок, солдаты получали пищу, помощь, ежели таковая требовалась, и свой законный стаканчик водки. Мы уходили к себе, ужинали и говорили. Говорили обо всем, иногда забывая об отдыхе.

Лев Николаевич был великолепно образован и умен. Но его усталый цинизм, временами прорывавшийся сквозь бесшабашную удаль и светское воспитание, частенько коробил меня. Я понимаю, когда человек прожил несколько сотен лет, неизбежно вырабатывается какая-то доля цинизма в подходе к жизни, как, например, у Прокофьева или того же Гольдбера, иначе не выжить, но, несмотря на это, всепобеждающая радость жизни всегда преобладала в них. Вампиры, как я уже успел убедиться, предпочитали философски относиться ко всем неприятностям и искать в жизни светлые стороны. У Толстого же все было наоборот, что странно и неприятно контрастировало с его молодостью и положением в обществе.

Но мы были действительно молоды и не придавали большого значения таким пустякам, как неприятные черты характера. Тем более когда тебя в любую минуту караулит смерть. Меня, конечно, это касалось несколько меньше, хотя в английском лагере на днях погиб вампир – наступил на гранату. Повреждения оказались настолько тяжелыми, что спасти его не удалось. Как мрачно заметил капитан Федоров:

– Когда в теле совсем нет крови, восстановление невозможно.

Даша не преминула спросить у Гольдбера: правду ли сказал господин Федоров? И насколько хорошо восстанавливается наш организм? Порезы и царапины не в счет.

– Регенерирует, Дашенька, у нас любая часть тела. При условии, что все остальное в порядке и крови в организме имеется достаточно.

– Что, и голову можно отрастить? – лукаво спросила она.

– Голову нельзя, а вот руку или ногу – пожалуйста. Правда, это длительный процесс, и крови для него нужно огромное количество.

Именно поэтому я не очень беспокоился за свою скромную персону. С учителем я встречался в редких паузах между боями. И хотя я его все время чувствовал, но, честно говоря, без постоянного общения с ним скучал. Когда полковник приходил к нам, он тоже с удовольствием беседовал с Толстым и очень одобрительно отзывался о его стиле командования.

– Мне он тоже нравится, – признался я, – если бы еще он был более общительным, цены бы ему не было. А как вы думаете, учитель, его можно приобщить?

– Нет, – спокойно ответил полковник, но сказал как отрезал, – нам только истериков не хватало…

* * *

Дойдя до этого места, я отложил записки и ухмыльнулся. Я знал этот зуд, когда любого человека рассматриваешь только как потенциального ученика. Уж очень хочется поделиться с кем-нибудь силой, знанием, жизнью. Особенно это относится к действительно талантливым людям. Но учитель задумался над этим гораздо раньше, чем мы с Катькой. Правда, и Толстой – это величина, причем не дутая. И, наверное, общаясь с ним каждый день, майор мог лучше оценить его. Я же Толстого просто не любил. Не знаю, каким он был в молодости, но в зрелом возрасте Лев Николаевич превратился в настоящего фарисея. К чему, например, бравировать отказом от мяса, если вегетарианская каша варится на телячьем бульоне? Да и его нарочитая простота и обращение к народности тоже раздражали. Но как бы я ни относился к нему, нельзя было не признать того вклада, который он внес в мировую культуру. Хотя его философию я считал искусственной и неприспособленной к жизненным ситуациям.

Катька, возмущенно фыркая, согласилась со мной и утащила меня в сауну.

– Почитать мы и потом успеем, – ласково улыбаясь, сказала она, – а вот то, что скоро нам назад ехать, более важный фактор.