– Привычка, мой дорогой. Они знают, как медленно Россия воспринимает все новое, и не берут в расчет те изменения, которые происходят в нашем обществе.

– Но зачем нужны такие потери?!

– Когда на Руси берегли людей? – с горькой иронией поинтересовался полковник. – Это тоже традиция…

Около палатки послышались шаги, кто-то негромко кашлянул. Я не успел прощупать пришедших, как полковник предложил:

– Входите, господа.

Увидев капитана Федорова, Гольдбера и других господ офицеров, я попытался удалиться.

– Останьтесь, Петр Львович, – сказал учитель, – вам это тоже будет интересно.

Федоров тем временем раскатал на столе схему Альминского сражения. Я недоумевал, зачем рассматривать бездарно проигранный бой. На мою мысль капитан ответил практически сразу:

– Ну, как вам сказать, поручик. Во-первых, не проигранный…

– Раз не сумели остаться на позициях – значит, проигранный, – возразил я.

– Ну, ладно, ладно, с этим могу согласиться, – кивнул Федоров, – но тем не менее… Обратите внимание, что здесь наши войска применили очень интересное построение. Причем, кажется, осознанно, а не так, как американцы в войне с англичанами. Те просто разбежались по кустам и начали стрелять в плотно построенные шеренги из укрытия. А теперь посмотрите, что сделали у нас…

Все, кто был в палатке, склонились над схемой. В это время вбежал запыхавшийся Кошка. Свалив трофеи у стенки, он торопливо сказал:

– Звыняйтэ! Чуть не опоздал!

– Присоединяйтесь, Петр Маркович, – предложил полковник.

– Так вот, – продолжал Федоров, – в этом вот месте, – карандаш коротко чиркнул по схеме, – наши войска не могли использовать обычный строй. Из-за рельефа местности. Поэтому солдаты построились в шеренги с метровыми интервалами. И, я вам скажу, это оказалось весьма эффективно.

Вампиры недоверчиво посмотрели на Федорова. Прокофьев попросил:

– Иван Николаевич, пожалуйста, объясните подробней. В чем эффект?

– Объясняю. Свое нововведение в борьбе с англичанами американцы гордо назвали рассыпным строем. Хотя одно с другим как-то не вяжется. То, что сделали мы, более всего напоминает цепь. Думаю, название «пехотная цепь» здесь более уместно. Мне кажется, самым главным преимуществом в этом случае является то, что солдатам не надо держать ровную шеренгу: главное, не потерять из виду соседа справа и слева, не отставать и не вырываться сильно вперед. А в остальном он совершенно свободен. Солдат может стрелять, орудовать штыком, не опасаясь задеть своих. Более того, цепь, которая идет следом, прекрасно может стрелять в просветы первого ряда и добивать тех, кого пропустили впереди идущие. И еще. Совершенно не ограничена скорость перемещения солдат. Они могут бежать во весь дух, не думая о том, что сломают строй. А при появлении кавалерии ничто не мешает им сомкнуться плотными рядами.

Все задумчиво молчали.

– К тому же я готов добавить еще одно преимущество, – продолжал Федоров, – при артиллерийском обстреле гораздо меньше шансов, что одной бомбой убьет много человек. Потери в живой силе уменьшатся.

В палатке воцарилось молчание. Все обдумывали услышанное. Тишину разорвал голос Кошки:

– Еще бы ружьишко, которое выстрелов пять подряд делало бы, и цены такому строю нема.

Все только рассмеялись.

– Где ж такое ружьишко взять? По-моему, это практически невозможно! – сказал я. – Хотя, говорят, немцы придумали револьвер. Он около шести выстрелов подряд делает. Но это скорей игрушка. Тяжелый, как гиря. И стреляет буквально себе под ноги. – И я представил себе ружье с шестью стволами.

Услышав мои мысли, все опять рассмеялись, а Кошка расстроился.

– Хорошо, господа, повеселились и хватит. Давайте обсудим перспективы такой тактики. Адмирал Истомин ждет нашего доклада, – успокоил всех Прокофьев.

Идея была хороша. Чертовски хороша. И обладала целым рядом преимуществ, но как-то непривычно было осознавать, что в наступление может идти не хорошо сплоченный строй, а каждый солдат сам по себе. Ведь со времен античности строй оставался ведущей боевой единицей. Хотя нельзя не признать, что с появлением артиллерии колонны солдат стали весьма уязвимы.

– А это дело, – вздохнул Кошка, обдумав все как следует, – а то гонят, как стадо, на убой. Ведь каждый солдат может сам решать, что ему делать в бою. К тому же, если вы обратили внимание, нечто похожее здесь используется регулярно. Имею в виду – у настоящих офицеров. Здесь, по горкам, сильно в строю не походишь.

– А он прав, господа, – протянул Гольдбер, – мы-то видим бой с командного пункта, а Петр Маркович каждый день под пули ходит. Ну а как врач скажу: если это нововведение позволит сохранить хоть одну жизнь, то я – за. Это просто прекрасно.

Получивший поддержку Кошка раскраснелся от удовольствия и совсем размечтался:

– А еще бы пушку такую, на колесах, чтоб на ходу стрелять могла!

Фантазии Кошки были крайне забавны. Народ вокруг от души веселился.

– А чего вы! – не смутился Кошка, – А вдруг? Сами говорите, что только люди не придумают!

– Ну, если придумают, возьмем на вооружение, – отозвался Гольдбер, – это я вам как истинный инквизитор говорю.

Настроение было хорошее. Посмеиваясь над идеями Кошки, мы продолжили обсуждать детали. Но и так было ясно, что перед нами будущее и что некоторое время спустя так будут воевать во всем мире. Солдат впервые из пушечного мяса превращался в полноценную боевую единицу, обладающую собственной волей и инициативой.

Завершив обсуждение, полковник вместе с капитаном Федоровым отправились на доклад к Магистру, а от него к адмиралу Истомину…

Этот день начинался не лучше и не хуже остальных. Французы и англичане продолжали бомбардировку, в нескольких местах были отбиты атаки, в город прибыла почта. Причем кроме обычной почтовой кареты к центральному штабу на взмыленной лошади промчался фельдъегерь. Меня этот факт не очень заинтересовал, а полковник встревожился и торопливо направился за ним. Еще через какое-то время по городу и позициям замелькали посыльные, и под погребальный звон уцелевших колоколов армии объявили скорбную весть. Восемнадцатого февраля скончался государь Великия, Малыя и Белыя Руси и т. д. и т. п. – Николай I. Престол восприял его старший сын – Александр.

Надо сказать, мои верноподданнические чувства под влиянием полковника и остальных вампиров сильно пошатнулись. Но я прекрасно понимал, что смена руководства страны в разгар военной кампании только осложнит ситуацию.

В связи с осадным положением панихиды по покойному императору служили прямо на передовой. Время от времени службы прерывались атаками противника, и чтобы остановить их, иной раз и батюшки брались за ружья. После панихид был отслужен молебен за здравие и долголетие нового государя, и все смогли разойтись и отдохнуть…

Долго отдыхать нам не дали. Сообщение о смерти императора противник получил одновременно с нами. Это послужило поводом для ужесточения осады. Бомбардировки стали еще чаще и мощнее. Свист пуль сливался в сплошной вой.

– Никак к очередному штурму готовятся, – заметил в одну из встреч Кошка.

Я был полностью с ним согласен. Но до конца февраля, кроме усиления обстрелов, у нас было относительно тихо. А человек – такое странное существо, что привыкает ко всему. Вот так и севастопольцы привыкли к ежедневным взрывам и атакам. Они уже не обращали внимания на летящие ядра, философски воспринимая ежесекундную возможность умереть. Люди обходили воронки, держались подальше от полуразрушенных зданий, чтобы не завалило обломками, и продолжали жить без оглядки на прошлое и без ожидания будущего. Важнее всего было – сегодня. Каждый прожитый день становился чудом. Кусок хлеба и чашка воды – счастьем. Горячая каша и чай – верхом мечтаний.

Глядя с позиций на Севастополь, я чуть не плакал. Полгода ежедневных бомбардировок превратили его в руины. Казалось невозможным жить в таких условиях. Но люди не покидали своих полуразрушенных домов. Если же дом полностью разваливался, семьи перебирались в подвалы, предпочитая холод и сырость предательству своего города.

Благодаря местным жителям в армии каждый день был хлеб, вода, чистое белье, собранные на улицах и позициях ядра и пули. Кроме корпуса сестер милосердия, который организовали Пирогов с Дашей, из Петербурга прибыла госпожа Крестовоздвиженская, с которой приехали еще несколько десятков женщин, готовых ухаживать за ранеными.

Сама Даша по-прежнему являла собой пример мужества и бескорыстия. Казалось, эта высокая красивая девушка успевает везде. Ее видели и в гуще боя, где она бестрепетно перевязывала раненых. И с ведрами воды в окопах, чтобы усталые солдаты могли в перерывах между боями утолить жажду. И в госпитале у Пирогова, ассистирующей ему в сложнейших операциях.

Кстати, в отличие от нас, Даша совершенно не желала переезжать на позиции и упорно продолжала жить в своем маленьком домике на Корабельной стороне. Гольдбер частенько ворчал по этому поводу, но позволял ей эту небольшую вольность. Сам он, как и большинство офицеров, жил в блиндаже рядом с госпиталем. Мы с учителем тоже не были исключением, еще в самом начале осады переселившись на одну из батарей.

Я не склонен был осуждать Дашу за желание жить дома, но, поскольку бегать за ней чаще всего приходилось именно мне, несколько не одобрял ее решения. Все-таки Корабельная располагалась далековато от госпиталя. Однако возможность увидеться с ней наедине примиряла меня с расстоянием.

Вот и сегодня Иосиф Дитрихович заглянул в нашу палатку и довольно любезно попросил учителя отправить меня за Дашей. Полковник не возражал, но попросил подождать, пока мы не пообедаем, заодно пригласив его составить нам компанию.

– Не могу, господа, – Иосиф Дитрихович вздохнул, – у меня операция.

– Тогда Петр Львович сбегает за ней прямо сейчас, – пообещал учитель.

– Пускай молодой человек поест, – не согласился бывший инквизитор, – Даша нужна сегодня не мне, а Пирогову… Господин поручик, – добавил он, обращаясь ко мне, – скажете Дарье Лаврентьевне, чтобы она сразу отправлялась в Николаевскую батарею. Николай Иванович уже разместил там свой госпиталь. Честь имею.

С этими словами он ушел, а я настороженно посмотрел на полковника. Благожелательность Гольдбера вызывала у меня большее опасение, чем его ругань. Полковник только улыбнулся.

– А почему он с ней мысленно не свяжется? – спросил я.

– Во-первых, Даша, как и положено, еще практически не может пользоваться невербальной речью… Это мне повезло, – с гордостью заметил учитель, – а во-вторых, он не силен в мысленном общении. Во всяком случае, до Корабелки не дотянется.

От удивления я чуть не подавился. То, что бывший инквизитор может чего-то не уметь, совершенно не укладывалось в голове.

– Вы, Петя, ешьте, – с насмешливой вежливостью посоветовал учитель, – и поторопитесь. У нас сегодня передислокация.

Я кивнул и продолжил трапезу.

До Корабельной стороны я добирался верхом. Единственное, чего я слегка опасался, что мы можем разминуться, но проверить этого не мог. Мысленно на большие расстояния общаться я еще не умел, несмотря на все свои успехи, как и искать человека, не зная точного направления. Учитель упоминал, что это вполне возможно, но механизма сего действия мне не объяснил, потому как мой мозг пока не созрел для столь серьезной задачи. Но, как выяснилось, беспокоился я напрасно. Дашина повозка стояла во дворе. Здесь же бродила стреноженная лошадь. Я спешился и, привязав повод к дереву, для приличия постучал в дверь.

– Входите, Петр Львович.