Я замялся, вопросительно глядя на Прокофьева. Больница всегда вызывала у меня опасение и недоверие, как у всякого здорового человека, а уж сейчас тем более. Ожидание чего-то неизвестного, странные приспособления… Спокойствия все это мне не добавляло. Полковник кивнул с непроницаемым лицом. Пришлось подчиниться. Вытянувшись на кровати во весь рост, я уставился в потолок и крепко сжал кулаки. Прокофьев продолжал стоять рядом, а доктор позвякивал чем-то у столика.

– Александр Никифорович, можно вас?

Полковник, успокаивая, коснулся моего плеча и молча отошел. Прошла еще пара минут, и в поле моего зрения появился Пирогов. Он поставил рядом со мной медицинский лоток, ловко перетянул мне руку чуть выше локтя тонким ремнем, затем закатал рукав и, протерев локтевой сгиб эфиром, взял с лотка стеклянный цилиндр с иглой, наполненный чем-то темно-красным.

– Надеюсь, молодой человек, вы не боитесь крови? – мягко спросил он.

И тут я самым постыдным образом потерял сознание.

Пришел в себя я от резкого запаха нашатыря. Увидев, что глаза мои открылись, Пирогов заткнул пузырек пробкой. Рядом с ним стоял учитель (почему-то именно так я и назвал его в этот момент). Они внимательно смотрели на меня. Я смутился.

– Ну-с, господин поручик, и как вы собираетесь воевать, – с легкой иронией спросил доктор, – если от простого укола в обморок падаете?

– Это с непривычки, – заступился за меня Прокофьев, – следующая процедура пройдет легче.

– Как! – Я невольно вздрогнул. – Еще укол?

– А как вы себе все это представляете? – Пирогов неодобрительно посмотрел на меня. – Вы что, хотите кровь пить? Но это неэффективно и долго! К тому же здесь вам не средние века!

– Это и есть та плата, о которой вы спрашивали, – полковник улыбнулся, – я, между прочим, об этом говорил. Слушайте, пожалуйста, меня более внимательно. Повторю еще раз. Если мы вампиры, то значит, нам нужна кровь. Не часто, но регулярно. Сейчас вам перелили мою кровь, чтобы начались необходимые изменения в вашем организме. Позже это будет обычная кровь, поскольку моя свою работу уже выполнит.

– Кровь? – растерянно переспросил я. – А как она все делает? Почему?

– Все дело в составе, – вмешался Пирогов, – думаю, в ней есть какой-то элемент, позволяющий полностью изменять человеческую натуру. Главное – его найти и выделить. Но я ничего не обнаружил, даже под микроскопом. Ничего. Но все-таки не приходится сомневаться, что именно благодаря ей вы практически не болеете, она не сворачивается, но любые, даже самые тяжелые раны и внутренние повреждения быстро закрываются и заживают, не оставляя шрамов. Ваша кровь, господин полковник, просто находка для медицины.

– А вот об этом, господин доктор, мы не договаривались, – засмеялся Прокофьев. И, обращаясь ко мне, добавил: – Теперь, Петя… Вы позволите себя так называть?

– Конечно, – кивнул я.

– Отлично! Так вот, лежите здесь, если надоест, можете походить, но из палаты ни шагу. Шторы и ставни не открывать. Помните, что я вам вчера рассказывал?

Я только кивнул. Полковник продолжал:

– Скоро вам захочется пить. Сразу зовите Николая Ивановича. Я приду вечером. До свидания. – И добавил, обращаясь к Пирогову: – Благодарю вас. Честь имею.

Когда мы остались одни, я не выдержал и спросил:

– Николай Иванович, скажите, а вы тоже?..

– Нет! – отрезал он. – Меня это не интересует. Ваши фокусы – это прекрасно, но для большинства людей неприемлемо. Однако там, где есть вы, раненых много меньше, и мне это нравится. Посему считаю своим долгом помогать вам и изучать, насколько возможно. К тому же вы все достаточно прогрессивные люди, ваши идеи не грех и использовать. А теперь извините, Петр Львович, кроме вас у меня есть еще другие пациенты. Причем настоящие. Когда я вам понадоблюсь, позвоните. За дверью дежурит сиделка.

И я остался один. Состояние мое было не самым приятным. Перед глазами плыли красные круги, рот пересох. Помаявшись еще чуть-чуть, я попросил позвать Николая Ивановича. Минут через пятнадцать появился Пирогов. Он принес с собой блестящую коробочку, в которой лежали уже знакомые мне цилиндры, доверху наполненные кровью.

Доктор опять закатал мне рукав и молча сделал очередной укол. На этот раз все прошло гораздо легче. Мне даже понравилось. Нет, не сам укол, это все-таки довольно больно, особенно четыре раза подряд. А те ощущения, которые принесла кровь, плавно растекаясь по моим жилам.

– Через час я подойду снова. – С этими словами Пирогов удалился.

До наступления темноты мне сделали еще пять или шесть процедур, я точно не помню, потому что все время спал. Вечером пришел полковник. Как ни странно, я понял, что он уже здесь, еще до того, как он появился в палате. И видел я все прекрасно, хотя на улице уже стемнело, а свечи еще не принесли.

– Ну что, Петя, как вы себя чувствуете? – осведомился Прокофьев.

Я задал этот вопрос сам себе: а как же я себя все-таки чувствую? По всему выходило, что как-то странно. Во всех членах была неожиданная легкость, казалось, оттолкнись от пола – и взлетишь. В общем, если верить тому, что рассказывали мои сослуживцы, меня, судя по всему, накачали кокаином. Все это я и выложил полковнику.

– Остроумно, – улыбнулся полковник. – А насчет взлететь – поосторожней, друг мой, теперь вам придется заново учиться ходить и владеть своим телом.

Я не успел обдумать его слова, потому что неожиданно понял, что мне срочно надо выйти по малой нужде, но как это сделать, если выходить запрещено?

– Сейчас можно, – заверил меня Александр Никифорович, – поскольку уже наступила ночь. Но, по-видимому, мне придется вас проводить.

Я сел и практически сразу обнаружил себя на четвереньках посреди комнаты. Создавалось впечатление, что меня швырнула вперед какая-то невидимая пружина.

– Ну я же просил вас: осторожней, – укорил меня полковник, – и ради бога, делайте все очень медленно, пока не привыкнете…

Неделя в госпитале пролетела незаметно. В промежутках между уколами я спал, ел и учился ходить. Диету для меня держали жесткую. Отварные, всмятку, яйца и бифштексы с кровью. Хлеба практически не приносили, но мне его и не хотелось. На гарнир почти всегда была гречневая каша, а также грецкие орехи в немыслимых количествах и хорошее красное вино, сильно разбавленное водой…

* * *

…Дочитав до этого места, мы с Катькой переглянулись и поняли, что с трансформацией Ермоленко повезло больше, чем нам. По крайней мере, на момент инициации он был здоров. Хотя… постоянные уколы вместо капельницы – это сущий ад. Придя к такому выводу, мы вернулись к записям…

* * *

…Первые сражения я пропустил из-за невозможности выходить днем на улицу.

Бой на реке Альме, в котором принимал участие и мой полк, наполнил душу черной тоской. Да и как можно было отнестись к тому, что произошло? Имея выгодные позиции и достаточное количество солдат, мы из-за наличия старого, никуда не годного вооружения, а главное, из-за ошибок командующего армией Меншикова проиграли. Мужество и героизм бойцов позволили армии удержаться на позициях, где она приняла бой. Но потери были слишком велики, и ночью после сражения наши части были вынуждены отступить.

Я никак не мог понять, почему, получая донесения, добытые нашими разведчиками, зная, что Англия, Франция и Турция официально объявили войну России, Меншиков так и не предпринял ни единого шага для укрепления береговой линии Крыма. Он только весело смеялся и отмахивался от любых предупреждений. Он как заведенный твердил, что противник никогда не рискнет на высадку десанта в преддверии зимы. Именно об этом он и докладывал в Петербург. Можно сказать, что только один человек, не считая Нахимова и Корнилова, портил блаженную картину, нарисованную Меншиковым для ставки. Это был прибывший недавно в Севастополь Эдуард Иванович Тотлебен. Он не переставая требовал начать укреплять Крым. Наконец, чтобы отвязаться от него, Меншиков поручил Эдуарду Ивановичу заняться укреплением Севастополя и благополучно забыл о нем. Поэтому высадка вражеского десанта в Евпатории прошла под бравурные марши и песни. Город был занят практически без единого выстрела, в недоуменной тишине. Для нашего командования это было полной неожиданностью. А уж появление противника под Севастополем оказалось подобно внезапно разорвавшемуся снаряду.

К моменту выписки я находился в самом мрачном расположении духа и, что греха таить, весьма сетовал на то, что господин полковник решил приобщить меня именно сейчас. Ну как, скажите на милость, я могу появиться в полку, если мне еще полгода нельзя выходить на улицу днем? Наконец я услышал приближение учителя.

Полковник вошел в палату, посмотрел на меня, понял, в чем дело, но промолчал.

Николай Иванович, пришедший вместе с ним, сообщил, что я полностью здоров и господин полковник может забрать меня прямо сейчас. Поблагодарив доктора, мы ушли.

Выйдя из госпиталя, я задохнулся от восторга и изумления. Ночь совершенно преобразилась. Я и представить себе не мог, что такое возможно. Мне показалось, что я слышу музыку высших сфер, которая плыла над миром. Я скользил по волнам этой вселенской симфонии и благодаря учителю теперь не был глухим и слепым, более того, я ощущал себя деятельной частицей этого невообразимого, невозможного и такого реального мира. Я был так поражен, что некоторое время мог только стоять, впитывая все, что видел и слышал.

– Нравится? – тихо спросил учитель (теперь мне было гораздо легче называть его так).

– Да, – только и смог отозваться я.

Мы еще немного постояли, а потом он мягко подтолкнул меня вперед.

Полковник жил недалеко, поэтому извозчика мы не брали. К тому же все ваньки^[6] уже были поставлены на военную службу.

Мы шли по Екатерининской, которая, несмотря на поздний час, была довольно ярко освещена, да и людей на ней хватало. Правда, теперь здесь преобладали военные, но попадались и штатские, и даже изредка дамы. Настроение мое совершенно изменилось. Теперь я понимал младенцев, которые с наивной радостью исследуют открывшиеся перед ними просторы, но, в отличие от них, я осознавал и понимал явившееся мне чудо. Поэтому к гостинице Томсона, где жил полковник, я подошел, весело улыбаясь, с любопытством прислушиваясь, приглядываясь и, неловко сказать, иногда принюхиваясь.

Временами я ощущал спешащих куда-то вампиров, порой чуть не сталкивался с ними. Мелькнули несколько офицеров, виденных мной неделю назад в кабачке перед посвящением. Они весело приветствовали нас, но не задерживались.

– Все потом, – несколько туманно пояснил Прокофьев.

Я не очень понял его, но согласно кивнул. В гостинице, куда мы вошли, располагалась одна из лучших кондитерских города. В нее мы заглядывать не стали, хотя, пожалуй, я не отказался бы перекусить. Но перед тем как подняться к себе в номер, учитель небрежно напомнил проходящей мимо горничной о заказе, который сделал перед уходом.

– Так что, милочка, – пробасил он, – ужин принесите прямо сейчас.

– Сию минуту, господин полковник! – Девушка присела в реверансе и добавила: – Я постелила в кабинете, как вы и приказали.

– Благодарю. – Полковник потянул меня за собой.

Номер был роскошен. О таких я только слышал, но доселе никогда не видел. Гостиная, спальня, кабинет, ванная комната. Я растерянно замер. А учитель негромко сказал:

– Осмотритесь пока, Петя, – и скрылся в спальне.

Дверь он не закрывал, и я, не удержавшись, заглянул внутрь. Полковник стоял у шкафа и выбирал рубашку. Меня он, конечно, чувствовал, но даже не обернулся. А я смутился. Почему-то меня поразила обыденность его действий. А, собственно говоря, почему? Ведь переход в новое качество не отменяет повседневной жизни и ее забот. Я тихонько прикрыл дверь. Неудобно-то как. С детских лет не подглядывал, и вот – на тебе.