– Эх, – продолжал тем временем Кошка, быстро нарезая мясо, – все у нас хорошо, одно плохо: не выпьешь от души, как хочется. Ежели б сразу знал, шо во́мперам самогон пить нельзя, ни в жисть бы не пошел.

– Так, может быть, не стоит? – осторожно, боясь еще раз обидеть его, поинтересовался я.

– По глотку – ничего не будет! – успокоил он меня. – Пробовано! Вот ежели бутыль, тогда да. Я сперва думал – чудит мой капитан. А потом так худо было, решил – все, отвоевался. Спасибо учителю, помог. Правда, потом… – Он слегка передернулся, и я понял, что Федоров отчитал своего ученика по полной программе, а Кошка продолжил: – О! Чуть не забыл! – И на стол легло пяток соленых огурцов.

Мы выпили. Закусили трофейной бараниной с огурцами. Потом Кошка рассказал пару историй из жизни ночных охотников. Оказывается, так называли тех, кто каждую ночь отправлялся во вражеский тыл. Когда часы пробили одиннадцать, он заторопился к себе, время шло к полудню, и нам, как порядочным вампирам, пора было спать…

* * *

…Дочитав до этого места, я ошеломленно посмотрел на Катьку и страшным шепотом сказал:

– Тезка! Плед! Кошка! Я идиот!

– Почему? – с интересом спросила Катька.

– Да я же его видел! Он к нам в Массандру приезжал! И плед привез, понимаешь? Учителю в подарок!..

…Я живо вспомнил, как радостно хохочущий учитель бегом спускался к худощавому вампиру со щегольскими усиками над улыбающимися губами.

– Тезка! – весело вопил гость. – Вот и свиделись! Это ж сколько мы не бачили друг друга?

– Петро́! – Учитель облапил приезжего. – Какими судьбами?

– Да вот, – хитро прищурился тот, – подарочек тоби прывиз. Плед…

– Шотландский? – ахнул учитель.

– Отож, – невозмутимо отозвался его товарищ.

Они переглянулись, явно вспомнив что-то известное только им, и согнулись от смеха…

– А ногу баранью? – выдавил майор.

– Звыняй, тезка, чего нема, того нема, – развел руками тот…

– …А у отца плед есть! Старый, весь уже светится! И именно шотландский! Он над ним трясется. – Я обиженно нахмурился. – Мог бы и объяснить, что за друг. А то: Петр Маркович, Петр Маркович. И все…

– Обидно, – согласилась Катька, – но это дело прошлое. Читаем дальше…

* * *

Этим вечером доставили записку от Пирогова. Он напоминал о необходимости посетить госпиталь, чтобы получить очередную порцию крови. В конце была приписка, сообщающая учителю, что им необходимо серьезно поговорить.

Я задумался. Чего хочет Пирогов? О чем он собирается говорить? Но сколько ни пытался, так и не смог понять, в чем дело. В то, что Николай Иванович решил присоединиться к нам, я не верил – он этим не интересовался. Точнее, интересовался, но с точки зрения ученого, встретившего непонятный ему феномен. Если бы Пирогов мог разобрать нас на части, чтобы понять механизм действия нашего организма, то был бы счастлив. Но такого удовольствия мы ему доставлять не собирались. Наконец, так ничего и не надумав, я сдался и стал ждать учителя.

Полковник появился ближе к вечеру. Я молча протянул ему записку. Он развернул ее, но сделал это скорее по привычке. Думал я слишком громко.

– Именно так, – устало улыбнулся учитель, – идемте, Петя, нельзя заставлять занятого человека ждать.

Уже выйдя из гостиницы, полковник задумчиво пробормотал:

– Мне и самому интересно, зачем я ему нужен…

Мы шли по израненным улицам. Измученный бомбардировками город отдыхал. Ночь принесла спасительный мрак и тишину. Но в госпитале было не менее оживленно, чем днем. Раненых подвозили постоянно. К моему удивлению, их после осмотра сразу сортировали на тяжелых и легких. Затем распределяли по разным палатам, проводили первичную обработку, часть из них сразу готовили к операции, часть отправляли в другие больницы.

– Это нововведения Николая Ивановича, – пояснил мне полковник.

В операционных, как я понял, операция следовала за операцией. Стоны измученных людей, запахи лекарств смешивались со страданием, болью и кровью. Я невольно вздрогнул.

– Вот это, Петя, и есть настоящая война… – С этими словами учитель увлек меня к кабинету Пирогова.

В кабинете нас встретила высокая статная девушка лет шестнадцати. Я еще не видел женщин с обрезанными волосами и в мужском платье. Но даже такой костюм и прическа не могли скрыть, как она красива. Когда мы вошли, она сидела около стола, устало уронив голову на руки. Услышав скрип двери, она вздрогнула и подняла голову.

– Николая Ивановича нет, он на операции, – тихо сказала она.

– Благодарим вас, – полковник ласково улыбнулся ей, – если позволите, мы подождем его.

Она нахмурилась. В ее хорошенькой головке промелькнула сердитая мысль о бессовестных людях, которые не дают отдохнуть доктору. Но тут же смягчилась, увидев мундир полковника, носящий явные следы пребывания на передовой. Извинившись, девушка предложила нам присесть.

Примерно через полчаса пришел Пирогов.

– Извините, господа, – устало сказал он, – срочная операция. Прошу вас, садитесь ближе к столу. Не будем терять время. Дашенька, – теперь он обращался к девушке, – приготовьтесь, сейчас вы будете мне ассистировать.

Она торопливо отошла в угол, к рукомойнику. А я во все глаза смотрел на ту самую Дашу Севастопольскую, которую уже знали и любили все в городе.

– Прошу вас, Петр Львович, закатайте рукав и положите руку на стол, – отвлек меня от размышлений Пирогов, открывая знакомую коробку со шприцами.

Даша внимательно наблюдала, как хирург перетянул мне плечо, протер локтевой сгиб (по кабинету поплыл запах эфира) и, взяв первый шприц, ввел иглу в вену. Чтобы лучше видеть, девушка наклонилась так низко, что я почувствовал на коже ее легкое дыхание.

– Вот так, – тем временем объяснял Пирогов, – теперь снимаем жгут и аккуратно вводим кровь. Вам понятно?

– Да, – коротко ответила она. – Могу я попробовать?

– Всенепременнейше, прошу.

Николай Иванович выдернул иглу, чуть прищурившись, проследил, как затянулась ранка, и уступил ей свое место. Я даже не удивился, почему-то во мне с первого слова жила уверенность, что подопытным кроликом буду именно я. Даша сосредоточенно повторила его действия. Слегка замешкалась только с самим уколом. Я услышал, как она подумала: «Не попаду!», и тут же игла вошла в вену. Даша просияла такой радостной, совершенно детской улыбкой, что я не удержался и тоже улыбнулся.

– Великолепно, моя дорогая, – похвалил ее доктор. – Этому молодому человеку еще два шприца. А я, если вы не возражаете, господин полковник, займусь вами.

Наконец экзекуция окончилась, Пирогов собрал шприцы и отправил Дашу отнести их на обработку. Когда она вышла, доктор взволнованно начал:

– Господин полковник, я хочу поговорить об этой девушке. Пожалуйста, приобщите ее к вашему сообществу.

Полковник озадаченно крякнул. А Пирогов продолжал:

– Умоляю вас! Эта девочка на позициях с первого дня войны. Она переоделась в костюм отца, срезала косы и отправилась на передовую. Ее повозка на Альме стала первым перевязочным пунктом. Когда я увидел людей, которым она обработала раны, я поразился. Ведь ее ничему не учили, но она прекрасно поняла, что и как надо делать. У нее всегда есть уксус, бинты, чистая вода, травы. Я пытался отправить ее в тыл, но она отказывается уходить с позиций. Я каждый день жду, что ее убьют. Это только вопрос времени. А ей всего пятнадцать. Я…

– Одну минуту, – прервал его учитель, – все понятно. Но, как вы могли видеть, у меня уже есть ученик. И пока он не достигнет зрелости, увы…

– Вы в городе не один! – бесцеремонно перебил его врач. – Найдите ей патрона.

– Вы говорили с ней?.. – Полковник сделал многозначительную паузу.

– Только в общих чертах, – ответил Пирогов.

– Хорошо, вы не будете против, если я побеседую с ней?

– Конечно нет! Сколько вам угодно!

Дождавшись Дашу, учитель поговорил с ней минут десять. Потом встал:

– Благодарю вас, Дашенька, рад был познакомиться. Жду вас у себя, как договорились. До свидания, Николай Иванович. Ничего не обещаю, но постараюсь. Честь имею!

Мы откланялись и покинули госпиталь. Полковник какое-то время шел молча, в задумчивости хмуря брови. О чем он думал, я не слышал. Учитель мог спокойно закрывать свои мысли от посторонних. Я так еще не умел. Потом он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:

– Петя, сегодня в вашу тренировку входит пробежка к нашему кабачку. Найдете там господина Гольдбера, он уже приехал. Если его там не будет, узнаете, где он, и найдете. Я жду вас в гостинице.

И я побежал…

Мне повезло. Гольдбер был на месте и с удовольствием общался с друзьями. На меня он посмотрел с интересом, сразу почуяв новобранца. Остальные встретили меня совершеннейшим образом дружелюбно. Я в очередной раз смутился. Нет, причину я понимал очень хорошо. Учитель уже объяснил, что последние два-три века они практически не брали учеников. Слишком глубоко было невежество и мракобесие. А те несчастные, кои не хотели учиться, но считали себя венцом природы и вели себя совершенно непотребно, были уничтожены самими вампирами. Так что нас было очень мало. Прирастать в количестве мы начинали только сейчас. Поэтому любой новый член нашего общества был на вес золота и над ним все тряслись до умопомрачения. Но я еще никак не мог привыкнуть к такому положению вещей.

Кроме Гольдбера сегодня в кабачке находились еще двое неизвестных мне господ, вероятно, как и он, прибывших только сегодня, но времени для знакомства и беседы у меня не было – с наставником, если он что-то приказывает, лучше не шутить. Поэтому я слегка поклонился незнакомцам, с сожалением отказался от приглашений присоединиться к ближайшей компании и поторопился выполнить поручение.

– Господин Гольдбер? Позвольте представиться – Петр Львович Ермолов, ученик полковника Прокофьева. – У Гольдбера удивленно приподнялись брови, но он промолчал, а я продолжил: – Наставник настоятельно просит вас посетить его. Если возможно, немедленно. По очень важному делу.

– Прошу меня извинить, господа, – вставая, сказал Гольдбер, – увидимся в другой раз. Пойдемте, молодой человек, раз уж дело такое важное.

К гостинице мы шли молча. Подробности в моем изложении Гольдбера не интересовали, за что я был ему благодарен…

Полковник ждал нас. Причем не один. Рядом с ним сидела Даша. Когда мы вошли, Гольдбер скользнул по девушке отсутствующим взглядом. Мне на секунду показалось, что в его лице что-то дрогнуло, но в этом я не был уверен. Полковник встал, они молча пожали друг другу руки и на мгновение обнялись.

– Иосиф Дитрихович, – сказал Прокофьев, – я бы очень хотел, чтобы вы посмотрели эту девушку.

Гольдбер сел на стул, закинул ногу за ногу и, как настоящий профессионал, спросил:

– Итак, дорогая моя, на что жалуемся?

Даша опустила голову и густо покраснела.

– То, из-за чего вы покраснели, будет происходить с вами ежемесячно не менее тридцати лет подряд. В этом смысле вы абсолютно здоровы.

По лицу Даши я видел, что она готова расплакаться. Мне показалось, что сейчас она вскочит и убежит. Полковник успокаивающе сжал ее ладонь и, глядя на товарища, укоризненно покачал головой. Мысленный диалог, который я уловил, был гораздо более бурным.

– Ну так бы сразу и сказали, – вслух произнес Гольдбер, – а то: «посмотрите, поговорите». – И уже в сторону Даши произнес: – Теперь о главном. Что вы умеете?

Даша попыталась ответить, а Иосиф Дитрихович нетерпеливо заметил:

– Спасибо, я понял. Скажите, пожалуйста, вы к этому сами пришли или кто-то подсказал? Дорогая моя, достаточно. Говорить не обязательно. Ну что ж, раз просит сам Пирогов, я, пожалуй, соглашусь. А теперь давайте разберемся, согласитесь ли вы… – Тут он посмотрел на нас, словно увидел впервые и не понял, почему мы здесь находимся. – А, собственно говоря, что вы здесь делаете? Оставьте нас, пожалуйста, наедине.

В некотором замешательстве мы покинули собственный номер.