– Пойдемте, Петя, раз нас выгнали, займемся тренировками, – тихо посмеиваясь, сказал учитель.

Вернулись мы часа через два. Заплаканные глаза Даши говорили, как ей было тяжело понять и осознать то фантастическое предложение, которое ей только что сделали. Тем более что все случилось слишком неожиданно. А довольное лицо Гольдбера лучше всяких слов сказало нам, что она согласна.

– Ну что ж, Дашенька, – вставая, сказал он, – давайте навестим вашего крестного. Нам необходимо провести несколько процедур.

– Николай Иванович сейчас спит. Его нельзя будить. Ему же хоть пару часов поспать надо, – едва слышно пролепетала Даша.

Она отчаянно боялась и этого странного человека, и нас, и того непонятного поворота в ее жизни, на который она согласилась, но отдых Пирогова был для нее священным, и прерывать его она не могла.

Гольдбер внимательно посмотрел на нее, удовлетворенно улыбнулся и, вернувшись на место, согласился с будущей ученицей:

– Хорошо, подождем до рассвета.

– Может быть, и Дашенька пару часов поспит? – поинтересовался полковник. – Ей ведь тоже отдых необходим. Она сюда с позиций пришла. Петя, будьте так добры, проводите Дашу в мою спальню.

Вернувшись, я застал самый разгар беседы.

– …подкузьмили вы меня, Александр Никифорович, право слово. Вот уж не ожидал на старости лет.

– Кто бы говорил, – хмыкнул полковник.

– Ах, да, да, совсем забыл! – отмахнулся Иосиф Дитрихович.

– К тому же, – продолжал полковник, не обращая внимания на высказывания собеседника, – девочка, сумевшая за полтора месяца боев заслужить звание Севастопольской, дорогого стоит. Это звание ей народ дал!

– Потому и согласился. Такой бриллиант упускать нельзя. Но его, извините, еще гранить и гранить надо… – задумчиво отозвался Гольдбер.

– Вам и карты в руки, – широко улыбнулся учитель, – к тому же кто-то, если мне память не изменяет, уже несколько лет ученика ищет! И вообще! Можно подумать, я не вижу, что тебя аж в дрожь бросило, что могут перехватить! Так что хватит ходить вокруг да около. И кстати, что это за манера брюзжать по любому поводу? И возраст… между прочим, тут и постарше есть!

– Ну извините, привычка! – пожал плечами Гольдбер и внезапно добавил: – А сейчас дайте на ваше новое приобретение посмотреть.

Я совершенно растерялся от такого хамства.

– Петенька, не обращайте внимания. Все инквизиторы такие, – успокоил меня учитель.

– В каком смысле – «инквизитор»? – изумился я.

– В буквальном, молодой человек, в буквальном. И вообще скажите спасибо, что живы еще. – Гольдбер состроил мрачную мину.

– Ну-ну, Иосиф Дитрихович, я бы на вашем месте не задавался, – осадил его полковник. – Кстати, что вы здесь будете делать?

– Чем может заниматься врач на войне, – пожал тот плечами, – тем более что Пирогов уже организовал несколько полевых госпиталей. Один из них мой. Там мне и с Дашей удобно будет работать…

И тут, испугавшись собственной смелости, я влез в разговор:

– Господин Гольдбер, извините. Насчет инквизиции… можно поподробней?

Оба вампира озадаченно замолчали. Потом я краем сознания уловил: «Сударь, вы что, ему ничего не рассказываете?»

– Можете не стараться, – полковник улыбался с видом кота, забравшегося в миску со сметаной, – у мальчика выдающиеся ментальные способности. Могу спорить, он вас отлично слышал. А за полтора месяца всего не расскажешь.

Гольдбер с гораздо большим интересом глянул на меня. Я скромно потупился, хотя похвалой учителя был несказанно доволен. А наш собеседник задумчиво посмотрел на часы и, вздохнув, пробормотал:

– Ну что ж, кое-что расскажу…

* * *

Детство и юность Исаака промелькнули смутно. Темные стены дома в Кракове. Мощные двери и ставни на окнах призваны были пережить погром, а не защититься от воров. Строгое иудейское воспитание, Тора, шаббат^[8], праздники, не совпадающие с праздниками остальных горожан, их злые глаза при виде маленького еврея и тихий голос отца, внушающий, что богоизбраный народ не нуждается в любви чужаков. Наоборот, это люди нуждаются в том, что есть у евреев. Поэтому с иноверцами надо ладить, но нельзя забывать, что это нечистые, лишенные истинного бога и веры создания, а значит, относиться к ним следует соответственно. Чужих можно обманывать, обирать, можно даже убивать. Ибо убийство нееврея – дело благое. Но делать это просто так не следует. Иначе жертвой мести может пасть вся община.

Исаак молча слушал отца. Смотрел, как он и его родственники возвращаются из синагоги, обходя встречных с таким видом, словно это горы нечистот. Тихо сидел в лавке, наблюдая, как отец торгует. И все, что он видел и слышал, ему совершенно не нравилось.

Он не понимал, почему надо столь жестко обособляться от всех. Ведь в Кракове живет так много людей, и все они разной веры, но при этом прекрасно находят общий язык, не бравируя своей принадлежностью к той или иной конфессии. Почему евреи не стараются влиться в эту жизнь? Почему армяне, русские, англичане, итальянцы, поляки – да мало ли еще народа живет в великолепном Кракове, – все они свободно общаются между собой, веселятся и горюют, ходят друг к другу в гости, вместе живут и работают? Как у них это получается?

Нет, конечно, всякое случалось. Те же поляки и русские или армяне частенько сходились в жестоких драках, выясняя, чья вера лучше, но потом все заканчивалось в шинке, где они дружно гуляли, славя все того же Иисуса и мать его Марию, которые, кстати, были евреями. Этого Исаак вообще понять не мог. Если все они поклонялись людям из его народа и верили в них, то как они могут быть чужими?

Несколько раз, будучи еще маленьким и глупым, он задавал эти вопросы отцу, а потом рабби^[9] в синагоге. Во всех случаях его жестоко наказывали и заставляли искупать тяжкий грех. Исаак сделал из этого верные выводы и перестал спрашивать, но думать не перестал.

Время неумолимо шло вперед. Исааку исполнилось пятнадцать. Теперь отец не только разрешал ему сидеть в лавке, но и заставлял помогать в торговле. Юноша с тоской начал осознавать, что этим все для него и кончится. Из-за того что евреи намертво замкнули себя для окружающего мира, этот самый мир замкнется для него стенами лавки и ненавистной торговлей. Ему придется день за днем сидеть за прилавком и гордиться своим народом, потому что гордиться будет больше нечем, да с ужасом ожидать очередного погрома. А все пути к свободе были отрезаны суровыми постулатами веры.

Отец с неодобрением смотрел на сына. Метания юноши и его вопросы не могли принести ничего, кроме вреда. Он все чаще хмурился, наблюдая, как равнодушно выполняет сын все обряды. Несколько раз только напоминания отца и матери заставили Исаака посетить синагогу. Родители не могли понять, как в их правоверной семье мог вырасти такой безответственный ребенок. Почему он не гордится принадлежностью к богоизбранному народу? Чего он еще хочет? Ведь у него есть все, о чем мечтают многие люди. Но любые разговоры на эту тему Исаак пресекал упорным молчанием и почтительным наклоном головы. Отец начал понимать, что сын упрям и своеволен, хотя внешне не перечит ему. Проявил свой характер Исаак только один раз, когда решил изучать медицину. В первую минуту отец рассердился – чем ему не угодила торговля? – но почти сразу успокоился. Медицина – почтенная профессия. Хороший врач всегда сумеет заработать. И вообще, врач-еврей – это же так естественно, а вот врач-поляк – это уже достаточно смешно, еще бы сказали – русский врач.

Поэтому с благословения отца Исаак начал изучать медицину. И все шло хорошо до того дня, когда отец неожиданно узнал, что его сын, кроме всего прочего, уже несколько лет посещает Краковский университет. Теперь ему стали понятны возросшие расходы на обучение. Ведь разрешить еврею учиться в католическом учебном заведении стоит очень дорого. Пока отец пытался осознать всю тяжесть беды, свалившейся на него, добрые родственники, которые и открыли ему глаза на недостойное поведение сына, поторопились нанести еще один удар.

Мальчик-то, пояснили они, кроме лекций по медицине посещает богословские и другие диспуты. Более того, он сдружился с иноверцами и даже наведывается в их жилища. А самое главное, он весьма близко сошелся с монахом-доминиканцем. Этот самый монах ходит с ним везде, толкует ему места из Библии и сравнивает их с Торой, приносит какие-то книги, и похоже, дело идет к тому, что Исаак может принять католичество. Родственники, старательно пряча довольные улыбки, умоляли отца немедленно принять меры, чтобы юноша не опозорил семью.

От ужаса весь дом погрузился в траур. Когда Исаак, ничего не подозревая о визите доброхотов, вернулся домой, его встретил разгневанный отец и убитые горем мать с сестрой. К несказанному ужасу Исаака, все его книги были сожжены, а отец не терпящим возражения тоном запретил ему не только ходить на лекции и посещать товарищей, но и вообще покидать дом до особого разрешения.

Исаак сидел в своей комнате, ожидая решения. Он прекрасно понял, в чем дело, и пытался осознать, чем ему грозит эта история. В том, что отец настроен серьезно, сомневаться не приходилось, а причитания матери и сестры, разносившиеся по дому, злили еще больше. Отец, видимо, надеялся, что, посидев взаперти и как следует обдумав свои поступки, сын раскается и откажется от своих затей, но глава семьи забыл, что Исаак уже не ребенок. Ведь даже в детстве его нельзя было заставить делать то, чего он не хотел. Проявляя на первый взгляд согласие, Исаак умел так повернуть дело, что в итоге его оставляли в покое. Но сегодня отец не мог думать о характере сына. Поэтому, вызвав его к себе в кабинет около полуночи, без долгих разговоров приказал собираться и готовиться к отъезду.

– Куда? – удивился Исаак.

– Во Львов, – не поднимая головы от бумаг, ответил отец.

– Простите, батюшка, но почему?

Отец не выдержал и, вскочив, завопил:

– А ты не догадываешься? Ты опозорил нас всех! Втоптал в грязь наше честное имя! Как мне теперь смотреть в глаза родственникам и соседям?

– Вот в чем дело! – неожиданно для себя усмехнулся Исаак. – Почему-то соседи вам важнее сына. А вы отрекитесь от меня, и все уладится само собой. – Эти слова пришли внезапно, и, выговорив их, Исаак понял, что ему может повезти. Но он зря надеялся.

– Отречься! Если бы у меня был еще один сын, я изгнал и проклял бы тебя! – задохнулся от гнева отец. – Но бог не дал мне такого счастья! Поэтому я должен спасти тебя любой ценой! Завтра ты уедешь, а во Львове немедленно женишься на дочери моего троюродного брата! Она как раз достигла нужного возраста! И чтобы от тебя никто, никогда и ничего не слышал ни о каких папистских бреднях! И не смей возражать! Не хватало нам еще доноса в инквизицию!

Ах, если бы отец знал, как опоздал со своими опасениями! Донос уже был, и не один. Кроме того что несколько родственников и друзей решили нагреть руки на чужой беде, а может быть, если повезет, убрать конкурента, за дело взялись родители университетских товарищей. Повезло Исааку только в одном: все эти бумаги пришли к его знакомому монаху-доминиканцу, который по чистой случайности и представлял в Кракове святую инквизицию. А вот то, что этот самый монах оказался вампиром, случайностью как раз не было. Но всего этого ни отец, ни Исаак, конечно, не знали.

Отослав сына собираться и дописав письма, отец с чувством выполненного долга отправился спать. А утром он обнаружил в комнате Исаака прощальное письмо, в котором тот сообщал, что очень любит родителей, но просит как можно скорей забыть его и обратить свое внимание и заботу на сестру, которая, в отличие от него, является почтительной и послушной дочерью. А он продолжит свое образование там, где укажет ему его добрый друг – отец Андре.