«У женщины были длинные волосы, она не красилась и ходила в черных колготках, а длинноволосый парень с семнадцати лет жил один, виртуозно играл на гитаре и банджо, был настоящим интеллектуалом и отъявленным циником. И только к Питу Сигеру он относился уважительно… Для многих людей Пит Сигер был словно герой – просто в то время их было немного… Он приехал в Милуоки, и мы пошли на его концерт, он проходил в церкви, там собралось человек сто пятьдесят, около того. Когда Пит Сигер пел и играл для нас, нам всем показалось, что он добрее всех других известных нам музыкантов. Казалось, он излучал доброту, распространяя вокруг лучи света, и публика добрела вместе с ним… Вот что я испытал. Раньше я никогда не чувствовал ничего подобного и даже не думал, что такое вообще возможно»^[36].

Многие самые обычные американские мальчишки чувствовали то же самое, что и Стампфел, с детства вращавшийся в кругу богемы. Ник Рейнольдс из Kingston Trio вспоминал, что, когда он с товарищами посетил один из последних концертов Сигера и Weavers, похожее чувство возникло у всех: «Все время, пока они выступали, мы плакали… Это был самый волшебный вечер моей жизни». Их так растрогала музыка, но «не только она… Представьте себе пару тысяч человек, сплоченных единым порывом, и их на сцене… Это невероятно, просто фантастика»^[37].

К 27 марта 1961 года, когда дело Сигера наконец дошло до суда, альбом Tom Dooley группы Kingston Trio положил начало настоящей фолк-мании, а в пятерку лучших альбомов недели вошли диски групп Trio, Brothers Four и Limeliters. Десять из тринадцати самых продаваемых альбомов дуэтов или групп были записаны фолк-ансамблями, среди них оказался и Seegerless Weavers (Weavers без Сигера). Рафинированные трио и квартеты по-прежнему оставались самыми популярными фолк-коллективами; хотя в январе Джоан Баэз уже выпустила свой первый альбом и Billboard призвал слушателей обратить на него внимание, о нем еще мало кто знал. Но мейнстрим уже активизировался. За несколько месяцев до этих событий Сигер подписал контракт с Columbia Records, самым влиятельным из крупных лейблов, а газета New York Post высмеяла Министерство юстиции за осуждение Сигера, озаглавив свою статью «Схвачен опасный менестрель» и закончив ее метким заявлением: «Попав в тюрьму, он принесет радость ее обитателям, а на воле все станет еще мрачнее»^[38].

29 марта Сигера обвинили в отсутствии уважения к Конгрессу. Через неделю, в день вынесения приговора, ему предложили выступить с последним словом. И он выступил, сохраняя верность идеалам, которых придерживался на сцене:

«Среди моих предков были религиозные диссиденты, эмигрировавшие в Америку более трехсот лет назад. А некоторые из них были аболиционистами в Новой Англии в 1840–1850-е годы. Мне кажется, что, выбрав свой нынешний путь, я ничем не опозорил ни предков, ни потомков.

Сейчас мне сорок два года, и я считаю себя успешным человеком. У меня есть жена и трое здоровых детей. Мы живем в доме, который построили сами, на берегу прекрасной реки Гудзон. Вот уже двадцать лет я пою народные песни Америки и других стран для людей во всем мире».

Сигер спросил, можно ли ему спеть Wasn't That a Time («Были времена») – песню о героизме американцев во время штурма Велли-Фордж, битвы при Геттисберге и войны с фашизмом; песню, текст которой использовался как доказательство его политической неблагонадежности. Судья сказал: «Вы не можете»^[39] – и приговорил Сигера к году и одному дню тюремного заключения.

Для романтически настроенных юных фанатов фолк-музыки Сигер встал в один ряд с кумирами-героями, пострадавшими от судебного произвола: Джеси Джеймсом, Джо Хиллом и Красавчиком Флойдом. «Его подставили, – сказал молодой певец Боб Дилан, недавно приехавший в Нью-Йорк навестить Сигера, старого друга, с которым он когда-то пересекался на совместных гастролях с Вуди Гатри. – Они наступают на горло его песне»^[40].

Глава 2. Северный кантри-блюз

Боб Дилан (Бобби Циммерман) провел свое детство совсем не так, как Сигер. Он родился в мае 1941 года в еврейской семье среднего класса в маленьком городке на севере Железного Хребта штата Миннесота. Сигер вырос во времена Великой депрессии и всегда полагал, что все проблемы человечества – от экономического неравенства и что большинство представителей рабочего класса влачат жалкое существование и находятся в рабстве у кучки алчных капиталистов, а единственным решением этой проблемы является организация массовых протестных движений, чтобы народ, сделав ставку на свою численность, сверг богатых эксплуататоров.

Дилан рос двадцать лет спустя, в самую экономически справедливую эпоху в истории Америки. Вторая мировая война стала стимулом для экономического развития США, а реформы «Нового курса» привели к более равномерному распределению материальных благ среди населения. Когда Дилану хотелось машину или мотоцикл, отец дарил ему желаемое. У многих друзей Дилана тоже были машины и мотоциклы. Во времена его юности демонстрации не были организованной политической борьбой; скорее, это были индивидуальные проявления протеста против самодовольного конформизма старшего поколения и социально пассивных сверстников.

За переменами в экономике последовали аналогичные перемены в поп-музыке. Сигер был молодым, поп-песни писались в Нью-Йорке, их исполняли большие танцевальные оркестры и рафинированные певцы. Когда эру джаза сменила эра свинга, в моду вошла слащавая танцевальная музыка Гая Ломбардо и темпераментный свинг Бенни Гудмана; впоследствии под их влиянием произошло творческое становление Дюка Эллингтона и Каунта Бейси. Самым популярным певцом стал Бинг Кросби – уроженец маленького городка Спокан в штате Вашингтон, один из первых белых певцов, освоивший ритмические приемы «черной» музыки. Но его искусная джазовая фразировка часто оставалась незаметной из-за «расхлябанной», неуверенной манеры исполнения. В 1931 году Кросби записал песню, которую Сигер часто цитировал, говоря об отношении поп-сцены к страданиям человека, – Wrap Your Troubles in Dreams, или And Dream Your Troubles Away («Оберни свое горе в мечты», или «И мечта унесет твое горе»).

Двадцать лет спустя Кросби по-прежнему оставался американским эталоном поп-певца. У него появились последователи – Фрэнк Синатра, Перри Комо и Тони Беннетт, но его хит 1931 года вызвал настоящий всплеск эмоций – никто не ожидал такого от белого певца. Джонни Рэй тоже родился в маленьком городке на северо-западе, но он всегда был странным, непохожим на других. Свою музыкальную карьеру он начинал в «черных» клубах Детройта, и его выступления, необыкновенно искренние и эмоциональные, приводили публику к катарсису. На сцене он извивался, падал на колени и плакал, а его голос раздавался из радиоприемников по всей стране, словно вопль отчаяния. Для многих слушателей его песня Cry («Плач») стала символом новой эры. Хэнк Уильямс, кантри-певец с самым проникновенным голосом, назвал творчество Рэя лекарством от безвкусицы поп-музыки и сказал: «Он искренен и не скрывает этого. Поэтому он и популярен – мне кажется, он не лжет»^[41]. Рэй выразился еще более точно: «Они приходят посмотреть на фрика… Они хотят знать, что у него в голове. И я подыгрываю им. Я пробуждаю их чувства, я проникаю в душу каждому из них, нахожу эмоцию, которая спрятана глубоко внутри, и вытаскиваю ее наружу». Более сорока лет спустя Дилан по-прежнему вспоминал про Рэя именно это: «Он действительно мог пробудить у публики чувства»^[42]. Бобби Циммерман рос застенчивым и часто не мог выразить свои эмоции, поэтому до боли искренняя Cry, по его словам, помогла Рэю стать первым певцом, в чей голос и стиль он был просто влюблен.

Дилан был одним из преданных поклонников Уильямса, покупал все его диски и разучивал его песни, которые нравились ему из-за депрессивных текстов, но по мере взросления он стал искать более дерзкую музыку. Для подростка, не знающего, куда потратить свою кипучую энергию, стиль кантри-энд-вестерн был слишком сдержанным и к тому же слишком доступным. Он искал музыку, которая бы захватила его воображение и помогла выделиться из толпы. Дилан нашел ее в программах о ритм-энд-блюзе, которые он слушал на собственном радиоприемнике, когда местное радио заканчивало свое вещание. Пятидесятикиловаттная радиостанция высокого класса KTHS из Литл-Рока, штат Арканзас, транслировала шоу из Шривпорта, штат Луизиана, под названием «Безымянный джайв», которое вел чернокожий диджей по имени Фрэнк Гейтмут Пейдж. «По ночам я слушал Мадди Уотерса, Джона Ли Хукера, Джимми Рида и Хаулин Вулфа, чьи голоса доносились из Шривпорта, – вспоминал Дилан. – Это было радиошоу, которое длилось всю ночь. Порой я ложился в два, три часа. Сначала я просто слушал эти песни, а потом стал пытаться понять, как они устроены»^[43].

В 1930–1940-х годах на радио преобладали национальные сети, и в каждом доме, где было электричество, звучали передачи «Крафт Мьюзик Холл», «Твой хит-парад», «Амос и Энди», «Одинокий рейнджер». Но в 1950-х годах они ушли на телевидение, а радио стало платформой для местных программ, этнических передач, нишевых рынков и мелких предпринимателей-спонсоров. В «Безымянном джайве» большой популярностью пользовалась рубрика «Обзор записей от Стэна», спонсируемая «Магазином рок-пластинок Стэна» в Шривпорте. В этой рубрике рекламировали спецкомплекты пластинок из шоу. Стэн Льюис в основном продавал товары по почте, поэтому он сотрудничал с небольшими региональными лейблами, представляющими таких певцов, как Мадди Уотерс и Би Би Кинг, – их пластинки в музыкальных магазинах были большой редкостью. Впоследствии он вспоминал, что очень удивился, когда вдруг стал получать заказы из Хиббинга, штат Миннесота, от какого-то парня по имени Бобби Циммерман^[44].

В 1930-е годы Сигер отправился на фолк-фестиваль в Эшвилл и познакомился там с исконно народной музыкой юга. Эта поездка изменила его жизнь. А Дилан проделал тот же путь, не выходя из спальни. Отчасти именно из-за этого они воспринимали музыку по-разному. Для Сигера музыка была частью культуры создававшего ее народа и исторических процессов, оказавших влияние на жизнь этого народа. А для Дилана музыкальное творчество имело исключительно личный характер. Но в остальном их открытия были схожи. Разница заключалась лишь в том, что во времена Дилана музыка перестала быть сельской экзотикой. То, что в 1930-е годы казалось исчезающей народной традицией, теперь стало коммерческим и массовым явлением. Большинство поклонников фолк-музыки этого не замечали, но некоторых из них такая тенденция приводила в полный восторг. Алан Ломакс уехал в Европу в начале 1950-х годов, спасаясь от закручивания гаек во времена маккартизма. В воспоминаниях о собственном концерте «Народная песня – 1959» в «Карнеги-холле» он так описывает произошедшие изменения:

«Толпа молодежи – сельские жители, горожане, поклонники рокабилли – ворвалась в мир музыки и заставила Америку петь и танцевать, ритмично раскачиваясь в такт. Из музыкальных автоматов раздавалось буйное, безудержное пение. Когда-то такие песни можно было услышать лишь в дельте Миссисипи, и то они были большой редкостью… Я видел, как фанаты рок-н-ролла хлопали в такт „рваному“ ритму, и наблюдал, как выразительно танцуют дети. Такого на моей памяти еще не было. Закрыв глаза, я часто не мог отличить черного певца от белого. Но в то время на пике популярности была типичная американская поп-музыка, построенная по строгим европейским канонам, – из-за этого музыканты-новаторы часто оставались непонятыми»^[45]