Потом, не дожидаясь ответа, мистер Хардинг объяснил, как мог, в чем обвиняют богадельню и чего требуют старики, в чем, по его мнению, сила, а в чем слабость его нынешней позиции, какой путь избрал Джон Болд и какие шаги, вероятно, предпримет следом, а затем без дальнейших вопросов заговорил о любви Элинор как о чувстве, которое ни в малейшей мере не осуждает. Он оправдывал Джона Болда, извинял его поступки и даже хвалил его энергию и намерения, подчеркивал его достоинства и не упоминал фанаберии и под конец, напомнив дочери, что час уже поздний, успокоил ее заверениями, в которые сам едва ли верил, и отправил спать, плачущую и до крайности взволнованную.

За завтраком они больше не обсуждали эту тему и не касались ее в следующие дни. Вскоре после приема Мэри Болд зашла в богадельню с визитом, но в гостиной были посторонние, так что она ничего не сказала о брате. На следующий день Джон Болд встретил Элинор в тихом тенистом проулке неподалеку от собора. Страстно желая ее видеть, но по-прежнему не желая приходить к смотрителю, он, сказать по правде, нарочно подстерег ее в излюбленном месте прогулок.

– Сестра сказала мне, – быстро начал он заранее приготовленную речь, – сестра сказала мне, что ваш позавчерашний прием удался замечательно. Очень сожалею, что не смог прийти.

– Мы все сожалеем, – со сдержанным достоинством ответила Элинор.

– Думаю, мисс Хардинг, вы понимаете, почему в настоящий момент… – Болд смутился, забормотал, осекся, продолжил объяснения и снова осекся.

Элинор не выказывала ни малейшего намерения прийти ему на помощь.

– Полагаю, моя сестра вам все объяснила, мисс Хардинг?

– Прошу вас, не извиняйтесь, мистер Болд. Мой отец, я уверена, всегда будет рад вас видеть, если вы придете к нему, как будто ничего не случилось. Что до ваших взглядов, вы им, разумеется, лучший судья.

– Ваш отец – сама доброта и всегда таким был, но вы, мисс Хардинг, вы… Надеюсь, вы не станете судить меня строго из-за того, что…

– Мистер Болд, – ответила она, – знайте одно: в моих глаза отец всегда будет прав, а те, кто с ним воюет, неправы. Если против него выступают люди незнакомые, я согласна поверить, что ими движет искреннее заблуждение, но когда на него нападают те, кто должен его любить и почитать, о них я всегда буду иметь совершенно иное мнение.

И, сделав низкий реверанс, она поплыла прочь, оставив своего воздыхателя в расстроенных чувствах.

Глава VII
«Юпитер»

Хотя Элинор Хардинг ушла с гордо поднятой головой, не следует думать, будто сердце ее было столь уж бестрепетно. Во-первых, она, вполне объяснимо, не хотела терять возлюбленного, во‐вторых, не была так уверена в своей правоте, как старалась показать. Отец говорил, причем неоднократно, что Болд не сделал ничего предосудительного. Почему же она укоряет его и отталкивает, даже сознавая, что утрата будет для нее невыносимой? Однако такова человеческая натура, а натура молодых леди – особенно. Элинор ушла прочь, и все: прощальный взгляд, тон, каждое движение – лгали о ее сердце. Она отдала бы что угодно, чтобы взять Болда за руку и доводами, уговорами, мольбами или хитростью отговорить от задуманного, победить его женской артиллерией и спасти отца ценою себя, однако гордость этого не допустила, и Элинор не позволила себе напоследок ни ласкового взгляда, ни нежного слова.

Рассуждай Джон Болд о другом влюбленном и другой молодой особе, он бы, наверное, не хуже нас понял все сказанное, однако в любви мужчины редко здраво оценивают свое положение. Говорят, робкому сердцу не завоевать прекрасной дамы; меня изумляет, что их вообще завоевывают, так робки зачастую мужские сердца! Когда бы дамы, видя наше малодушие, по доброте натуры не спускались порой из своих укрепленных цитаделей и не помогали нам их захватить, слишком часто они оставались бы непобежденными и свободными телом, если не сердцем!

Несчастный Болд плелся домой раздавленный; он был уверен, что в отношении Элинор Хардинг участь его решена, если только не отказаться от выбранного пути, а это, надо сказать, было непросто. Законники работали, вопрос до определенной степени привлек внимание публики, и к тому же сможет ли такая гордая девушка любить человека, отвергшего взятые на себя обязательства? Позволит ли она купить свою любовь ценою самоуважения?

Что до исправления богадельни, у Болда пока не было причин жаловаться на неуспех. Весь Барчестер гудел. Епископ, архидьякон, смотритель, управляющий и несколько их клерикальных союзников ежедневно встречались, обсуждали тактику и готовились к большой атаке. К Абрахаму Инциденту обратились, но ответа его пока не получили; копии завещания Джона Хайрема, смотрительских записей, арендных договоров, счетов и всего, что можно и нельзя было скопировать, отправили ему, и дело обрело солидную толщину. Но главное – его упомянули в ежедневном «Юпитере»^[26], и не просто, а в передовой статье. Этот всемогущий печатный орган метнул очередную молнию в Больницу Святого Креста, заметив между прочим: «Похожий случай, менее масштабный, но не менее вопиющий, вероятно, скоро попадет в сферу общественного внимания. Нам сообщили, что смотритель или надзиратель старой богадельни при Барчестерском соборе получает годовой доход в двадцать пять раз выше, чем назначено ему по завещанию основателя, в то время как сумма годовых трат собственно на благотворительность осталась неизменной. Другими словами, легатарии по завещанию ничего не выиграли от удорожания собственности за последние четыре века, поскольку всю дополнительную прибыль забирает себе так называемый смотритель. Невозможно представить большей несправедливости. Утверждать, что шесть, девять или двенадцать стариков получают все потребные старикам блага, – не ответ. На каком основании, моральном или божественном, традиционном или юридическом, смотритель претендует на огромный доход, не ударив пальцем о палец? Довольство стариков, если они впрямь довольны, не дает ему права на такое непомерное содержание. Спрашивал ли он себя хоть раз, протягивая широкую священническую ладонь за платой примерно двенадцати трудящихся клириков, за какие услуги его так вознаграждают? Тревожит ли его совесть вопрос о собственном праве на подобную сумму? Впрочем, можно допустить, что такие мысли никогда не приходили ему в голову, что он много лет пожинал и намерен, с Божьей помощью, еще долго пожинать плоды деятельного благочестия прошлых эпох, не задумываясь ни о своих правах, ни о справедливости по отношению к другим людям! Мы должны отметить, что лишь в англиканской церкви и лишь среди ее служителей возможно обнаружить такую степень нравственного безразличия».

Предоставлю читателю самому вообразить, что чувствовал мистер Хардинг, читая эту статью. Говорят, ежедневно расходится сорок тысяч экземпляров «Юпитера» и каждый экземпляр читают по меньшей мере пять человек. Двести тысяч читателей услышат обвинения против него, двести тысяч сердец всколыхнутся от негодования, узнав, что в барчестерской богадельне творится грабеж среди бела дня! И как на такое ответить? Как раскрыть сокровенное перед толпой, перед тысячами самых просвещенных людей страны, как объяснить, что он не вор, не алчный ленивый священнослужитель, ищущий злата, а скромный, тихий человек, чистосердечно взявший то, что ему чистосердечно предложили?

– Напишите в «Юпитер», – посоветовал епископ.

– Да, – сказал архидьякон, знавший жизнь гораздо лучше отца. – Напишите, и вас высмеют, обольют презрением с головы до пят, будут трясти, как терьер крысу. Вы пропустите слову или букву, и они станут потешаться над невежеством соборного духовенства, малейшую неточность объявят ложью, малейшую уступку – полным признанием вины. Вы узнаете, что вульгарны, обидчивы, непочтительны и безграмотны, а не будь вы священником, девять шансов из девяти, что вас уличили бы в кощунстве! Человек может быть абсолютно чист, обладать всеми талантами и приятнейшим нравом, красотой слога не уступать Аддисону, а хлесткостью – Юнию^[27], но даже он не сумеет написать достойный ответ на выпады «Юпитера». В таких делах газета всесильна. Что в России царь, что в Америке толпа, то в Англии «Юпитер». Ответить на такое письмо! Нет, смотритель. Какой бы путь вы ни избрали, не пишите опровержения. Чего-то подобного мы ждали, но не давайте повода вылить на вас еще больше помоев.

Статья в «Юпитере», которая так опечалили нашего бедного смотрителя, вызвала ликование в стане его врагов. Болда, конечно, огорчили личные выпады против мистера Хардинга, но и он упивался мыслью, что обрел такого мощного союзника. Что до стряпчего, Финни, тот от радости не чуял под собой ног. Сражаться бок о бок с «Юпитером» за общее дело! Знать, что курс, который он рекомендовал, одобрен и подхвачен самой влиятельной газетой страны! Быть может, его даже упомянут как джентльмена, столь успешно выступившего в защиту барчестерских бедняков! Возможно, его пригласят свидетельствовать в комитете палаты общин, и один бог ведает, какую сумму назначат в компенсацию личных издержек – одна эта тяжба может кормить его годы! Не перечесть всех сладостных грез, рожденных у Финни передовой статьей в «Юпитере».

Старые пансионеры тоже слышали о статье и прониклись смутным ощущением, что у них появился могущественный заступник. Эйбл Хенди ковылял из комнаты в комнату, повторяя, что понял из пересказа, с некоторыми необходимыми на его взгляд, дополнениями. По его словам, в «Юпитере» пропечатали, что их смотритель – вор, а уж «Юпитер» врать не будет, это все знают. И «Юпитер» подтвердил, что каждый из них – «каждый из нас, Джонатан Крампл, ты подумай!» – имеет бесспорное право на сто фунтов в год, а коли «Юпитер» так сказал, это все равно что решение лорд-канцлера и даже лучше. Затем он еще раз обошел собратьев с газетой, полученной от Финни, и хотя прочесть ее никто не мог, но бумага зримо и осязаемо подтверждала услышанное. Джонатан Крампл глубоко задумался о достатке, который уже не чаял вернуть, Джоб Скулпит понял, что не зря подписал петицию, о чем и объявил раз сто, Сприггс зловеще сверкал единственным глазом, а Моуди теперь, когда победа была совсем близка, исходил еще большей ненавистью к тем, кто по-прежнему не отдает ему вожделенные фунты.

По совету архидьякона опровержение от барчестерского конклава в редакцию «Юпитера» писать не стали, больше никаких решений пока не приняли.

Сэр Абрахам Инцидент был занят подготовкой билля для уничижения папистов. Этот билль о надзоре за монастырями^[28] давал каждому протестантскому священнику старше пятидесяти лет право обыскать любую монахиню, заподозренную в хранении крамольных писаний или иезуитских символов. Он должен был включать сто тридцать семь статей, каждая статья – новый шип в бок папистам. Поскольку все знали, что каждый пункт придется отстаивать от натиска пятидесяти разъяренных ирландцев, составление и шлифовка документа занимали все время сэра Абрахама.

Билль возымел желаемое действие. Разумеется, его не приняли, но он полностью расколол ирландских депутатов, объединившихся, чтобы продавить билль, который обязал бы всех мужчин пить ирландский виски, а всех женщин – носить ирландский поплин. Так что до конца сессии великая Лига Поплина и Виски оказалась полностью обезврежена.

Таким образом, ответ сэра Абрахама все не приходил, и барчестерцы пребывали в мучительной лихорадке неопределенности, терзаний и надежд.

Глава VIII
Пламстед

Теперь мы пригласим читателя посетить дом пламстедского священника и, поскольку час еще ранний, вновь заглянуть в спальню архидьякона. Хозяйка дома занята туалетом; мы не остановим на ней нескромный взгляд, а пройдем дальше, в комнатку, где одевается доктор; в ней же хранятся его башмаки и тексты проповедей. Здесь мы и останемся, учитывая, что дверь открыта и через нее преподобный Адам разговаривает со своей достойной Евой.

– Это исключительно твоя вина, архидьякон, – сказала она. – Я с самого начала предупреждала, чем все кончится, и теперь папе некого благодарить, кроме тебя.

– Помилуй, дорогая, – произнес архидьякон, появляясь в дверях гардеробной. Его голова была закутана в жесткое полотенце, которым он энергично тер волосы и лицо. – Что такое ты говоришь? Я старался изо всех сил.

– Лучше бы ты вообще не вмешивался, – перебила дама. – Если бы ты не мешал Джону Болду туда ходить, как хотелось ему и папе, они с Элинор бы уже поженились и всей этой истории не было.

– Но, дорогая…