Я снова мониторила интернет. После авиакатастрофы все местные СМИ словно с цепи сорвались. Многие не просто писали статьи, а поливали Сперанского грязью, припоминая все его грешки. Называли выходцем из девяностых, рассказывали о контактах с какой-то преступной группировкой, пытались связать его смерть и смерть всей его семьи с бизнесом, который он вел.

Для кого-то авария стала лишь очередным инфоповодом. А для кого-то это стало трагедией и вечной болью.

До Димы в СМИ тоже добрались – писали, что у Сперанского был старший сын-одиннадцатиклассник. Кто-то деликатно называл его «сложным ребенком», а кто-то, не стесняясь, давал клеймо бандита. Мол, каким был отец, таким вырос и сын. В одних новостях даже показали заблюренное лицо парня, подписанного как «ученик 105-ой школы». Измененным голосом он рассказывал, каким моральным уродом был Дима Барсов, как издевался над школьниками и учителями, как вымогал деньги и избивал.

У меня перехватило дыхание – несмотря на старания телевизионщиков я узнала Егора Власова. Урода, который решил сделать меня изгоем, чтобы потом заработать на этом. Какой же подонок! Решил потоптаться на Диме напоследок!

Разозлившись, я схватила телефон и едва не кинула его в стену – остановила себя в последний момент. Нет, мне нельзя ломать телефон. Это средство связи.

Во мне все еще жила надежда, что Дима жив.

Глупая надежда.

В местных новостных пабликах про смерть Сперанского тоже писали. Человеком он был известным, считался влиятельным и богатым. И в очередной раз человеческая жестокость ударила по сердцу. Для кого-то его смерть и смерть его семьи, включая маленькую дочку, была «актом справедливости», ведь «богатые совсем зажрались». А кто-то даже злорадствовал. Мол, давно ждали, когда этого Сперанского пристукнут.

Я не смогла это читать – это было просто невыносимо. Я не понимала, что не так с людьми, которые радуются чужим смертям. Почему чужое горе для них вдруг стало высшей справедливостью? Кто они такие, чтобы решать это? Пытаясь забыться, я рассматривала фотографии Димы на своем телефоне и все плакала, плакала, плакала… Слезам не было конца. И боли тоже.

Леха позвонил через час и напряженным голосом сказал, что операция прошла успешно. Лорда на несколько дней нужно оставить в клинике, но врач говорит, все будет хорошо.

– Я его себе заберу, – сказал он. – Мать почти уговорил.

– Спасибо, Леш, – прошептала я с облегчением. – Я буду тебе помогать! Корм покупать, лекарства. Гулять с Лордом.

– Все в порядке, я сам, – ответил Леха. – Ладно, мне пора. Ты это… не плачь.

– Сегодня его день рождения, – с трудом произнесла я, снова и снова касаясь браслета на руке. Пусть он будет моим талисманом. Вечным напоминанием о моем Диме.

– Я купил ему квадрокоптер, он давно хотел. Шутил, что будет тебе по утрам записки приносить.

На моих губах появилась улыбка – не веселая, а жалкая.

Я пообещала ему не плакать и не выполнила это обещание. И даже во сне снова плакала. Только Дима мне больше не снился.

А еще я все время думала – что это за люди, которые приходили к нему в квартиру? Может, это была не просто авария? Может, за этим всем кто-то стоит?

Глава 3. Прощание с любовью

Я попала на похороны, и этот день стал одним из самых тяжелых в моей жизни. Прощание со Сперанским и его семьей проходило на Стрелецком кладбище, и людей присутствовало море. Целый парад венков с черными лентами и трогательными словами. Траурная музыка, черные одежды, сладковатый аромат живых цветов, смешанный с запахом сырой земли. Бесконечная боль, сдавливающая шею, будто удавка. И соленый вкус слез на потрескавшихся губах.

Дул ветер, было холодно и сыро, небо стянули низкие сизые тучи. Порой накрапывал дождь. Ужасный день. Я приехала не одна – вместе с Диларой, Ольгой Владимировной, Лехой, Валом, несколькими одноклассниками и друзьями Димы. В толпе заметила даже Вику. А вот Саши не было. Или я просто не нашла ее взглядом среди всей этой огромной толпы.

Плохо помню, как проходили похороны. Когда появились гробы, меня накрыло, и происходящее воспринималось как страшный сон. Я стояла и молчала, время от времени приходя в себя. В голове сохранились лишь неясные обрывки – чей-то плач, голоса, теплая ладонь Дилары, которая не отпускала меня. Поток бесконечных цветов, которым суждено погибнуть на могилах. Дикий холод, от которого стыла кровь. И бесконечная боль.

Я хорошо запомнила лишь один момент, в самом конце, когда стали кидать горсти земли. Прощаться навсегда. Тогда, стоя у могилы, я будто очнулась. Глядя вниз, я окончательно осознала, что Димы больше нет. Меня накрыло жуткой паникой, кулак сам собой разжался, и я высыпала землю себе под ноги. Не могла кинуть ее туда. На Диму и его семью.

Меня затрясло, и Ольга Владимировна с Диларой просто увели меня подальше. Чтобы я не видела, как могилы засыпают землей. Дилара обняла меня и гладила по спине, шепча, что все хорошо и она рядом, но помогало это плохо. За мной приехала мама на такси, усадила к себе и увезла домой. А дома мы плакали каждая в своей комнате. Я – по Диме, а мама… Наверное, по отцу.

Я не смогла проводить Диму достойно. Но пообещала себе, что вернусь. Что буду приходить часто – как раньше к папе. Мой Дима не останется один. Я буду рядом. Я говорила себе, что буду сильной. Что главное – попрощаться с Димой в душе, а не там, на кладбище, но… Но я не могла его отпустить. Отпустить его – значит, потерять себя. Остатки себя. То, что еще не растворилось в этом чужом злом мире.

Время остановилось. Дни шли за днями, а я сидела в своей комнате, лишь изредка выходя в туалет. Почти ничего не ела – мама силой пихала в меня еду. Она заботилась обо мне, но, кажется, сама чувствовала себя не очень хорошо. Ей часто становилось плохо, и тогда я говорила себе, что не имею права мучить ее, и старалась есть. Ну или делать вид, что ем.

Отчим все это время вел себя спокойно, а может, мне просто не было до него дела, как и ему до меня. То, что произошло в подъезде, так и осталось висеть в воздухе. Мне стало на все плевать, а Андрею это было на руку. Мама почему-то тоже больше не поднимала эту тему.

Лорд выздоравливал, и Леха забрал его к себе домой. Теперь нужно было пристроить Обеда, к которому я за эти дни очень привыкла. Котенок жил в моей комнате, никуда не выходя, и вел себя примерно. Но порою сидел на подоконнике, смотрел на дом, в котором когда-то жил, и глаза его были грустными. А может быть, мне просто казалось.

В школу я не ходила. Лежала в кровати и часами пересматривала видео с Димой, которые успела снять. И кляла себя за то, что не сделала больше. Ведь была возможность, была! А я… Все упустила. Дура.

Я выучила эти видео наизусть – каждый кадр. Знала каждое Димино слово, каждое движение. Но всякий раз смотрела как в первый. Затаив дыхание.

Первое видео. Дима сидит на диване в своей квартире, по одну сторону от него лежит Обед, по другую – Лорд, еще здоровый. Он смотрит на меня с осуждением, потому что не хочет, чтобы я снимала его, а я смеюсь за кадром. И говорю, что Дима похож на заботливого отца двоих детей. Он закатывает глаза, а мне становится еще смешнее.

Второе. Дима стоит на балконе, лениво щурится, наблюдая за отблесками заката. На нем футболка, обнажающая сильную руку, на которой набита татуировка. Он такой красивый. Я фокусируюсь на его глазах, делаю приближение. Они разного цвета: один – карий, второй – зеленый. И они обрамлены густыми темными ресницами. Я касаюсь их кончиком указательного пальца, и Дима зажмуривает один глаз, не сводя с меня взгляда. А потом ловит мою руку и прижимает к своей щеке.

Третье. Мы в обнимку лежим на диване, и я, подняв руку, снимаю нас двоих – его и себя. На Диме нет футболки, и я чувствую жар его тела. Этот жар будоражит меня, и я глажу его по руке, тая от счастья. Дима смотрит в камеру, и мне каждый раз кажется, что он смотрит прямо в душу. А потом целует в щеку. Но не меня, а другую Полину. Ту, которая все еще остается в неведении о том, что произойдет совсем скоро. «Ты моя девочка», – хрипло говорит он мне и зарывается пальцами в распущенные волосы.

Все мысли были о нем. И я даже спала в его футболке, которую успела забрать из квартиры. Теперь она принадлежала другим людям – в ней сменили замок.

***

В школу я пошла в ноябре, когда более-менее пришла в себя и перестала плакать ни с того ни с сего или бездумно смотреть в одну точку, теряясь во времени и пространстве.

Лишь за день до этого я узнала, что Вала и Леху выгнали из школы. Формально – за очередную мелкую провинность. Но на самом деле это произошло потому, что парни были из простых семей и к школе их прикрепили из-за прописки. Но после того как Димы и его могущественного отца не стало, активизировалась мать Есина, которая до сих пор точила зуб и на директора, и на Диму, и на его друзей из-за сыночка.

По слухам, она пришла в администрацию школы и потребовала выгнать Леху и Вала, потому что они мешают учиться ее ненаглядному сыночку. Запугивают, как и Барсов в свое время. И она просит, нет, требует, чтобы этих аморальных личностей исключили. Иначе придется отправлять в школу серьезную проверку – мать Есина занимала высокую должность в министерстве образования, поэтому могла это организовать.

Дамблдор испугался за должность и, поняв, что Сперанский больше не сможет ему помочь, нашел повод выгнать парней из школы. Уж не знаю, как он это провернул, но больше Вал и Леха с нами не учились.

Обо всем этом мне рассказала Дилара, когда пришла ко мне в гости. Из дома после похорон я не выходила. Сидела в своей комнате, не замечая, как дни проходят за днями. Я жила словно робот, все делала на автомате. Могла не есть, если не напоминала мама, забывала, что нужно мыть голову, стала равнодушной ко всему, даже к любимой музыке. И не испытывала почти никаких эмоций. Если бы не котенок, за которым нужно было ухаживать, я бы совсем пропала. Обед так и жил в моей комнате – тут у него стояли миски и кошачий туалет.

– Выгнали? – переспросила я подругу. Удивление – это была первая эмоция после боли за долгое время.

– Да… Уроды! Я просто в шоке. Это все мать Есина. Из-за нее выгнали Лешу с Валом.

Я тяжело вздохнула. Ну как же так?

– Вы помирились с Лехой? – спросила я тихо.

– Нет… – покачала Дилара головой и сжала пальцами школьную юбку – ко мне она зашла после школы. – Не получилось. Мы разговаривали, Полин. И ничего не получилось…

***

Дилара и Леха встретились спустя несколько дней после похорон Барса. Пришли в кафешку неподалеку от школы, где иногда зависали вместе, смеясь, дурачась, таская друг у друга еду или украдкой целуясь. Но в этот раз между ними не искрило – напротив, оба чувствовали холод.

Леха тяжело переживал потерю друга. Сидел поникший, с опущенным взглядом, положив руки на колени. И не смотрел на Дилару, словно стыдясь встретиться с ней глазами. Его лицо осунулось, а вместо привычной улыбки на лице застыла горечь. В школу он не ходил, на звонки не отвечал, и это была их первая с Диларой встреча за долгое время.

Девушке хотелось обнять его или хотя бы коснуться руки, но она неподвижно сидела, вцепившись в рюкзак. Смерть Димы она тоже тяжело переживала.

В последние недели они так здорово общались все вчетвером, и его Дилара считала уже не просто своим одноклассником, которым восхищалась со стороны и вместе с тем побаивалась, а другом. Сколько раз они сидели у него в гостях до самого вечера, сначала занимаясь с Полиной, которая была умнее всех их троих вместе взятых! А потом ели пиццу, играли во что-нибудь или просто болтали о жизни. Дилара привыкла к Барсу. И не понимала, почему он ушел так рано – за день до своего восемнадцатилетия. Это было ужасно, ужасно несправедливо!

Что чувствовала бедная Полина, Дилара даже представить не могла. Потерять любимого человека – большая трагедия. Незаживающая рана на душе, которая всегда будет болеть. Дилара старалась поддерживать подругу, но та почти не шла на контакт – была в депрессии. Лешу ей тоже хотелось поддержать, но и он затаился, переживая боль утраты в одиночестве.