Изучение базовых научных данных, как может показаться, имеет только академический интерес, но эта база обеспечивает фундаментальное понимание подхода ACT. Если что-то идет не так – когда клиент реагирует на вашу технику или навык иначе, чем в учебнике или книге, или когда вы чувствуете, что зашли в тупик, и в голову лезет мысль «я не знаю, что делать», – вы сможете положиться на саму технику, которая обеспечит вам безопасное пространство для экспериментов, развития и творческого подхода к модели. Интервенции, которые мы приводим в качестве примеров в этой книге, – это лишь небольшая часть возможностей ACT. Не существует какого-то единого метода ее применения. Собственно говоря, ни один набор техник и ни один метод не подходят для всех клинических ситуаций. Разобравшись, как интервенции работают благодаря процессам, вы сможете куда эффективнее отслеживать функции поведения клиентов и быстро разрабатывать импровизированные интервенции, которые окажут глубокое и долгосрочное благотворное влияние на качество их жизни.

Обучение, язык и познание

Многие люди поражаются, узнав, что терапия принятия и ответственности – это современный подход к прикладному поведенческому анализу. Обычно бихевиоризм у нас ассоциируется с лабораторными экспериментами с голубями, которые клюют кнопки, а не с разговорами о принятии, личных ценностях, сострадании к себе и практиках, которые помогают нам жить более полной жизнью или развивать в себе осознанность. К счастью, бихевиоризм со времен голубей с кнопками проделал большой путь (хотя и старые эксперименты были отличными, согласны?). Как научная дисциплина он развился до такой степени, что теперь рассматривает даже самый личный опыт человека (мысли, чувства, воспоминания, ощущения) как поведение, которое формирует его личность.

На раннем этапе этой эволюции вышла эпохальная книга Берреса Фредерика Скиннера Verbal Behavior («Вербальное поведение», 1957), теоретическое издание, в котором научная программа, используемая бихевиористами, применялась к людям, а также к человеческому языку и познанию. Язык – это слова, то, что мы говорим, но Скиннер расширил этот термин и на познание – то, что мы думаем и чувствуем. Познание – это весь наш личный опыт, включая воспоминания, ощущения и мысли о мыслях (то, что называется метапознанием). Метапознание – это тоже личный опыт, поддающийся научному поведенческому анализу. По сути, поведение – это то, чем занимаются все люди, вне зависимости от того, наблюдаемо ли оно (например, ходить и говорить) или известно только человеку, который его переживает (например, мыслить и чувствовать). Прямо сейчас вы, вполне возможно, думаете: «Как все это вообще относится к ACT?» Современные бихевиористы считают, что внутреннее поведение – это все равно поведение, несмотря на то что его единственный наблюдатель – вы сами (и мы уверяем вас, это очень важно).

Язык и познание считаются внутренним поведением – то есть поведением, которое может наблюдать только сам человек. ACT уделяет ему особое внимание, и мы беремся утверждать, что контекстуальный бихевиоризм, программа, на которой основана ACT, обеспечивает наилучшее научное понимание роли принятия в личном опыте человека благодаря экспериментальным исследованиям теории реляционных фреймов, лежащей в фундаменте ACT. Контекстуальный бихевиоризм широко применим к клинической работе, которую вы ведете в своей практике.

Теория реляционных фреймов

Чтобы понять ACT и ее теоретическую основу, теорию реляционных фреймов (RFT), нужно сначала определить историческое положение RFT и ее эволюционного развития из бихевиористских подходов. Первые бихевиористы, Павлов и Уотсон, разработали респондентное обучение (обусловливание) и обнаружили, что мы учимся с помощью ассоциаций. Вспомните ранние эксперименты Павлова, в которых он звонил в колокольчик каждый раз, когда подавали еду, чтобы создать явную ассоциацию звонка с едой: вскоре у собак начиналось слюноотделение при звуке колокольчика, даже если еда отсутствовала. Работы Скиннера по оперантному обучению (обусловливанию) показали, что наше поведение формируется окружающей средой. Мы учимся на последствиях (на том, что происходит в результате) наших действий (Skinner, 1971). В бихевиоризме последствия – это все что угодно, что происходит в результате поведения. Это все что угодно может быть как сложным – младенец кричит, привлекает криком внимание родителя, и тот меняет грязную пеленку, – так и простым: человек, который рано утром едет на работу, чувствует себя немного энергичнее после чашечки кофе.

Самый новый бихевиористский подход, на котором основана RFT, – реляционное обучение (или обусловливание) – показывает, что люди, в отличие от собак в экспериментах Павлова, умеют устанавливать логические связи, которые плохо заметны и неочевидны. Собственно говоря, эти связи – внутренние. Стивен Хейс и многие другие его коллеги, в том числе Барнс-Холмс, Браунштейн и Зеттл, стали первопроходцами основной идеи RFT: язык, мысли и весь остальной личный опыт (когнитивное содержание) – это то, что человек делает, и, следовательно, все это является поведением (Dymond & Roche, 2013; Hayes, Barnes-Holmes, & Roche, 2001).

Реляционное обучение показывает, как люди устанавливают отношения между сочетаниями событий. Например, вы обучаете детей названиям животных. Если вы (А) говорите «кот», а затем (Б) показываете изображение кота, дети понимают, что, когда вы (Б) показываете картинку с котом, нужно (А) сказать «кот». Эта базовая подготовка подкрепляется, когда вы улыбаетесь или касаетесь ребенка и говорите: «Да, молодец!» Если теперь вы позже (А) скажете «кот» и (В) напишете на доске буквы К-О-Т, то дети из этого поймут, что (В) буквы К-О-Т – это то же самое, что и (Б) изображение кота, хотя того и другого вместе они не видели. Для нашего взрослого мозга все это звучит довольно просто, потому что все, с чем мы взаимодействуем, имеет то или иное символическое значение, но вот для других видов животных подобные задачи невероятно трудны, а то и вообще невозможны.

Более того, отношения между событиями основаны не только на их стимулирующих свойствах (форме или топографии – на том, как что-то воспринимается публично). Возьмите, например, алмаз и валун. И то и другое считается камнем; алмаз блестит, а валун большой. Если смотреть только на физические свойства, то может показаться очень странным, что хоть кто-то выберет алмаз, а не валун, потому что валун большой, им можно что-нибудь разбить или прижать, а вот алмаз ни для чего такого не пригоден. Однако если вы спросите любого человека, владеющего русским языком и знающего, что такое алмаз и валун, что он выберет, почти все (а может быть, и вообще все) выберут алмаз, потому что он стоит намного больше. Мы придали алмазу произвольное значение: его смысл и ценность основаны не на каких-то объективных, наблюдаемых, топографических элементах, а на символе, который он олицетворяет.

Умение создавать символические представления объектов, в том числе и нашего личного опыта, позволяет нам, людям, протягивать кому-то смятый, испачканный листок зеленой бумаги и получать за него латте или кусок пиццы. Если бы на нашу планету приземлились инопланетяне и увидели такую трансакцию, то могли бы подумать, что человек, который взял кусок бумаги, не слишком умен. Но если эти пришельцы похожи на людей и понимают произвольное отношение между бумагой и идеей валюты, то, подсчитав, сколько мы заплатили за один-единственный стаканчик латте, они подумают, что у нас, наверное, уже развивается зависимость от кофеина.

Реляционный фрейминг помогает понять, как люди привносят мысли, воспоминания, ощущения и чувства, которые не присутствуют непосредственно, в свой текущий опыт. Этот процесс произвольный – то есть является социальным конструктом. Люди постоянно придумывают произвольные отношения между вещами, даже такие, о которых вы раньше не задумывались. Вот, например, вопрос: Соединенные Штаты Америки больше Канады? Если принимать во внимание только стимулирующие свойства, мы знаем, что ответ отрицательный: Канада по площади больше США, но, с другой стороны, можно сказать, что США больше, потому что население в 300 миллионов американцев явно превосходит 36 миллионов канадцев. Еще можно сказать, что США больше, потому что в них больше разных регионов: 50 штатов и один федеральный округ, а в Канаде всего десять провинций и три территории. Это лишь один пример того, как люди могут придумывать произвольные отношения между вещами – в данном случае странами. Давайте рассмотрим еще несколько.

Сейчас, когда вы пробегаете глазами эти слова, перед вами, возможно, не стоит большой стакан ледяной воды, но, пока вы читаете его описание, вы начинаете его представлять. Большой стакан наполнен настолько холодной водой, что прозрачное стекло запотело. Что вы сейчас заметили? Возможно, вам пришла мысль: «Неплохо было бы сейчас выпить водички», или у вас в голове возник образ наполненного ледяной водой стакана из вашего кухонного шкафа. Несмотря на то что предмета рядом с вами нет, ваш ум может подбросить вам личный опыт, связанный с его описанием. Этот навык уникален для людей: он помогает нам учиться на чужом опыте и принимать решения, основываясь на прежних прецедентах или прогнозах.

Представьте, что вы живете в мире, где нужно реально пообщаться со сварливым начальником, чтобы узнать, какое у него сейчас настроение, вместо того чтобы спросить об этом у коллеги, который к нему уже с утра ходил. Полагаем, вам бы пришлось пережить куда больше неприятных ощущений. Но за способность создавать реляционные фреймы приходится расплачиваться: мы можем откликаться на личный опыт точно так же, как на внешнее событие или предмет. Возьмем для примера человека, который реагирует на мысль о том, что собеседование может пройти плохо, точно так же, как на реальное собеседование, которое прошло плохо. Такой человек с меньшей вероятностью попытается составить резюме, устроиться на трудную работу или продвинуться по карьерной лестнице – и все для того, чтобы избежать воображаемого результата. Многие люди за одну эту способность платят немалую цену: она ограничивает их возможности, создает жесткие правила, заставляет избегать потенциально болезненных, но важных ситуаций – и все из-за реляционных реакций, которые не получается отключить или отрезать. Это важное разделение, потому что другие психотерапевтические ориентации часто призывают изменить личный опыт, который считается негативным, или вредным, либо вообще избавиться от него.

Теория реляционных фреймов доказывает, что, после того как эти фреймы сконструированы, их уже нельзя просто удалить или как-то иначе искоренить. Реляционные фреймы – это аддитивное, а не субтрактивное явление. Это означает, что, когда мы работаем с клиентами, наша цель – развить их поведенческий репертуар или расширить реляционные фреймы, а не попытаться убрать или изменить личный опыт. Наука показывает, что сделать это невозможно. Вместо того чтобы определять, хороша или плоха та или иная мысль, мы возвращаемся к функционально-контекстуальной философии науки и смотрим на функцию поведения (в том числе и внутреннего) в данном контексте – или, если проще, пытаемся понять, как поведение работает.