Она строит гримасу, выдыхая так, что это почти похоже на смех.

– Поверить не могу, что ты согласился на это.

– У меня были более важные вещи на уме. Нам нужно было поторопиться, чтобы добраться до тебя.

Я не хочу, чтобы она чувствовала себя виноватой, но это правда. Самым важным в тот момент было добраться до Уиллоу, и мне было все равно, насколько неровными будут швы или насколько антисанитарным было заднее сиденье машины. Это немного меня беспокоит теперь, когда она вернулась к нам, и я могу сосредоточиться на чем угодно, кроме ее поисков, – но справиться с этим можно. Старая версия меня, вероятно, никогда бы не справилась с подобным, но у новой версии другие приоритеты.

Становиться новой версией себя – позволять этой прекрасной женщине, стоящей передо мной, проникать мне под кожу и изменять меня, – было страшно и больно. Но таким, какой я есть сейчас, мне нравится быть гораздо больше.

– Могу я… можно посмотреть?

Уиллоу, похоже, нервничает, словно ожидает, что я скажу «нет», но я никогда не мог ни в чем ей отказать. Поэтому я снимаю рубашку, показывая ей перевязанную рану на боку. На ее лице отражается страдание, она проводит кончиками пальцев по краям раны. От ее прикосновения по коже пробегают мурашки, и я напрягаюсь. Тело реагирует на нее так, как всегда: в полную силу, мгновенно.

Она снова прикасается ко мне после такого долгого перерыва, и это ошеломляет. Я привык к ее прикосновениям, мне стало комфортнее их ощущать, однако это по-прежнему немного перегружает меня изнутри.

Не знаю, то ли это из-за моей любви к ней, то ли потому, что я все еще не привык к таким простым, случайным прикосновениям, но кажется, будто каждый нерв в моем теле сейчас обостренно чувствует ее. Каждое ее движение, каждый легкий контакт – будто ток, который пробегает через меня, заставляя все внутри настраиваться только на нее.

Я смотрю на нее, впитываю каждую деталь. Под глазами – темные тени, лицо кажется уставшим, похудевшим, совсем не таким, каким я его помню. Волосы, покрашенные в темный цвет, уже начинают выдавать себя – у корней пробивается светлый оттенок, едва заметный, но он есть. На коже – синяки, а на плече, где воротник рубашки слегка сползает, видна свежая ссадина. Рана выглядит так, будто ее нанесли совсем недавно, может, пару дней назад, а может, даже вчера вечером.

– Ты ранена, – бормочу я, кивая на ссадину.

Уиллоу смотрит и морщится, с трудом сглатывая. Я не спрашиваю, как она ее получила. И так вполне хорошо понимаю.

– Все в порядке, – говорит она. – Вчера Рэнсом осмотрел меня в душе. У меня нет серьезных травм. Ну, таких серьезных, как у тебя. Рана свежая и немного болит, но ничего страшного, заживет.

Она права. Страшного и правда нет, но, когда дело касается моего мотылька, меня триггерит даже это. Ненавижу саму мысль о том, что ей причинили боль. И хочу сделать все, что от меня зависит, чтобы помочь ей как можно скорее поправиться. Чтобы все снова стало хорошо.

Не говоря больше ни слова, я встаю и иду к аптечке первой помощи, которую мы собрали своими руками из всякой всячины, которую стащили из ветеринарного кабинета в Мексике. Я беру мазь с антибиотиком и возвращаюсь к Уиллоу. Машинально наношу немного мази с лекарственным запахом на пальцы и тянусь к ней, но в последний момент останавливаюсь, замираю и жду.

– Можно?

Уиллоу закусывает губу, а затем кивает.

Я опускаю подбородок в знак признательности и начинаю растирать мазь по ее коже. Она напрягается, точно так же, как и я, когда она прикоснулась ко мне минуту назад. Мои пальцы все еще лежат на ее плече, и я чувствую, как она практически вибрирует под ними.

– С тобой все в порядке?

– Да.

Она прерывисто выдыхает, и часть напряжения покидает ее, но недостаточно.

Я колеблюсь еще мгновение и не двигаюсь с места, пока она не расслабляется еще немного. Затем заканчиваю наносить на нее мазь и завинчиваю колпачок на маленьком тюбике.

– Ненавижу это, – вздыхает Уиллоу, немедленно возвращая мое внимание к себе. – Ненавижу, что больше не чувствую себя собой.

Ее слова больно задевают меня. Я слишком хорошо понимаю, что она чувствует, хотя и хотел бы не знать этого. Я помню, как сам думал почти то же самое после одной из самых жестоких «тренировок» моего отца. Пальцы непроизвольно постукивают по бедру, пока я пытаюсь загнать своих собственных демонов обратно в темный угол. Но сейчас я полон решимости справиться с ними, чтобы помочь ей – этой удивительной, хрупкой и сильной женщине, сидящей передо мной, – победить ее собственных.

– Ты по-прежнему ты, – уверяю я ее тихим голосом. – Возможно, это новая версия тебя, и, возможно, все уже не будет так, как раньше, но ты по-прежнему Уиллоу. По-прежнему прекрасна, по-прежнему сильна. По-прежнему мой мотылек. По-прежнему самая удивительная женщина, которую я знаю.

Уиллоу делает долгий, прерывистый вдох, в уголках глаз блестят непролитые слезы. Ясно, что она не может до конца поверить во все, что я говорю, и это я тоже понимаю. Заверения и добрые слова не всегда могут заглушить шум других, более страшных голосов в наших головах. Но все мои слова совершенно серьезны, и я буду повторять их ей каждый день, если потребуется, до тех пор, пока она снова не сможет увидеть все это в себе.

Я смотрю на нее, и внутри все бурлит. Обычно я держу эмоции где-то глубоко, будто они заперты за толстой стеной – это привычка, оставшаяся от старой травмы. Но сейчас что-то изменилось. Слова, которые я никогда раньше не произносил, рвутся наружу, будто живые. Они будто сами требуют, чтобы их сказали, и я чувствую, как они накапливаются где-то в груди, готовые вырваться.

– Ты самый лучший человек, которого я знаю, мотылек, – бормочу я. – И я лю…

Глаза Уиллоу расширяются, когда она понимает, что я собираюсь сказать.

– Не надо, – быстро выпаливает она, обрывая меня.

Я закрываю рот, сердце бешено колотится. В ее глазах появляется еще больше слез, грозящие пролиться, пока она качает головой.

– Пожалуйста, не надо, – шепчет она. – Только не так. Не говори этого сейчас, когда я так разбита. Когда я не выношу даже прикосновений. Не могу обнять тебя или поцеловать так, как мне хочется.

Я застываю, стиснув зубы, видя ее печальное выражение лица. Ненавижу видеть ее такой. Ненавижу осознавать, что ей больно. Что она думает, будто сломлена.

И хоть эта женщина могла бы приказать мне войти в горящее здание, и я бы, не раздумывая, шагнул в огонь, сейчас я не могу выполнить ее просьбу. Впервые я не в силах сделать то, о чем она меня просит.

– Я люблю тебя, – признаюсь я, отчетливо произнося каждое слово. Позволяя ей услышать правду, стоящую за каждым слогом.

Она моргает, и слезы застилают ей глаза, стекают по щекам. Я хочу стереть их, но вместо этого открываю рот и говорю снова:

– Люблю,– повторяю я, и слова льются из меня потоком.– Сейчас, в этот момент. Не позже. Не после того, как у тебя будет больше времени прийти в себя. Я люблю тебя такой, какая ты есть, всегда. Каждую твою частичку, во всех отношениях. И в моих глазах ты никогда не будешь сломлена.

Грудь сжимается, все тело переполняют эмоции. В тот день, когда я увидел, как тот дальнобойщик дотронулся до Уиллоу – и в итоге я проткнул ему руку ножом, – воображаемая дверь, за которой я прятал все свои чувства, будто бы распахнулась. Но сейчас… разрушились все стены. Каждая частичка брони, которую я так старательно возводил вокруг себя все эти годы, распадается из-за моей потребности заставить Уиллоу понять, как глубоки мои чувства к ней.

– Ты никогда не относилась ко мне так, будто я поломан из-за того, что не могу вынести прикосновений, – продолжаю я хриплым от переполняющих меня чувств голосом. – Ты никогда не переставала заботиться обо мне, даже когда я пытался оттолкнуть тебя. Поэтому я никогда не буду относиться к тебе так, будто ты сломлена, мотылек. Потому что это не так. И что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя. Я не смог бы перестать, даже если бы попытался.

12
Уиллоу

Слова Виктора захлестывают меня, внутри будто бомба взрывается.

В груди болит и пульсирует, где-то очень глубоко. То, как искренне он признался в своих чувствах, задевает все струны моей души. А еще успокаивает боль, которую я ношу в сердце. Действует как бальзам для раны, оставшейся после того времени, что я провела в удушающих объятиях Троя.

Я так сильно скучала по братьям Ворониным и как бы ни старалась убедить себя, что да, они придут за мной, да, я увижу их снова, узнать об этом точно у меня не было никакой возможности. И то, что они и правда пришли за мной, снова и снова задевает меня за живое.

Они целыми днями сидели в этой самой комнате, пытаясь найти хоть какой-то намек на то, где я нахожусь.

Они пробились сквозь охрану Троя и убили его.

И они спасли меня.

По щекам текут слезы, скатываются по лицу, но я не протягиваю руку, чтобы смахнуть их. Вместо этого я тянусь к Вику и беру его за руку. Наши пальцы переплетаются, словно были созданы для этого, и я наклоняюсь вперед, желая быть ближе к нему.

Вик тоже наклоняется, и мы встречаемся посередине, соприкасаясь лбами. Жаль, что я не могу сейчас сделать большего. Я бы хотела поцеловать его, или обнять, или забраться к нему на колени, дать ему погрузиться в меня, глубоко и медленно – все, что угодно, лишь бы показать, как сильно на меня подействовали его слова.

Но Вик, похоже, не расстроен тем малым, что я могу сейчас предложить. Ему будто бы и этого достаточно. Его ярко-голубые глаза сияют, а на лице появляется легкая, захватывающая дух улыбка. Когда он заговаривает, его голос звучит низко и настойчиво.

– Я серьезно, мотылек, – бормочет он. – Ты меня спасла. Знаешь об этом? Ты изменила меня. Сначала я так злился из-за этого. Перемены всегда приносили лишь тревогу. Мне нравились мои привычки, нравилось то, как я владел своей жизнью. Поначалу все, что происходило, все изменения, будто бы были твоей виной, по крайней мере, в моей голове. Мне было от этого жутко некомфортно. Но потом ты стала важна для меня. Каждый раз, когда мы общались, когда ты пускала меня в свою жизнь, когда давала понять, что я для тебя что-то значу… ты показывала мне, что всё может быть иначе. Во мне жила какая-то часть, в которую я сам никогда не верил, а ты помогла мне увидеть, что она есть.

Я прерывисто вздыхаю, завороженная его словами.

– Она всегда была там, – говорю я ему. – По крайней мере, я на это надеялась.

Вик тихо смеется. Затем выражение его лица становится более серьезным, и я чувствую его тихий вздох на своих губах.

– Я всегда думал, что буду лишним, – бормочет он. – Мэлис пробил бы себе дорогу в жизни так, как ему хотелось, а Рэнсом в конце концов нашел кого-нибудь, с кем можно было бы остепениться, потому что вот такой он парень. А я просто… остался бы там. За экраном компьютера, держа мир на расстоянии вытянутой руки.

Мне грустно слышать, как он так говорит о себе, но должна признать, что, когда я впервые встретила его, мне показалось, что этого он как раз и хотел. Оставаться наедине со своим компьютером, заниматься делами за кулисами и не подпускать близко никого, кроме своих братьев.

– А ты был бы счастлив там, за этим экраном? – спрашиваю я его тихим голосом.

Он замолкает на мгновение, медленно вдыхая, собираясь с мыслями.

– Я считал, что буду, – признается он через некоторое время. – Думал, это то, чего я хотел. Или, по крайней мере, что это меня устроит. Никто никогда не заставлял меня хотеть чего-то иного. Пока не появилась ты. Ты заставила меня почувствовать то, чего я никогда ни к кому раньше не испытывал.

– Я не такая уж особенная, – бормочу я.