– Понимаю, – быстро кивнула Рут. – Со мной однажды тоже случилось нечто подобное, только меня сдерживала не гордость, а обычное упрямство. Порой я ощущаю, будто внутри меня уживаются сразу две личности. Одна, вежливая и приятная, мне очень нравится; другая же настолько упряма, что я сама ее боюсь. И когда они вступают в конфликт, упрямая всегда побеждает. Простите, ничего не могу с этим поделать.

– Вам не кажется, что в этом плане все мы одинаковые? – заметила мисс Эйнсли, легко уловив суть. – Не верю, что можно обладать сильным характером, не будучи при этом упрямым. Ведь смысл как раз в том, чтобы отстаивать свою позицию, невзирая на препятствия, и не поддаться искушению уступить.

– Да, но когда знаешь, что нужно уступить, и не можешь – это ужасно.

– Правда? – почти весело уточнила мисс Эйнсли.

– Спросите тетю Джейн, – со смехом ответила Рут. – Судя по всему, мы с ней в чем-то схожи.

Наклонившись вперед, мисс Эйнсли подбросила в огонь еще одно кленовое полено.

– Расскажите мне еще о тете, – предложила Рут. – Чтобы я ощутила себя ее родственницей, а не сиротой, выброшенной на берег мира.

– Она довольно сложный человек, – отозвалась пожилая женщина. – Никогда не понимала, как в ней уживаются твердость и мягкость. Джейн тверда, как гранит Новой Англии, хотя, по-моему, это лишь маска, за которую порой удается заглянуть. Она частенько ругает меня по поводу и без, но я не обращаю на это внимания. Джейн утверждает, что негоже мне жить здесь в одиночестве и если со мной что-то случится, то я сама виновата. Однако она приказала вырубить все деревья, росшие на склоне холма, чтобы видеть из окна мой дом, изготовила себе запасной ключ от моей двери и заставила пообещать: если я заболею, то должна подать в окно сигнал – днем вывесить красную шаль, ночью зажечь лампу. И даже отдала мне свою шаль, потому что у меня красной не было. Никогда не забуду, как однажды ночью, во время сильнейшей бури, у меня случился ужасный приступ невралгии. Я себя не помнила от боли, не знаю даже, как сумела зажечь на окне лампу. Но она пришла. Появилась в два часа ночи и сидела со мной, пока мне не полегчало. Я всегда буду любить ее за такую доброту и нежность.

Мягкий голос мисс Эйнсли задрожал от переполнявших ее чувств, а Рут вдруг вспомнила о лампе в чердачном окне. Но нет, из окна этого дома ее не видно.

– Как выглядит тетя Джейн? – чуть помолчав, полюбопытствовала Рут.

– У меня есть лишь одна ее фотография, сделанная давным-давно. Сейчас принесу.

Хозяйка дома поднялась наверх, но быстро вернулась и протянула Рут старомодную амбротипию.

В футляре с бархатной подкладкой бережно хранился образ тети Джейн, запечатленной в расцвете молодости – лет в двадцать или двадцать пять. Одетая в полосатое шелковое платье, она сидела на стуле с прямой спинкой, сложив на коленях руки в черных кружевных митенках. Рут отметила высокий, слегка выдающийся вперед лоб, небольшие, очень темные глаза, прямой нос и маленький, на редкость твердый и решительный подбородок, в котором не читалось и намека на девичью задумчивость, угадывавшуюся в выражении лица.

– Бедняжка тетя Джейн, – вздохнула Рут. – В жизни ей нелегко пришлось.

– Да, – согласилась мисс Эйнсли. – Но она даже виду не подавала.

Решив, что пора отправляться домой, Рут подошла к окну и как бы между делом поинтересовалась:

– У нее ведь был возлюбленный?

– Д-думаю, да, – неохотно ответила мисс Эйнсли, все еще держа в руках фотографию. – Мы же какое-то время не общались.

Со своего места у окна Рут отчетливо видела, как посреди дороги остановился молодой человек, бросил взгляд на дом мисс Эйнсли, потом на коричневый, на другой стороне холма, немного поколебался и направился к коричневому дому. Он явно был не из этих мест – жители деревни таких плащей не носили.

– Его звали Уинфилд? – вдруг спросила Рут и тут же возненавидела себя за этот вопрос.

Амбротипия упала на пол. Мисс Эйнсли наклонилась, чтобы ее поднять, и Рут не сумела разглядеть ее лицо.

– Возможно, – странным голосом ответила хозяйка дома. – Я никогда не спрашиваю у леди имен их друзей.

Несмотря на мягкость тона, Рут остро ощутила прозвучавший в словах упрек и покраснела, а затем, больше ничем не выдав своих эмоций, поспешила извиниться. Бледная мисс Эйнсли смотрела на нее с явным негодованием.

– Мне нужно идти, – в конце концов проговорила Рут, нарушая неловкое молчание, и мисс Эйнсли в одно мгновение снова превратилась в прежнюю радушную хозяйку.

– Ну что вы, дорогая. Вы ведь еще не видели мой сад. Я посадила все семена, и часть из них уже взошли. Согласитесь, приятно любоваться прорастающими растениями.

– Вы правы, – кивнула Рут, забыв о неловких мгновениях. – Я долгое время жила в городе, где почти нет растений, лишь трамвайные пути и высокие здания. Можно мне прийти еще раз, чтобы полюбоваться на ваш сад?

– Буду очень рада вас видеть, – с неким старомодным величием отозвалась мисс Эйнсли. – Мне очень понравилось ваше общество. Надеюсь, вы скоро вновь ко мне заглянете.

– Спасибо. Обязательно приду.

Хозяйка открыла для гостьи дверь, однако Рут, повинуясь какому-то странному порыву, немного задержалась в прихожей, потом все же вышла на улицу, ощущая, как что-то удерживает ее здесь – словно бы между ними осталась некая недосказанность. Бездонные глаза хозяйки смотрели прямо на нее, о чем-то спрашивая, умоляя, заглядывая в самую глубь души.

Рут, отзываясь на немой призыв, взглянула на нее в ответ.

– Моя дорогая, – вдруг серьезно спросила мисс Эйнсли, кладя руку ей на плечо, – вы зажигаете по вечерам лампу в чердачном окне?

– Да, мисс Эйнсли, – быстро кивнула Рут.

Пожилая женщина судорожно вздохнула, будто испытала облегчение, а после густо покраснела.

– Мне Хепси передала, да и тетя Джейн упомянула об этом в письме, – торопливо продолжила Рут. – И я с радостью исполняю поручение. Не хотелось бы, чтобы корабль потерпел крушение прямо возле наших дверей.

– Да, – вздохнула мисс Эйнсли, немного бледнея. – Я часто думала о тех, кто идет на дно моря вместе с кораблями. Это так ужасно. Иногда, бывает, прибой с силой бьется о скалы, и мне… становится страшно.

На холм Рут поднималась весьма довольная, заинтригованная и в то же время сильно смущенная. Красивое лицо мисс Эйнсли, на котором постоянно сменялись выражения, так и стояло у нее перед глазами, а наполнявший комнаты изысканный аромат лаванды походил на благословение.

Хепси не ошиблась: мисс Эйнсли, несомненно, имела отношение к лампе, но за этим светом – совершенно точно – не крылось никакого особого смысла. Просто эта женщина так долго жила одна, что начала сильно бояться кораблекрушений, возможно, из-за «друга-мореплавателя», поэтому и попросила мисс Хэтэуэй зажигать на ночь лампу в окне. Вот и вся тайна.

Рут порадовалась, найдя просьбе тети разумное объяснение, и все же что-то грызло ее изнутри.

– Не буду больше об этом думать, – решительно заявила она себе, намереваясь сдержать слово.

Рут с аппетитом принялась за ужин и, не желая показаться нелюдимой, сообщила прислуживавшей ей Хепси:

– Я была у мисс Эйнсли.

Мрачное лицо горничной на миг прояснилось.

– Вы узнали о лампе? – нетерпеливо поинтересовалась она.

– Нет, Хепси. Но, по-моему, мисс Эйнсли начиталась книг и так долго жила одна, что стала бояться кораблекрушений. Ты же знаешь, у всех нас есть свои страхи. Я, например, жутко пугаюсь зеленых червей, хотя они никогда не делали мне ничего плохого. Думаю, она попросила мисс Хэтэуэй поставить на окно лампу и, возможно, рассказала о чем-то из прочитанного, намекая, что это следовало бы сделать раньше.

На лицо Хепси вернулось прежнее непробиваемое спокойствие.

– Ты со мной согласна? – после долгой паузы спросила мисс Торн.

– Да, мэм.

– Звучит очень разумно, правда?

– Да, мэм.

И все-таки, несмотря на кажущееся согласие горничной, Рут понимала, что не убедила Хепси, а позже, направляясь на чердак с лампой и коробком спичек, сама вновь задумалась над этой загадкой.

– Если я не займусь плетением кружев, – пробормотала она себе под нос, поднимаясь по лестнице, – или не найду себе другого занятия, то через полгода превращусь в назойливую старую деву, всюду сующую свой нос.

IV. Гость

Шли дни, и вскоре Рут неизбежно заскучала. Поначалу сельская жизнь стала бальзамом для ее уставших нервов; она прекрасно отдохнула, но, не прожив и двух недель в доме мисс Хэтэуэй, начала горько жалеть о своем приезде.

И все же пути назад не было – Рут дала слово, так что ей придется остаться здесь до октября, однако ждущие впереди месяцы казались беспросветно пустыми. Их скрашивали только мысли о мисс Эйнсли, чье общество ей нравилось. Но нельзя же проводить все время в ее доме у подножия холма.

Завтракать в половине седьмого казалось не слишком уместным, однако Рут, не находя себе покоя даже после долгой прогулки по полям и лесам, уже не раз спускалась вниз в пять утра, когда Хепси еще спала. Постепенно праздное времяпрепровождение стало вызывать досаду, наполняя дни сотнями вспышек невыносимого раздражения. Капризная, угрюмая, неугомонная Рут постоянно мечтала вернуться в газету, впрочем, понимая, что даже там не сможет хорошо выполнять свою работу.

Однажды днем она сидела у себя в комнате в откровенно паршивом настроении, но вдруг без предупреждения вошла Хепси и вручила ей визитную карточку.

– «Мистер Карл Уинфилд», – вслух прочитала Рут и удивленно уточнила: – Ко мне пришли, Хепси?

– Да, мэм. Он ждет на веранде.

– Ты не пригласила его внутрь?

– Нет, мэм. Мисс Хэтэуэй не любит впускать в дом незнакомцев.

– Немедленно иди вниз и проводи его в гостиную, – строго велела Рут. – Скажи, мисс Торн спустится через несколько минут.

– Да, мэм.

Хепси неторопливо зашаркала по лестнице, невыносимо медленно открыла дверь и заявила резким тоном, так, что голос ее отчетливо донесся до верхних комнат:

– Мисс Торн передала, что вы можете войти и подождать ее в гостиной.

– Благодарю, – с затаенным весельем ответил мужчина. – Мисс Торн добра… и великодушна.

Рут невольно покраснела и пробормотала себе под нос:

– Не знаю, стоит ли мисс Торн спускаться. Наверняка это какой-нибудь книготорговец.

Минуту или две она задумчиво качалась в кресле, размышляя, что произойдет, если она так и не появится в гостиной. Снизу не доносилось иных звуков, кроме приглушенного покашливания. Наверное, визитер готовился к произнесению заученной речи, предпочитая заниматься этим в отсутствие публики.

Хотя ее заранее раздражал этот мистер Карл Уинфилд и дело, которое привело его к ней, Рут задержалась перед зеркалом и пару раз провела щеткой по непослушным волосам, а по пути вниз решила вести себя с достоинством, общаться холодно и одаривать его тяжелым взглядом.

Когда она вошла в комнату, высокий молодой человек приятной наружности, приветствуя ее, поднялся с дивана.

– Мисс Торн? – уточнил он.

– Да, прошу вас, садитесь. Простите, что моя горничная повела себя столь негостеприимно. – Вообще-то Рут вовсе не так собиралась начать разговор.

– О, ничего страшного, – непринужденно отозвался он. – Мне даже понравилось. Прошу прощения, что заявился к вам столь неожиданно, но Карлтон передал для вас письмо, а я его потерял.

Карлтоном звали главного редактора, и у Рут мелькнула мысль, что ее могут вызвать обратно в газету.

– Я работаю в «Геральд», – продолжил визитер. – Точнее, работал, пока у меня не начались проблемы со зрением. И тогда от моих услуг отказались. Газетам нужны здоровые работники, – мрачно добавил он.

– Знаю, – кивнула Рут.