По крыше беспрестанно барабанил дождь, тяжелыми каплями срываясь с карнизов. Ветер дребезжал в окнах, сотрясая старый дом, и пучки трав, свисавшие со стропил, слегка раскачивались взад-вперед от его порывов. Свет лампы отбрасывал на стены и пол искривленные тени.

Казалось, в этой комнате собрались представители прошлых поколений семьи, которые спали на массивной кровати из красного дерева, раскачивались в кресле, занимались шитьем, сплетничали или стояли на цыпочках перед старым комодом, жадно вглядываясь в некогда висевшее над ним зеркало. А за прялкой будто бы сидела сама память и лениво скручивала нить, принося видения ушедших лет.

Глядя на свое смутное отражение в треснутом зеркале на стене, Рут вполне могла убедить себя, что тоже принадлежит к призракам чердака. Тщеславием она не страдала, однако ей нравились собственные глаза и волосы, белая, невосприимчивая к загару кожа и форма рта, лишь небольшой, вздернутый кверху дерзкий нос весьма раздражал, поскольку не позволял держаться с достоинством. И сейчас Рут безотчетно задавалась вопросом, не обречена ли она, как и тетя Джейн, до старости прожить без любви, ведь ей уже двадцать пять, а прекрасный принц так и не появился. Конечно, у нее была работа и вполне счастливая жизнь, но в глубине души Рут неустанно стремилась найти свою вторую половинку.

Собравшись наконец спуститься вниз, она повернулась и вдруг заметила на полу возле одного из чемоданов сложенную газету – наверное, выпала, когда Рут копалась в вещах. Нужно убрать ее на место. Впрочем, датирована она оказалась на год позже предыдущей. В ней обнаружилось извещение о смерти «Эбигейл Уинфилд, урожденной Уэзерби, в возрасте двадцати двух лет». Убрав газету в нужный чемодан, Рут задумчиво замерла. Сейчас выцветшие письма, спрятанные под свадебным платьем тети Джейн, как никогда прежде, манили ее безмолвной тайной. Поколебавшись, она сделала три шага к кедровому сундуку, а после развернулась и постыдно сбежала.

Кем бы ни был Чарльз Уинфилд, он был волен полюбить и жениться снова. Возможно, они отдалились друг от друга, но иногда, несмотря на горечь, с годами приходит прощение, и тетя Джейн ждала именно его. Надо же, она нашла в себе достаточно нежности, чтобы сохранить свадебное платье и милые сердцу сокровища, храбрость, раз сберегла письма с доказательствами лжи, и великодушие, если сумела простить.

И все же откуда такая уверенность, что тетя Джейн кого-то ждала? А вдруг она уехала за границу, чтобы разыскать возлюбленного и вновь завоевать его изменчивое сердце? Или Эбигейл Уэзерби – просто ее подруга детства, которая неудачно вышла замуж, а после умерла?

Пятидесятипятилетняя тетя Джейн некогда пережила роман, но какое до этого дело ее племяннице?

– Что за богатое воображение, – усмехнулась самой себе Рут. – Меня лишь попросили зажигать свет в окне, вероятно, в качестве маяка, а я нашла на чердаке старомодные наряды и две старые газеты – и сочинила целую трагедию.

Задумчиво покачавшись в своем кресле, Рут решительно выбросила всю эту историю из головы, погасила тускло горящую лампу и, сидя в темноте, просто слушала шум дождя.

Она не стала закрывать ставни, не побоялась выглянуть наружу, несмотря на бурю, и, когда хрипло прозвучал свисток десятичасового поезда, заметила слабый отблеск света из окна мисс Эйнсли, обрисовывавший едва заметный круг во тьме.

Как и накануне, полчаса спустя свет погас.

От постельного белья исходили ароматы лаванды и донника, и Рут, постепенно успокоившись, погрузилась в сон. Несколько часов ей ничего не снилось, потом послышался голос, просящий не забывать о свете, настолько реальный, что она подскочила на постели, почти ожидая найти кого-нибудь рядом с кроватью.

Дождь прекратился, из-за нависшей тучи на мир, будто робкие дети, взирали две или три звезды. Наступил мистический, неопределимый момент, когда ночь превращалась в день. Далеко внизу, у подножия холма, призраком маячил дом мисс Эйнсли, разбитый вокруг него сад белел от утренней росы, а в окне чердака горел свет, походя на несбыточную надежду в душе женщины, преодолевающей далекие моря непонимания и мрака, чтобы печально прошептать: «Ну, здравствуй».

III. Мисс Эйнсли

Личность тети Джейн пробудила в племяннице живой интерес. Жаль, не удалось приехать вовремя и с ней познакомиться. Рут знала только, что мисс Хэтэуэй была младше ее матери, миссис Торн, уже покинувшей этот мир, на три или четыре года и недавно получила наследство от старого друга. И это все. Лишь находки на чердаке пролили на жизнь тети хоть какой-то свет.

Рассматривая карандашные портреты в гостиной, Рут понадеялась, что среди них нет ее родственников. В семейном альбоме она не нашла ни одной женщины, которую хотела бы видеть в качестве своей тети, но сейчас, готовясь к худшему, преисполнилась решимости выяснить правду.

– А портрет мисс Хэтэуэй здесь есть, Хепси? – поинтересовалась она.

– Нет, мэм. Мисс Хэтэуэй ни за что бы не повесила свой портрет в гостиной. Кто-то так делает, но мисс Хэтэуэй считает, это нескромно.

– И она права, Хепси, – рассмеялась Рут, – хотя я никогда не думала об этом с такой точки зрения. Ладно, подожду, когда она вернется домой.

Стоял ясный прохладный день, наполненный присущей весне неуловимой свежестью; он так и манил выйти на улицу, поэтому после обеда Рут, надев короткую юбку и тяжелые ботинки из «рабочего гардероба», зашагала вниз по склону, чтобы взглянуть на деревню.

Над плоскогорьем возвышался довольно крутой холм; слева у его подножия текла река, справа тянулся лес. Рут заметила боковую тропинку, ведущую в гущу деревьев, но, немного поколебавшись, все же пошла прямо.

У подножия холма примостился обычный маленький городок, который благодаря предприимчивости более состоятельных жителей со временем начал взбираться по склону, однако один лишь дом мисс Хэтэуэй смело высился на самом верху. Слева от тропинки в окружении сада находилось жилище мисс Эйнсли; прямо напротив, по другую сторону холма, стоял коричневый дом с лужайкой, вовсе без сада, лишь клочок земли был отведен под овощные грядки.

Прогуливаясь по деревне, Рут остановилась, чтобы взглянуть на товары, выставленные в витрине единственного магазина, являвшегося по совместительству почтовым отделением и бакалейной лавкой. Местные довольно быстро приметили ее и теперь взирали с большим почтением, поскольку появление в их краях незнакомцев считалось настоящим событием. Сама же она размышляла о том, что этому магазинчику, дабы стать полноценным универмагом и придать городу статус и достоинство мегаполиса, надо бы вырасти раз в пятьдесят по сравнению с нынешними размерами.

Уже направившись домой, у подножия холма Рут осознала, что для человека, привыкшего к городским тротуарам, первая долгая прогулка по проселочным дорогам не прошла даром. Заметив широкий плоский камень, так и манящий отдохнуть, она устроилась на нем в тени живой изгороди мисс Эйнсли, надеясь, что, может, появится Джо и отвезет ее на вершину холма. Высокая изгородь полностью скрывала сад от чужих глаз, и лишь калитка нарушала его уединенность.

С каждой минутой на Рут как будто все больше наваливалась усталость.

«Не ревматизм ли у меня?» – подумала она, пристально всматриваясь в даль в поисках ветхой повозки, к которой некогда относилась со страхом и пренебрежением. Сейчас же грохот этих скрипучих колес показался бы ей сладчайшей музыкой на свете, а противоречивые выражения, мелькавшие в единственном зрячем глазу Мамули, доставили бы величайшее удовольствие.

Рут долго сидела на камне, но спаситель так и не появился.

– Мне нужен альпеншток, – пробормотала она себе под нос и утомленно поднялась на ноги, собираясь с духом, чтобы направиться вверх.

Внезапно тихо щелкнула калитка, и приятнейший в мире голос произнес:

– Дорогая, вы явно устали. Может, зайдете?

Рут обернулась. Ей приветливо улыбалась мисс Эйнсли. Она тут же объяснила, что приходится племянницей мисс Хэтэуэй и с радостью зайдет на несколько минут.

– Я знаю, кто вы, – тем же приятным голосом проговорила хозяйка дома. – Ваша тетя много о вас рассказывала. Надеюсь, мы подружимся.

Рут последовала за мисс Эйнсли по усыпанной гравием дорожке к входной двери, потом прошла в гостиную, где в камине радостно потрескивали дрова.

– В это время года слишком влажно, – продолжила хозяйка. – И я люблю, когда горит огонь.

Между тем Рут с удовольствием рассматривала мисс Эйнсли, которая оказалась даже выше ее самой. Эта уверенная в себе женщина с великолепной осанкой явно обладала немалой выдержкой, которая для одних являлась врожденным достоинством, для других же – результатом долгого, упорного воспитания.

Ее густые поседевшие волосы отливали серебром, кожа выглядела чистой и свежей, как у девушки, а улыбка приоткрывала ровные белые зубы. Однако больше всего очаровывали глаза – фиалковые, такого насыщенного цвета, что при определенном освещении казались почти черными. Они словно затягивали в свои глубины, и Рут невольно сразу же прониклась к этой женщине симпатией. Ей могло быть как сорок, так и семьдесят лет, но ее красота принадлежала к тем, что никогда не увядают.

Стараясь не слишком откровенно разглядывать хозяйку дома, Рут время от времени отводила глаза и принималась осматривать комнату, которая несла на себе отчетливый отпечаток личности мисс Эйнсли. Любой, познакомившись с этой женщиной, безошибочно указал бы, что здесь живет именно она. Тщательно отполированные деревянные полы частично скрывались под редкой красоты восточными коврами. Стены неброского темно-зеленого цвета не портили никакие узоры, на окнах висели тюлевые занавески, отделанные кружевом Дюшес. Ночные шторы, в доме мисс Хэтэуэй свисавшие прямо до пола, здесь подхватывались белыми шнурами.

Мебель в колониальном стиле из красного дерева была натерта так, что блестела без всякого лака.

– У вас прекрасный дом, – немного помолчав, похвалила Рут.

– Да, мне здесь нравится.

– Очень много красивых вещей.

– Да, – тихо согласилась мисс Эйнсли. – Это… дружеский подарок.

– Наверное, у нее их много, – заметила Рут, любуясь одним из ковров.

На лице мисс Эйнсли вспыхнул легкий румянец.

– Мой друг – мужчина, – со спокойным достоинством поправила она. – Мореплаватель.

Что ж, теперь Рут поняла, откуда здесь взялись подобные ковры и ваза из тончайшей перегородчатой эмали ^[6], стоявшая на каминной полке. А еще воротничок хозяйки из мехельнского кружева, прикрепленный к кашемировому платью цвета лаванды с помощью инкрустированного золотом крупного аметиста в окружении овальных жемчужин.

Они немного поговорили о мисс Хэтэуэй и ее путешествии.

– Я заявила, что она слишком стара для поездки, – с улыбкой призналась мисс Эйнсли, – но Джейн заверила меня, что сумеет о себе позаботиться. Уж в этом я не сомневаюсь. Впрочем, ей в любом случае ничего не грозит. Эти организованные группы попутчиков – лучший вариант, если кто-то впервые в одиночестве отправляется в путь.

Рут об этом слышала и все же удивилась.

– Расскажите мне о моей тете, мисс Эйнсли, – попросила она. – Я ведь никогда ее не видела.

– Ну конечно. С чего же начать?

– С самого начала, – с тихим смешком предложила Рут.

– Все началось очень давно, дорогая, – заметила мисс Эйнсли и, кажется, вздохнула. – Она приехала сюда задолго до меня, и познакомились мы еще девчонками. Она жила с родителями в старом доме на вершине холма, а я здесь со своей семьей. Долгое время мы были близкими подругами, потом поссорились из-за какой-то глупости, о которой сейчас уже и не вспомнить, и пять… нет, почти шесть лет делали вид, что незнакомы, поскольку из-за гордости и упрямства ни одна из нас не могла уступить первой. Но смерти и неприятности вновь свели нас вместе.

– А кто заговорил первым? – с интересом спросила Рут. – Вы или тетя Джейн?

– Я, конечно. Вряд ли она бы сдалась. Джейн всегда была сильнее меня. И пусть я не помню причину ссоры, но задетая гордость даже по сей день не дает мне покоя.