Хепси находила очень странным, что мисс Хэтэуэй отправилась в плавание еще до приезда племянницы – если, конечно, мисс Торн вообще приходилась той родственницей. По мнению горничной, в доме на вершине холма таилась некая тайна, которую она тщетно пыталась разгадать. Сюда часто приходили письма из-за границы, все от разных отправителей, а в чердачном окне вот уже пять лет каждую ночь горела лампа. Все остальное было нормально и объяснимо.

Хотя мисс Торн даже отдаленно не походила на свою тетю, и у Хепси возникли сомнения насчет их родственных связей. К тому же гостья, похоже, обладала сверхъестественным даром – нечто сродни ясновидению. Иначе откуда бы она узнала, что у всех книг Хепси желтые обложки? В письме мисс Хэтэуэй об этом точно не упоминала, поскольку хозяйка понятия не имела о литературных пристрастиях своей горничной.

В половине восьмого сверху по-прежнему не доносилось ни звука. Хепси подкинула дров в камин и вновь погрузилась в свои мысли. Мисс Торн, кем бы ни была, определенно вызывала интерес. Горничной нравилось наблюдать за гостьей, все вещи которой обладали едва уловимой изысканностью, и гадать, что же произойдет дальше. Возможно, когда мисс Хэтэуэй вернется домой, мисс Торн решит, что ей нужна горничная, и заберет Хепси с собой в город – такое часто случается в книгах. Она как раз решала, стоит ли ехать, когда на лестнице послышались легкие быстрые шаги, и мисс Торн, на пару мгновений задержавшись в коридоре, вошла в столовую.

– Доброе утро, Хепси! – жизнерадостно поздоровалась она. – Я опоздала?

– Да, мэм. Уже восемь, а мисс Хэтэуэй всегда завтракает в половине седьмого.

Мысленно Рут содрогнулась от ужаса, а вслух заметила:

– Мне стоило предупредить, что я буду завтракать в восемь.

– Да, мэм, – кажется, ничуть не смутившись, ответила Хепси. – А обед во сколько?

– В шесть. Ланч в половине второго.

Хепси озадаченно застыла, но через пару мгновений поняла, что гостья желает обедать вечером. Неужели она ужинает в середине дня? Завтрак уже сдвинулся вперед на полтора часа, и в любую минуту могло произойти что-нибудь еще, не менее необычное.

Рут в самом деле задумала еще немного изменить устоявшиеся здесь порядки, но сочла за лучшее не торопиться. После завтрака, вспомнив о лампе, она поднялась на чердак.

Та до сих пор горела, хотя масло почти закончилось. Погасив лампу, Рут поставила ее у лестницы, чтобы заново наполнить, и самозабвенно принялась исследовать чердак.

Сквозь восточное окно струился солнечный свет, проникая в самые дальние углы комнаты. Голый обшарпанный пол еще хранил следы недавней тщательной уборки. Сложенные сюда старые вещи жались вместе под скатом крыши словно для того, чтобы освободить место для возможных новых обитателей.

Движимая скорее легкой сентиментальностью, чем праздным любопытством, Рут принялась открывать чемоданы и ящики комода, перебирать содержимое сваленных в кучу пыльных коробок. Ведь она впервые в жизни оказалась на настоящем чердаке! По сравнению с ним нижняя часть дома казалась не столь интересной.

Да и в чем проблема? В конце концов, мисс Хэтэуэй – ее тетя, единственная сестра ее матери, и этот дом вверили заботам Рут. Так почему бы не развлечься в свое удовольствие? И пусть ее инстинкты восставали против вторжения в чужую личную жизнь, разум взял над ними верх.

Свисавшие со стропил пучки сушеных трав призрачно покачивались взад-вперед, источая приятные ароматы, но стоило открыть чемоданы, крышки которых скрипели на ржавых петлях, ароматы сушеного розмарина, лаванды и донника наполнили комнату сладостью старых времен, любезно идущей рука об руку с памятью.

Мисс Хэтэуэй отличалась бережливостью, но не хранила ненужную одежду, которая могла бы еще кому-нибудь пригодиться, так что здесь не нашлось изъеденных молью нарядов прошлых лет, лишь вещи, связанные, судя по всему, с некими приятными воспоминаниями.

Рут нашла пожелтевшие письма с давно выцветшими словами, зачитанную до дыр азбуку и несколько потрепанных школьных учебников, на форзаце каждого из которых значилось: «Книга Джейн Хэтэуэй»; обрезки кружев, парчи и шуршащей тафты, узоры для лоскутных одеял, игольницы и тому подобные важные сокровища, которые можно отыскать на любом приличном чердаке.

Когда Рут, тихо напевая себе под нос, убирала их обратно, на пол упала сложенная газета, столь же пожелтевшая и потрепанная, как и письма. Гостья развернула ее с осторожностью. Оказалось, газете больше тридцати лет; на последней странице вокруг одного из объявлений виднелась едва заметная линия, как будто кто-то намеренно решил его выделить. Это было сообщение о свадьбе Чарльза Г. Уинфилда, капитана шхуны «Мэри», и мисс Эбигейл Уэзерби.

– Эбигейл Уэзерби, – вслух произнесла Рут. Имя звучало мило и старомодно. – Наверное, это друзья тети Джейн.

Закрыв чемодан, она задвинула его на прежнее место.

В дальнем углу стоял старый кедровый сундук, обильно украшенный резьбой. Раскрасневшись от удовольствия, Рут подтянула его поближе к свету и устроилась рядом на полу. Судя по всему, здесь мисс Хэтэуэй хранила свои сокровища, которые убрала на чердак, когда по прошествии лет окончательно уверилась, что так и останется старой девой.

Сверху, аккуратно завернутое в простыню, лежало платье из белой парчи с высокой талией, причудливо отделанное жемчугом. Низкий, но вполне скромный квадратный вырез обрамляло кружево с изящным морозным узором – алансонское, не иначе. Под платьем обнаружились стопки нижнего белья из тончайшего льна, явно ручной работы, с различной отделкой: кружевом, вязаной каймой или оборками и вышивкой.

Внизу нашлись еще одно, сильно поношенное, платье из мягкого голубого кашемира, несколько морских раковин, ожерелье из неограненной бирюзы, изменившей цвет на зеленый, молитвенник, небольшой сборник церковных гимнов и пачка писем, перевязанных выцветшей синей лентой, к которым Рут не решилась притронуться. Еще в сундуке лежал снимок – амбротипия ^[5] в богато украшенном футляре, изображавшая красивого молодого человека с дерзким, бесшабашным взглядом, на который были падки женщины во все времена.

Рут с улыбкой убрала сокровища, размышляя о том, что, если бы судьба распорядилась иначе, этот молодой человек мог бы стать ее почитаемым и уважаемым дядюшкой. И внезапно осознала, что вот так, походя, наткнулась на любовное увлечение своей тети.

Обычно она не совала нос в чужие секреты и, спускаясь с чердака с лампой в руках, ощущала себя виноватой. Позже, сидя на узкой веранде под теплыми лучами весеннего солнца, Рут сочинила для себя историю любви, имевшую место в ранней юности Джейн Хэтэуэй.

Она отчетливо смогла себе представить, как тетя Джейн готовила приданое, собираясь замуж за этого привлекательного молодого человека, но отчего-то Чарльз Уинфилд, согласно объявлению в сложенной газете, женился на другой. О причинах случившегося оставалось только гадать. Возможно, тетя Джейн сама разорвала помолвку или же вероятный дядюшка Чарльз, не утруждая себя какими-либо формальностями, просто нашел себе новую пару.

Впрочем, если бы неверный возлюбленный женился на другой, стала бы тетя Джейн хранить в сундуке ценные для нее вещи и свадебное платье? Сама Рут точно бы все выбросила, однако тетушки в ее понятии принадлежали к особому классу. Вполне возможно, что Чарльз Уинфилд когда-то был любимым тети и она сохранила газету без каких-либо особых причин или же просто в память о «давно минувших временах».

Вероятно, письма смогли бы приподнять завесу этой тайны, и Рут раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, чутье репортера подсказывало, что она напала на след «истории», однако существовало еще такое понятие, как честь, и теперь, зная, на что может наткнуться, Рут ни за что на свете не решилась бы прочитать пожелтевшие страницы, между которыми наверняка лежали засохшие розы.

Среди раковин, найденных в сундуке, имелись и довольно крупные, явно привезенные с чужих берегов. Добавить к этому свет в окне, и в голове сама собой родилась неожиданная мысль: тетя Джейн ждала своего возлюбленного, а лампа служила в качестве сигнала. Если им был Чарльз Уинфилд, значит, его жена скончалась; если же нет, уведомление о браке касалось друга или более раннего ухажера.

Вполне разумное, ясное и лаконичное объяснение. Что еще нужно? И все же за этой историей крылось нечто такое, чего Рут не понимала, и это нечто мучило ее и не давало покоя. Хотя она ведь теперь не работает в газете. Так какое ей, в сущности, дело до любовных похождений других людей? Да и лето скоро…

На небе сгустились облака, скрывая солнце, и воздух напитался влагой. Рут, чтобы не замерзнуть, принялась расхаживать взад-вперед возле дома, осматриваясь по сторонам. К калитке вела посыпанная гравием дорожка, обсаженная по бокам кустами сирени, голые ветви которых уже покрывались зеленью. Вокруг двора тянулся белый забор из вертикальных планок, прерываясь лишь в задней части, на краю обрыва. Небольшой участок земли выглядел ухоженным, но на нем торчало всего два или три дерева, а цветочные клумбы имелись только перед домом.

Рут прошла в огород на заднем дворе, где росла часть ее летнего питания, и наткнулась на неиспользуемую калитку без задвижки, лениво покачивающуюся на петлях. Бросив взгляд поверх забора на крутой склон холма, она чуть не подпрыгнула, когда за спиной раздался резкий голос.

– Если кто хочет обедать, пусть идет в столовую, – угрюмо объявила Хепси. – Я столько кричала, что глотку сорвала. Больше звать не собираюсь.

И с видом оскорбленного достоинства горничная зашагала в дом, но заботливо оставила дверь приоткрытой для гостьи. Рут же, грубо вырванная из своих мыслей, осознала, что очень голодна.

После полудня поднявшийся ветер нагнал с моря промозглый соленый туман, и о прогулке пришлось забыть. Хепси хлопотала на кухне; Рут, не найдя в скудной библиотеке мисс Хэтэуэй ничего интересного, откровенно скучала. В отчаянии она занялась своими вещами и, наведя в них безукоризненный порядок, к четырем часам осталась без дела. Однако, несмотря на сильное искушение, на чердак решила не подниматься.

Время до шести показалось ей вечностью.

– Так не пойдет, – пробормотала Рут себе под нос. – Наверное, придется научиться шить, вязать крючком или плести кружева. В конце концов, мне предстоит сидеть дома. Теперь понятно, как женщины находят столько времени на рукоделие.

Привыкшая к самокопанию и рефлексии, Рут принялась размышлять о том, чего могла бы добиться за ближайшие полгода. Само собой, восстановить физические силы. Но что еще? Перспектива казалась мрачной.

– Дождь собирается, мисс Торн, – сообщила Хепси, стоя в дверях. – Все окна закрыты?

– Думаю, да, – отозвалась Рут.

– Ужин готов. Подам, как только захотите.

– Отлично. Сейчас приду.

Воздав должное стряпне Хепси, после ужина Рут с мрачной, поистине пуританской покорностью, судя по всему присущей самому дому, устроилась в гостиной. Существовало лишь одно место, где ей хотелось бы оказаться, однако она боялась подниматься на чердак.

В конце концов Рут с трудом убедила себя, что ни кедровый сундук, ни старые чемоданы ее ни капли не волнуют, и даже попыталась развить в себе присущий женщинам страх перед мышами, хотя вовсе их не боялась. Она как раз сумела отстраниться от всего земного, когда в гостиной появилась Хепси и поставила на мраморный столик заново наполненную маслом лампу.

Что ж, обязательства, возложенные на нее хозяйкой дома, никуда не делись, и Рут побрела вверх по ступенькам, намереваясь сразу же покинуть чердак. Но стоило зажечь свет в выходящем на море окне, и она, попав во власть очарования этой комнаты, не смогла уйти.