Эмери свернулась клубочком в уголке скамьи, глаза закрыты, рот слегка приоткрыт. Он не понимал этого тогда, но Эмери была красивым ребенком, с тонкими светлыми волосами, молочной, почти прозрачной кожей, большими светло-голубыми глазами. Для него она была всего лишь младшей сестренкой, скорее надоедой, чем кем-то еще, особенно в эти дни. Ему хотелось убраться отсюда, поразмыслить над тем, что произошло. Наедине с собой, как он обычно делал, когда жизнь и мир сбивали его с толку. Эмери, как всегда, его задерживала.

– Ну же, – сказал он, тряся ее за руку. – Мы уходим.

– Ты должен разбудить ее, милый, – сказала мать.

– Я пытаюсь.

Он тряхнул руку Эмери сильнее.

– Прекрати притворяться, идем.

Отец стоял у кассы, расплачивался. Мать обошла стол с его стороны, помогла ему выбраться, нагнулась над дочерью и откинула назад ее волосы. Эмери порой прикидывалась спящей, когда не хотела участвовать в семейных делах или когда было уже поздно и ей говорили идти в постель. Однако она не слишком-то умела притворяться, поскольку была очень подвижной. Легкий толчок локтем или щекотка вынуждали ее закончить игру. На этот раз она не просыпалась.

Эмери все еще спала или была без сознания, когда они принесли ее в местную больницу. Ее забрали в смотровую, а потом дали койку. Мать Алекса убедила врачей, чтобы ей разрешили остаться на ночь, на случай если Эмери очнется.

Алекс с отцом вернулись в мотель. Бен Хьюитт все повторял, что они делали с тех пор, как прибыли в Ривер-Мидоуз. Ему требовалось понять. Решить эту загадку. Ему всегда нужно было решать загадки. И чинить сломанное.

– Ты выпил стакан молока за ужином, – хрипло произнес он из ванной с полным ртом зубной пасты. – И Эмери тоже, полагаю. Да, наверняка. Мама не позволила бы ей газировку так поздно. Ни за что. Малышка и так словно заводная.

Алекс не ответил. Он лежал на одной из двух кроватей, подложив под голову подушку повыше, и смотрел серию «Космопсов». Он ее уже видел, но все равно сосредоточился на ней, потому что хотел, чтобы отец перестал разглагольствовать и оставил его в покое. Он тоже беспокоился за Эмери, но хотел держать отца на расстоянии, насколько это возможно. В конце концов, это была его вина, это он привез их сюда.

Отец сплюнул в раковину.

– Но от молока такого не бывает, – сказал он, споласкивая зубную щетку. – Да и от любой еды. Это не… То, что случилось с Эмери, – не пищевое отравление. Пожалуй, и не аллергия. Нет, у нее никогда не было аллергии, насколько я помню. Нет, это не оно. Я слыхал всякое про этот город. Руда, которую здесь добывают, – призрачная руда или как тут ее зовут. Она, похоже, очень редкая, но вряд ли так уж отличается от остальных ископаемых. Угля. Нефти. Газа. Верно? Если подойдешь к ним слишком близко, вдохнешь их, они могут проникнуть в твои поры, легкие, навредить тебе. Разумеется. И все же места разработок в милях отсюда, сюда ее частицы не долетают. Как руда могла спутать чье-то сознание здесь? Так ведь? Нет, как-то не складывается. Это тоже можно исключить. И еще эта рябь. Как там, Бонни сказала, ученые ее называют? Разбивания?

– Рассогласования, – Алекс не удержался и поправил его.

– Верно. Она сказала, это безвредно. И с нами ничего не случилось. Так что опять не сходится. А ты что думаешь?

Отец вышел из ванной и принялся распаковывать свои вещи, все еще болтая, рассуждая вслух, как он делал всегда, когда требовалось решить проблему. Алекс знал, что отец пытается не замечать свои страхи, оставаться оптимистом и мыслить рационально в кризисе, изо всех сил старается придерживаться рутины: поддерживает беседу, чистит зубы, раскладывает рубашки и носки, но Алекс презирал его за это – и еще за то, что ужас, звучавший в оттенках отцовского голоса, подкрадывался и к нему, усиливал его собственный страх.

– Я не знаю, – наконец ответил Алекс. Он не отрывал взгляда от телеэкрана, от яркой суматохи любимого мультфильма, безумной получасовой рисованной звериной буффонады с элементами сатиры, по правде говоря, не совсем детской, даже если сперва и могло так показаться: она была напичкана остроумными отсылками к поп-культуре и политике, которые Алекс по большому счету не понимал, хотя часто смеялся, делая вид, что просек. Чтобы поспевать за сюжетом, требуется внимание.

Но он не поспевал. Он все еще думал о том мгновении в закусочной, гадал, повторится ли оно еще, превратит ли знакомый мир в странное отражение самого себя. И его самого тоже. И его ужасала мысль, что Эмери может так и не очнуться. Мы даже не должны были сюда приезжать, в этот дурацкий странный городок, думал он. Мы должны были ехать, куда ехали. Нет, мы должны были повернуть домой. И все же в это же самое время больше всего на свете он хотел вернуться в ту, иную реальность, в которую он ненадолго вступил, снова встретить иного себя. И узнать, если это возможно, кем была для него та девочка. Или кем она могла бы для него быть.

– Когда я почувствовал, как эта рябь прошла сквозь меня на секунду-другую, то подумал только: «Эй, что за…», – сказал отец Алекса. – И все. С тобой ведь тоже ничего не случилось?

– Нет.

Отец сложил покрывало на своей постели.

– Мама сказала тебе что-то, перед тем как Бонни подошла с водой.

– Ничего она не говорила, – ответил Алекс.

Один из космопсов, Баркли Ровер, отправился в космос на прогулку и провалился в черную дыру, которая растягивала его, как мягкую ириску.

– Нет, говорила, – настаивал отец. – Она ведь сказала что-то про тебя?

Алекс пожал плечами.

– Не помню.

Баркли спасли из черной дыры, теперь он лежал бесформенной кучей, клубком собачьих спагетти.

Отец Алекса выдавил из себя ухмылку.

– Ладно, я заметил, как ты поглядывал на ту девочку за соседним столиком. Она ведь хорошенькая, а?

Произнеся это, он сразу нахмурился и отвернулся. Пытаясь разрядить обстановку, он дал Алексу возможность огрызнуться: у них не принято было обсуждать такое. Хотя начиналась новая серия «Космопсов», которую Алекс очень хотел посмотреть, он выключил телевизор, перевернулся на бок лицом к двери, натянул на себя одеяло. Он был вынужден оставаться с отцом в этом душном, тесном номере мотеля, пропахшем сигаретным дымом и чистящими средствами, но он хотя бы мог повернуться к нему спиной. Постельное белье было жестким и пахло незнакомо, не как домашнее. Подушка грубо касалась его щеки и в то же время была слишком тонкой, чтобы поддерживать голову. Совсем не как его подушка, которую оставили на заднем сиденье фургона в суете из-за Эмери. Но ему не хотелось выходить за подушкой, ведь тогда пришлось бы просить у отца ключи – ни за что!

– Да, пора на боковую, – сказал отец после долгой паузы. – Уверен, завтра все наладится. Нужно быть оптимистами. Все разрешится само собой.

Алекс не ответил. Отцовский матрас по-дурацки заскрипел, когда Бен тяжело опустился на свою кровать и завертелся, укладываясь. Он выключил светильник, громко вздохнул.

– Доброй ночи, сынок, – сказал он.

Алекс решил выдержать достаточно долгую обвиняющую паузу, а потом уже было поздно отвечать.

Он лежал, прислушиваясь к отцовскому дыханию, стараясь и сам дышать как можно тише. Ему хотелось, чтобы отец его даже не слышал, как будто обычные звуки засыпания стали бы своего рода уступкой. Пусть слушает тишину и гадает, не один ли он в комнате. Но в итоге впечатления от долгого дня и того, что случилось в закусочной, разрушили остатки его угрюмой решимости. По мере того как сонливость просачивалась сквозь трещины, несвязанные слова и образы всплывали из темноты, осколки и вспышки дня смешивались с искорками мысли, которая появлялась и исчезала так быстро, что он едва мог ее уловить.

Из этих обломков начала складываться история. «Космопсы». Он с семьей попал в эпизод «Космопсов» – с мамой, папой и Эмери. Они помогали семейству Роверов, после того как их корабль разбился на улице перед мотелем. Хотя мотель был больше похож на их прежний дом. Вообще-то это и был их прежний дом, теперь он это видел, – тот, в котором они жили, пока отец не потерял работу и не нашел новую на другом конце страны. Семейство Роверов переезжало вместе с ними, Баркли и Колли Роверы с детьми, Фетчем и Лулу, и их робокотом Спамом. Но что-то случилось со Спамом. Его процессоры поломались, если судить по его походке: она была дерганой и неправильной и из него выпадали обломки металла. Алекс следовал за Спамом, подбирая за ним детали, пока тот шатался по комнате. В его руках блестящие металлические обломки чернели и начинали дымиться, как раскаленные угли. Было больно, но Алекс не мог их бросить. От него зависело спасение Спама. Кто-то спросил его, нужна ли ему помощь, и это была та темноволосая девочка из закусочной, но она уже изменилась. Она стала старше и дружелюбнее. Алекс ответил, что все хорошо, но добавил, что не знает, что происходит со Спамом, и он очень устал, и спросил, не поможет ли она предотвратить его распад. Девочка не ответила, но подтащила к нему складной стул, и Алекс сел. Затем она дала ему стакан воды. Он бросил в него горящие кусочки металла один за другим. Вода шипела и испарялась, а детальки вновь становились идеально блестящими.

– Это должно помочь, – сказала девочка.

Она заговорила с ним. А потом он понял.

– Это ведь сон, – сказал он.

Он огляделся. Девочки не было. И всех остальных тоже. Вдали в коридоре обнаружилась комната, которую он прежде не заметил. Из открытой двери лился удивительный голубой свет, от одного вида которого его переполняло счастье. В комнате журчала вода, словно с этой части дома сняли крышу и вместо потолка было небо.

А потом Алекс вновь оказался в номере мотеля, внезапно проснувшись. Он слышал мерное дыхание отца. Неоновая вывеска отбрасывала голубой свет на оконные занавески. Снаружи в ночи шел дождь.

Дневник на любую погоду № 25

17 июня, 15:10, подъездная дорога к разработкам «Нортфайр»

Ливень не стихает. Пережидаю его в заброшенном бьюике «Скайхок». Дверей в нем нет, как и стекол в окнах. Я смогу вовремя услышать или увидеть то, от чего нужно убежать.

Едва забравшись на переднее сиденье, я подумала о брате. Сначала не поняла почему, а потом вспомнила: эта машина была здесь еще до того, как все пошло не так. Мы наткнулись на нее еще детьми, в то лето, когда приехали в Ривер-Мидоуз. В одну из наших вылазок. Ну, моих вылазок. Алекс шел за мной, ему приходилось. Родители настаивали, чтобы он следил за мной, куда бы я ни пошла.

Нас восхитила эта ржавая развалина. Алекс притворился, будто ведет машину, будто мы едем в отпуск. А потом мы услышали звук из бардачка, глубокий, низкий гул, который отдавался у меня в животе и в груди. Он словно исходил из меня самой.

Помню, я потянулась к ручке ящика. Алекс закричал, чтобы я этого не делала. Но я открыла. Я знала, что производит этот звук, и хотела это увидеть.

Алекс сбежал. А я осталась.

Ни одна пчела меня не ужалила. Они ползали и жужжали возле своего улья, будто не зная о том, что я рядом, а может, им это было неважно. Думаю, тогда я впервые ощутила это: вокруг нас целый мир, который не знает о нашем существовании, а может, ему просто нет до нас дела.

Только что снова проверила бардачок. Пусто. Пчел уже давно нет.

Клэр

Когда она, сонная, с остальными пассажирами покидает самолет, ее внимание привлекают два человека впереди на телескопическом мосту. Она не заметила их в самолете: женщину средних лет и мальчика-подростка. Они держатся за руки, что кажется ей странным. Другой рукой мальчик сжимает ручку маленькой переноски для животных, в которой кто-то сидит. На мгновение заслонявшие их фигуры смещаются, и Клэр удается присмотреться. Это крошечный песик, он положил голову на лапы. Малыш не гавкал и даже не скулил весь одиннадцатичасовой полет. Потом она приглядывается получше: есть в этом спящем псе какая-то чрезмерная неподвижность, – и Клэр понимает, что это необычайно реалистичная мягкая игрушка. У мальчика, видимо, сильный страх полетов, может, и аутизм. Так его успокаивают в незнакомой, пугающей обстановке – дают ему о ком-то заботиться. И это объясняет, почему они с мамой держатся за руки.