«О, в конце пути ждет меня покой! Признаю, мысль эта утешает меня, защищает от ночных кошмаров. Каждый заслуживает передышку, и в будущем меня ждет множество часов в безопасности, в заботе. Казенная жизнь! Отполированная медикаментами до сияющих переливов!

А пока – тяготы! Еще рано отказываться от силы, полетов – я не готов, и на все пойду, лишь бы продолжить! Пускай растет мой долг – расплачусь, когда потребуют».

Неясное чувство, навеянное сном, рассеялось, и Ангел Смерти стал абсолютно собой, с негой расправляя крылья заоблачной иронии. И, словно благородный, опаленный солнцем петух в утренние часы, он тотчас возжелал вскочить на пронзительно кудахчущую, взбудораженную наседку и вогнать жар, пылающий в крови, в ее иступленную плоть.

Для этого Ангел Смерти представил свою возлюбленную и поместил ее образ в темный закуток под веками – уложив так, чтобы тень сокрыла голову. Ее тело скорчилось и задрожало с началом когтистого, царского пиршества. Окутанная тьмой голова в агонии металась из стороны в сторону. А цепкая, пронзенная плоть – с участием ловкой правой руки Энгельманна – все тянула и тянула зачаток удовольствия, пока, наконец, с силой не вырвала его из божественных чресл.

Ангел Смерти поднялся, умылся и переоделся. Затем принялся чистить пистолет и в процессе снова предался размышлениям о комфорте и спокойствии психиатрических лечебниц. Мысли эти вскоре вызвали в нем такую щемяще-сладкую радость, что он бросил занятие, снова схватился за ручку и написал:

«Можно сказать, я гигант, которого никто толком и не видит. Врач заговорит со мной, думая, что видит всего меня, не осознавая, что обращается мне в колени. Я рявкну им с высоты: „Здесь, наверху, сопливый идиот!“ Он сочувственно кивнет моим коленям и ответит: „Да, подобные напыщенные идеи – ваша кара. Как и удовольствие. К несчастью для остальных, вы уверились в собственном величии и тешились мыслями о нем, а теперь вынуждены претворять мысли в жизнь“.

Я весело прогремлю в ответ: „Доктор! Истинность моего величия доказывается кровью ваших сыновей и дочерей. Благодаря им я – исполин. Взгляни повыше, доктор! Я здесь, наверху!”

„Да, – скажет он, – это самое страшное в вашем состоянии. Тотальная разобщенность с миром. Вы застряли в пустоте, где люди видятся не более чем приятной мебелью“.

Что ответить, дабы быть услышанным? Упрямое, слепое, бестолковое сострадание – разумеется, всего лишь следствие страха. Каждый на Земле пользуется другими, как мебелью; сначала осторожно, а после, сроднившись, непомерно. Да, я пользовался по-особенному, грубо и дерзко, и признаю, что делал так по одной прихоти, благодаря чему достиг иного уровня бытия и счастья. Взгреми я громче водородной бомбы – им все равно пришлось бы напрячь слух, чтобы уловить меня всецело. Все очень просто: я – сумасшедший и вместе с тем Наполеон. Я есть Ангел Смерти».

Энгельманн перечитал написанное дважды и снова взялся за пистолет. Покончив с чисткой и перезарядкой, он встал из-за стола и выключил телевизор. Натянул куртку и засунул «Магнум» в карман. В другой положил три шоколадных батончика из картонной коробки, а затем выключил в квартире свет.

Решительно спустился по темным пролетам и решительно вошел в ветреную ночь. Воткнул ключ, повернул его – и широкая машина ожила. В очередной раз Ангел Смерти взмыл над городом, намереваясь парить там, где заблагорассудится, стоять и величественно склоняться над трепетом тайного, случайно попавшего в поле зрения.

Сираф же во время поездки впитывал навигационные методы и сигналы, а также внимательно отслеживал мысли Джинни в поисках наводок на нужный маршрут. Безусловно, наряду с этим он кодировал всё и вся – этот процесс проходил беспрерывно. Джинни рассказывала о себе, ликуя, что можно озвучить все, что взбредет в голову, и едва ли задумывалась о том, что в итоге говорила, – поскольку чувство, что сексуальная фантазия постепенно воплощается в жизнь, оставалось все таким же стойким. В унисон с ее желаниями двигались все механизмы автомобиля. Все торговые кварталы и живописные улицы города, которые так нравились ей в вечернюю пору, проносились мимо, а рядом был величественный, красивый, серьезный Сираф, отзывавшийся на историю ее жизни странными, искренними репликами. Все казалось предельно правильным, и ощущение достигло пика, когда он свернул к ресторану, где все еще выносили еду к автомобилю, – в городе таких почти не осталось. Когда Джинни училась в старшей школе, подобные заведения были повсюду, пока их не вытеснили автокафе с длинными очередями.

Вступительное взаимодействие Сираф провел без труда – когда не удалось считать четкие указания, он, на правах иностранца, запросил подробности процесса. Когда еду принесли, он проследил, как обращается с ней Джинни, и сымитировал движения.

– Как ты завел мотор издалека? – спросила она. Он повторил гипотезу, которую она сама же мысленно и выдвинула.

– Удаленное управление, – сказал он и, уловив еще один намек, многозначительно указал на пустой карман. Затем впился зубами в чизбургер, – но не рассчитал силу. Из мягких, промасленных оправ брызнула струя соуса – прямо на рубашку.

Джинни прыснула, и Сираф подхватил смех, из-за чего она виновато и заботливо приложила салфетку к его груди и включила лампочку в салоне, чтобы вызвать официанта. К автомобилю подошла пожилая женщина. Указав на рубашку, Сираф сказал:

– Меня опрыскал чизбургер.

– Сэр, готовятся они все одинаково, – сказала она. – И других людей не брызгают.

Сираф кивнул.

– Понимаю. Видимо, я слишком сильно его укусил.

Женщина уставилась на него, но, заметив искренний взгляд, нахмурилась.

– А может, – предположил Сираф, – все дело в том, что я неправильно его держал.

Джинни поспешно наклонилась к окну:

– Принесите нам, пожалуйста, просто немного воды, хорошо?

Затем она помогла вытереть пятно, прижимая свободную руку к груди, чтобы выровнять шелковую ткань. Сираф отметил сложный образ, пробужденный тактильным контактом.

Собственно, как раз это – непонимание Сирафом замеченного ментального образа Джинни – и являлось коварной и неустранимой слепой зоной для всех полевых работников Архивов, затрудняющей толкования высокоразвитых сознательных форм. Образ, который Джинни прокручивала в мыслях всю трапезу, демонстрировал совокупление на заднем сиденье автомобиля ветреной ночью. Машина стояла на улице с рядами высоких деревьев с широкими листьями и старомодных уличных фонарей.

Сираф трактовал эту идею как конкретную, обдумываемую цель, хотя партнера Джинни представляла нечетко. Предположение было вполне разумным, ведь детали образа совпадали с реальной ситуацией – стояла ночь, дул легкий ветерок, они сидели в машине.

В сущности, Джинни наслаждалась своей фантазией. Брызнувший соус и тепло кожи под тонкой рубашкой расшевелили определенные воспоминания о баскетболисте. Однако вместе с ним она никогда не останавливалась в месте, которое рисовала в воображении, – эта улица запомнилась ей по детским прогулкам; в то время она жила в другом городе вместе с тетей. Чувственное, ностальгическое сочетание, смесь памяти и страсти, ни в коем случае не было намерением. Как и все жители города, Джинни боялась Ангела Смерти.

Архивы открыто признавали неизбежность подобных ошибок в рамках теоретических работ. Но в полевых условиях первостепенной задачей всегда являлось определение доминирующего психического состояния субъекта. Менее артикулированные слои сознания, которые порождали конфигурации психики, часто не учитывались ввиду нехватки времени для анализа; самое главное – не останавливать взаимодействие и в то же время продолжать анатомические исследования и мониторинг окружающей среды.

В этот раз Сирафу повезло. Его инициатива «припарковаться на обсаженной деревьями улице» не вызвала тревоги, которая была бы вполне оправданной. Исходи это безумное предложение от кого-то другого, Джинни в панике отказалась бы, но то, как Сираф угадывал любую мысль, лишь сильнее убеждало ее, какой он необыкновенный; и она не могла не согласиться. Сираф предлагал воплотить ее эротическую фантазию в реальность, и ситуация напоминала сцену из десятка прочитанных мифов: ключевой момент, в котором герою предстоит сделать решающий выбор. Рискнувших мифический выбор приводил к откровению. Трусов обрекал на унылое существование. Джинни, разгоряченная тремя «Кровавыми Мэри» и зарождающейся похотью, решила, что происходящее – серьезный вызов ее вере и безрассудству. Что ей стоит рискнуть, предпочесть невозможное безопасному.

И как только она согласилась на предложение громким «почему бы и нет?» и взмахом руки, из-за чего пара капель кока-колы пролилось на его брюки, – ей пришло в голову еще одно, несколько потрепанное соображение, которое приуменьшило опасность ситуации. Спустя мгновение она высказала его вслух, чтобы увериться в его правдивости:

– Важно время правильно подгадать. Звучит, конечно, жутко, но все же. Я про этого Ангела Смерти говорю. Неделя после убийства – по статистике самая безопасная, верно? Так, наверное, плохо думать, но тут уж как есть.

Сираф в это время анализировал половой аппарат, который ему предстояло задействовать, поскольку почувствовал высокую концентрацию кислорода – а значит, как он предположил, район с рядами густых деревьев уже близко.

Он отрешенно отметил, что Ангел Смерти вызывает сильную реакцию избегания и является своего рода публичной персоной. Его имя не вызывало в ней конкретных образов лица или тела, – скорее, письменные, многословные отчеты, которые с трудом можно было собрать в единое целое.

Джинни подавила страх. Вот так легко был побежден призрак, существующий для нее лишь серией новостных фотографий полицейских с носилками на бессмысленных обочинах дорог. По мере того, как страх рассеивался, Джинни с радостью добивала его дальнейшими предположениями, в то же время наблюдая, как Сираф пробует напрячь детородный орган. (Его поразило, что вялая выпуклость способна так сильно отвердеть.)

– То, что он делает, – по сути, замена, ну, сексу. Поразительно. Типичная особенность. Говорят, такое часто встречается. Точнее, постоянно. Ты ведь слышал, да? Что оружие – это фаллический символ? Убивая женщин, он демонстрирует мужскую силу. Секс приравнивается к боли, а смерть – это оргазм, до которого он доводит жертв. Я понимаю, бывает, хочется кому-то отомстить, но вот так убивать? Жестоко и бессмысленно. Как и его действия.

Сираф в этот момент был занят тем, что впервые прочувствовал всепоглощающую силу первой фазы сексуального взаимодействия человеческой расы. Опробовав простимулированные части нейронного аппарата тела – то есть почти все, – он осознал, что его ждет бурное событие. Положение Сирафа – стойкого духа на пороге всеобъемлющих церебральных волнений – можно, пожалуй, сравнить с положением начинающего пловца, впервые оказавшегося среди высоких волн.

И все же отчасти тот странный вариант церемонии спаривания, который в деталях описывала Джинни, увлек Сирафа.

Судя по всему, данная культурная практика порицалась обществом, но была довольно распространена и породила теоретическую традицию. То, что жители планеты являлись существами символическими, Сираф понял сразу.

Но символическая система, в которой процесс оплодотворения может заменяться смертью, – интересная особенность, подобных которой в Архивы не добавлялось.

Затем все мысли Джинни решительно и недвусмысленно перешли к спариванию. Сираф окинул взглядом ряды платанов с густой кроной и старых фонарей в поисках места для парковки.