Вот так Джинни Кудайзински стала точкой пересечения – точнее, сближения – в ночи двух звездных кочевников вдали от дома. Излив душу и освободившись от образов прошлого и возможных последствий, она нежилась в энергичных, интенсивных и теплых объятиях и попутно разглядывала золотисто-коричневые кроны, выхваченные из сумерек светом редких фонарей. Один из сошедшихся в ней – Энгельманн, – даже после того, как они встретились вживую, владел ею лишь как абстракцией, в то время как Сираф усердно кодировал ее (и собственную) электрохимическую активность, и едва ли воспринимал ее телесное присутствие. Меж двух энергий она жила одинокой мечтой о любви.

Сираф, в свою очередь, был усмирен и потрясен открывшимися ему предельными эстетическими способностями. Их обильный, судорожный обмен жидкостями оказался самым динамичным взаимодействием среди уже зафиксированной рутинной деятельности этой расы. Сираф так активно фокусировался на процессе, что кратковременное вмешательство сильного психического источника из-за пределов фокуса привело его в смятение. В момент, когда они оба обмякли, он воспринял сигнал – чрезвычайно живое представление о безликой паре, совокупляющейся в автомобиле, что было на редкость поразительным совпадением.

Источник идеи двигался со скоростью транспортного средства и вышел из зоны досягаемости почти сразу же, как только Сираф распознал его мысль. Затем медленные, раскачивающие, требующие движения Джинни возобновились, и Сираф ступил в лабиринт заимствованной оболочки. Прекрасная покинутая Джинни жадно скакала на нем, пока не довела себя до оргазма. Сираф отстал лишь на мгновение.

Она прижалась к нему и хрипло пробормотала ему в грудь:

– Невероятно. Вот так легко получить то, чего хочется. Ты словно сон. Мокрый сон.

– Мокрый сон? Это устойчивый оборот?

Она села и рассмеялась.

– Да нет, милый. Не знаю, как по-другому назвать. Ночные поллюции, возможно, будет…

Зажглась лампочка салона. Включил ее Сираф – а то, что побудило его к действию, Джинни не заметила, и поначалу ее удивление было вызвано внезапным светом. Затем, проследив за его взглядом, она увидела за окном пистолет, а за ним – прищуренное лицо. В отражении стекла она заметила картину со стороны: как сидела на Сирафе с разинутым ртом, как на губах зарождался крик; запечатлела эти последние кадры мира перед выстрелом. И когда тот прозвучал, испуг спровоцировал в ней лишь слабое мышечное сопротивление, так что пуля сбросила ее с бедер исследователя и отбросила, как безвольную куклу, к дальней двери.

Вот так оба странствующих сверхчеловека впервые встретились лицом к лицу; и момент этот был до невозможности заряжен смыслом. Что касается Сирафа – от удивления он все еще отставал от мозговых потоков нападающего на наносекунду. Свет он зажег инстинктивно, в попытке получить максимум данных о внезапно начавшемся взаимодействии. После первого выстрела, падения Джинни и следующего мгновения, когда глаза за пистолетом уставились на него через отверстие в стекле, разум Сирафа набрал темп, чтобы нагнать произошедшие события: 1) Джинни была мертва. 2) Вне всякого сомнения, случился именно тот вариант спаривания, о котором она говорила, и произвел его именно тот, кого она упоминала. 3) Ее ноги все еще опутывали его форму, препятствуя высвобождению в критический момент. 4) Мужчина снова нажимал на спусковой крючок, и пуля летела Сирафу в череп. 5) Следовательно, придется снова нарушить нормы поведения, чтобы сохранить жизнеспособность заимствованного телесного аппарата.

Встреча также несколько потрясла Энгельманна. Салон машины резко вспыхнул ровно в ту секунду, когда он подкрался ближе; инфернально-желтый свет упал на прекрасные конечности, незаурядные, узловатые от похотливого желания чресла; на ее исполинские груди, выглядывающие, словно лилии, из приподнятых чашек платья, и его дьявольское лицо. Энгельманн понял, что застал тот самый архетип преступления, бичевание которого являлось его божественным призванием. Он поймал демонов – или полубогов – в момент совокупления. Перед ним возник сам зверь с двумя спинами, Враг, столь же божественный по природе, как и сам Ангел Смерти. То было испытание, и он его выдержит. Распалившись, он навел массивный «Магнум» на ее широко раскрытые, но еще не затопленные страхом глаза и храбро, решительно сразил ее мощным огнем и гибелью. Раз! – и сила его инструмента низвергла ее в кровь и тьму. Два – и Энгельманн перевел божественное орудие на похотливого колосса. Тут, на мгновение, Ангел Смерти встретил прямой, пристальный взгляд врага. В ястребином взоре Ангел не нашел страха – только яркую, непостижимую сосредоточенность. И Ангел Смерти бесстрашно вступил в бой; и битва высших песней ревела в ушах. Он застрочил взрывным уничтожением в глаза врагу.

Начало испытанию было положено. И возникло То, Чего Существовать Не Должно. Их разделяло небольшое расстояние, и пуля разметала почти весь затылок мужчины по черному плиссированному креслу и лобовому стеклу. Но как раз в тот момент, когда Энгельманн повернулся, чтобы скрыться с места триумфа, осколки измельченных костей отскочили от обивки, кусочки мозга отлипли от стекла, не оставив и следа – кроме выходного отверстия, – и, спаиваясь в полете, как стягивающиеся в рой пчелы, вернулись на место, чтобы воссоздать золотоволосую сферу титана.

Лицо сращивалось заново, а темные разбитые глаза снова устремили свой взор – и зрелище порвало саму душу Ангела Смерти. Жизненно важную ткань веры – глубокой, не осознаваемой ранее веры – разом разодрало внутри. Разум засочился ужасом; тот затопил мысли, унес их по жутким, давно вырытым и затаившимся в ожидании каналам, – и Ангел Смерти бросил пистолет и помчался прочь, обмочившись от натуги.

Он прыгнул за руль машины, которую оставил за полквартала отсюда на холостом ходу. Снял ручник, взялся за рычаг переключения передач… и замер.

Уйти означало погрузиться в безумие, пробудившееся внутри, и он выжидал, пока оставалась надежда на то, что случившееся являлось сном. Если черная машина в зеркале заднего вида не зашевелится, если мгновения будут тянуться, но ничего не произойдет, – значит, все было галлюцинацией и он свободен. Иначе – Энгельманн ни капли не сомневался – существо, на время принявшее форму человека, прорвется сквозь сталь автомобиля и с ревом Рагнарека устремится за ним следом. Он ждал, напрочь позабыв о выстрелах. И о полиции, которую те наверняка привлекли. Все это существовало в другом мире, в который ему уже никогда не вернуться, если тотчас он не докажет себе, что в черной машине лежит лишь пара трупов.

Сираф приготовился к незамедлительному преследованию, но оставался на месте, пока Энгельманн несся к машине. Ему страстно хотелось броситься в погоню. Вылазка оказалась на редкость успешной – раз за разом ему выпадал джекпот данных, и он рассчитывал ухватить второго участника убийства любыми доступными способами, даже если все ограничится одним устным отчетом с его стороны о полном значении причудливого символического обряда.

Но женщина, Джинни, ранее явно испытывала абстрактное отвращение к судьбе, которая только что ее постигла. Сираф желал помочь ей, пока не поздно. Он коснулся длинных икр, так и лежащих у него на бедрах, презирая напрасную трату времени. Его действия шли вразрез со всеми основополагающими канонами Архивов – на кону стояли новые данные, а потеря первого объекта произошла совершенно случайно. Честолюбие Сирафа и его преданность Архивам приводили резонные аргументы, но он не мог сдвинуться с места, выжидая, когда чужая машина тронется с места, чтобы в самый последний момент остановить ее, пока она не исчезла.

Но машина не трогалась! Агрессор ждал неподалеку, воображая причудливые картины преследования, причем настолько живо, что их было отчетливо видно даже на расстоянии. Сирафа приглашали принять участие в ритуале. Удивительно, как скоро нападавший принял, по его мнению, невозможное! Сначала он игриво отступил, а теперь застенчиво ждал, когда за ним погонится жертва!

А значит, время ждало. Сираф принялся увеличивать плотность тела. Одновременно с этим он фиксировал термальные следы малейших фрагментов черепа Джинни по всему салону автомобиля. Более тонкие жидкости быстро остывали на стекле и металле, но все же сохранили необходимые остатки тепла. Процесс восстановления был полностью телекинетическим – тело оставалось неподвижным в процессе набора массы. За данными о ее черепно-мозговом строении он обратился к сделанным ранее подробным ферментным записям, а затем началось тонкое и быстрое, как ток, сопоставление. Каждый лоскут и кусочек надлежало тщательно очистить и аккуратно сложить в плотный трехмерный пазл. Сираф справился за двадцать семь секунд. Он продезинфицировал и запечатал многочисленные швы неуловимо тонкими тепловыми лучами. Когда Джинни открыла глаза и попыталась сфокусировать взгляд, он испытал удовлетворение; в тот же момент плотность его тела достигла максимума, и он, усадив ее обратно на сиденье, подтянул брюки и ринулся на дверцу машины.

Что касается Энгельманна, то благодатные секунды тишины и бездействия почти заживили рану, нанесенную ужасом. Он глубоко вздохнул и завел машину, веря, хоть и слабо, что потустороннее возмездие, вершимое Невозможным, обошло его стороной. Но тут в зеркале он увидел, как боковина «кадиллака» вскрылась наружу – и из рваной стали и крошащегося стекла под рев Рагнарека вышагнул гигант. Взвыв, широкая машина Ангела Смерти рванула прочь.

Явилось То, Чего Существовать Не Должно. Гигант бросился вдогонку – чего Энгельманн и боялся. И хотя ему удалось быстро выжать скорость под восемьдесят, враг нагонял. Держать контроль над машиной Энгельманну удавалось лишь чудом: та уходила в занос на поворотах, в которые на такой большой скорости было вписаться просто невозможно. Гигант приближался. Ангел Смерти стал умерщвленным, переломанным Фаэтоном, волочимым по звездному небу смертным, в одночасье пораженным Истинными Богами.

– Истинные Боги! – выкрикнул он. – Нет!

Неужели он разуверился в собственной божественности? Да. Нет. Да – но не совсем. Ведь отчасти все было игрой!

Лишь смерть была настоящей, обычная смерть. А его божественность – не более чем… лирика!

Но запоздалая истина не давала спасения, ибо истиной больше не являлась. Настоящие крылья вознесли его туда, где обитало Невозможное. Их разделяла дюжина шагов; лицо создания – маска мифического спокойствия, в то время как ноги и руки несли его вперед так же остервенело, как шатуны на колесах локомотива. Все же капля ангельского в Ангеле Смерти была – он сумел предать себя проклятию, навлечь на себя мстителя высшего, божественного порядка. Дома у Энгельманна был припасен пулемет, и к этому жалкому символу силы, крайней мере защиты, были устремлены все его мысли. На очередном повороте он слишком резко дернул руль и задел припаркованную машину, но с ревом помчался дальше, оставляя за собой брызги стекла и лязг хромированного железа.

Сираф остановился. Масса его тела полностью вернулась к стандартным показателям, но все же он понял, что затраты, необходимые для поддержания высокой скорости, вскоре нанесут серьезный ущерб заимствованной анатомии. Агрессор бегло проговаривал про себя свой путь – и Сираф извлек из его мыслей пункт назначения и маршрут. Общее расстояние было небольшим.

Ученый перешел на бег трусцой, чтобы приберечь силы. Он также получил предварительные сведения о желаниях своей жертвы – о событиях, которые последуют, когда Сираф доберется до его квартиры. Сираф прогнозировал, что ему снова потребуются трансформации, и взаимодействие наверняка истощит его исследовательскую энергию – что, конечно, ни в коем случае не будет провалом, ведь ему и без того досталось много ценных знаний. Особенно о второй находке. Есть ли более редкий, парадоксальный и саморазрушительный обряд, чем совершенный нападавшим?