Мы здесь, и все хорошо. Я надеюсь, что остров вновь сделает Рози нормальной. Обычно она без конца сидит в телефоне, фотографируется, надув губки, и рассылает снимки друзьям. Здесь же потоки солнечного света и свежего воздуха наполняют ее витамином D, покрывают плечи загаром и возвращают в детство, где маленькая девочка в панамке часами играла в песке и болтала сама с собой, а я лежала рядом на мокром полотенце и читала книгу.

Иногда из-за сильного чувства вины мне даже больно смотреть на дочь. Поэтому я наблюдаю за ней издалека, как незнакомец в парке. Притворяюсь, будто все хорошо. Думаю, она знает об этом и ненавидит меня. Рози нарочно старается встретиться со мной взглядом, когда отрыгивает или когда стягивает футболку с плеча, так что в вырезе появляется розовый сосок, делает в таком виде фото и кому‑нибудь отправляет. Она хочет увидеть реакцию, спровоцировать ссору, драку, хоть что‑нибудь. Но ничего не добивается, поскольку мама абсолютно бесчувственная, и Рози лучше всех знает, что больше ничто в мире не сможет меня шокировать.

Элоиза, 14:10

Он ругается на меня по пустякам: «Зачем ты отпустила Коко? Тут толпа!», «Скажи Леви, чтобы вылез из телефона и помог нести сумки!», «Чего ты туда напихала? Все свои баночки?». Я улыбаюсь и не придаю его словам значения, стараясь совладать с тревожными мыслями. Когда у тебя паранойя, сложно на чем‑то сосредоточиться, поэтому исходящие от Скотта унизительные обвинения размываются и воспринимаются как радиопомехи.

Скотт забирает у меня чемодан и увозит по бетонной дорожке, а я хватаюсь за воздух. Вот бы он взял меня за руку, а я положила голову ему на плечо, совсем как парень с девушкой позади. Потому что здесь, на острове, их ждет любовь, потому что песок слепит глаза, а солнце поджаривает голые руки, и все вокруг только и думают о первом глотке холодного горьковатого пива. У Коко потные ладошки, она постоянно хнычет, жалуясь на муху, что кружит у ее лица. Леви помогает нести сестренку, но девочка извивается, ведь в ее возрасте хочется идти до виллы бесконечно, останавливаясь на каждом шагу, исследуя пухлым пальчиком шишку, ракушку или птичий помет.

– Фу! – Скотта передергивает. – Элоиза, не разрешай ей трогать эту гадость.

– Всего лишь птичье дерьмо.

– Не выражайся при детях.

Скотт тащит чемодан дальше по гравийной дорожке, и тот ужасно гремит, нам приходится кричать, чтобы услышать друг друга, и люди начинают оборачиваться на наше семейство. Знаю я, о чем они думают. Я бы и сама так думала. Ох, бедняжки. Слишком много ответственности, слишком мало времени, слишком мало любви. Их брак рассыпается, совсем как скалы в заливе, и никакая романтика этого острова не спасет их.

* * *

Терракотовые виллы прячутся в соснах, истекающих смолой. По ночам шишки опадают и грохочут по жестяным крышам, как гранаты. Странно, что от деревьев еще не избавились. Меня бесит это место. Бесит, что все выглядит как раньше и сама атмосфера пробуждает воспоминания. Роттнест пахнет смолистой кровью сосен. Для кого‑то он пахнет морем, выпечкой, пивом, которое испаряется и дымкой висит над островом. Для меня – сосновыми шишками и смолой; напоминает марихуану, от этой мысли рот наполняется слюной. Маленький тайный порок помогает бороться со стрессом. Когда мне тревожно, хочется курить снова и снова, а то и принять что‑нибудь посильнее, вроде кокаина или болеутоляющих. Но сегодня я чувствую себя защищенной, потому что в чемодане, что подскакивает по дорожке вслед за Скоттом, в аптечке спрятан запас кучерявой зеленой травки, и сегодня вечером мои легкие наполнятся ее дымом. Коко поднимает шишку, я забираю ее и глубоко вдыхаю аромат.

– Эту, – говорит Коко и тянется за следующей.

Скотт подгоняет нас.

Посмотрим, не захочет ли Кев присоединиться ко мне. Он всегда был не прочь затянуться.

* * *

По старой крутой лестнице мы спускаемся к оранжевой вилле под номером 212, где остановились Бретт и его девушка. Вилла напротив, под номером 211, – наша. С нее не самый красивый вид, но мне без разницы. Зато можно представить, что мы на Корфу: ослепительно-голубое небо над белым песком и колючими кронами сосен. Я фотографирую это буйство цвета и вспоминаю время, когда пожить в одной из таких вилл было пределом мечтаний.

Попробуй забыть, попробуй не вглядываться в каждое лицо. Громко топая, по лестнице поднимаются Рози и Эдмунд, в руках у них совки, шлепанцы и желтые ведерки.

– Эй! – кричит Леви девушке.

Рози с улыбкой рассматривает нас из-под ладони и машет. Мой юный сын не сводит глаз с ее стройного тела.

– Привет, Элоиза. – Рози чуть ли не подпрыгивает при виде меня, забыв про Леви. Я тоже машу ей.

Затем появляется Эдмунд, мрачный, несчастный ребенок с вечно печальным лицом; он как будто сошел с черно-белого снимка. Коко хлопает в ладоши, прыгает, визжит, то есть ведет себя как обычный ребенок при виде другого, Эдмунд же стоит на месте, безвольно опустив руки и поглядывая из-под челки. Жуткий мальчик. Под стать своему имени.

Моя малышка бегом направляется к Эдмунду, тело не поспевает за пухлыми ножками.

– Коко! – кричу я. – Давай сначала распакуем вещи, а потом вы поиграете.

Переваливаясь с ноги на ногу, как пушистый утенок, она возвращается ко мне. Прижимаю ее к животу и наблюдаю за Эдмундом, который медленно разворачивается и удаляется. Рози смотрит на меня, многозначительно улыбаясь и накручивая мокрый локон на палец. Затем тоже уходит, а Леви остается только таращиться ей вслед. Рози вечно смотрит мне в рот и до смешного восхищается, ставя лайки под каждым моим постом в социальных сетях. Не знаю почему, но ее привязанность рождает во мне мстительное удовлетворение, в котором даже стыдно признаться.

* * *

Скотт настаивает, чтобы именно я взяла у Кева ключи от виллы. Но это же его друг. Причем лучший. Они даже работают вместе. Клянусь, муж меня проверяет, хочет понять, как я реагирую на его приятелей и на мужчин вообще. Это же очевидно: порой он не к месту, например когда я загружаю посудомоечную машину, завариваю чай или натягиваю колготки, произносит какое‑нибудь мужское имя и внимательно следит, не покраснею ли я. Он либо хочет меня в чем‑то уличить, либо ревнует. Оба варианта бредовые, но пусть бы лучше ревновал.

Поэтому, пока Скотт устраивает багаж у двери, а я сажаю Коко рядом с Леви, я улыбаюсь. Непринужденно. Мне просто надо взять ключи. Скотт складывает руки на груди и наблюдает, но ему не в чем меня упрекнуть. Я не волнуюсь и не смущаюсь. Разве только испытываю неловкость оттого, что он меня проверяет.

– Вставай, малышка, – обращаюсь я к Коко. – Пойдем найдем Эдмунда.

Выйдя за небесно-голубые ворота с номером 211, мы шагаем к вилле 213. К стене прислонены доски для серфа, капельки соленой воды испаряются на полуденном солнце. Ящик с рыболовными снастями, сандалии в песке и самокат возле входа придают вилле обжитой вид. Как будто она в собственности, а не арендована на время.

Слышу на кухне голоса. Смех. Она смеется. Он подхватывает. Счастливы вместе. Поджаривают тосты. Я стискиваю зубы, сжимаю руку Коко, и малышка вырывается.

– Привет! – кричу, и создается ощущение, что я не просто вошла в дом с заднего двора, а вторглась в чужую жизнь и любовь.

Скотт все еще наблюдает за мной с крыльца нашей виллы, будто ждет, что я сейчас наброшусь на Кева с поцелуями. Пусть хоть что‑то чувствует ко мне, даже если это ревность.

Резко отдернув москитную сетку на двери, ко мне выходит Кев, в руках он держит поджаренный тост.

– Ага, Уолтеры прибыли.

Он улыбается и обнимает меня за плечи своими огромными руками. Блестящая капля арахисового масла с его губ перекочевывает мне на щеку, и очень хочется уткнуться ему в грудь и еще немного побыть в его объятиях. Хочется закрыть глаза и прижаться к нему сильнее. Не потому, что он мне нравится, а потому, что меня уже давно не обнимал мужчина. К нам присоединяется Пенни с бутылкой французского шампанского, и я вижу по глазам, что она сравнивает меня с собой.

Я стираю крошки тоста со щеки и думаю о странной комбинации шампанского и арахисового масла.

– Я просто пришла за ключами, – улыбаюсь я. – Как дела, Пенни?

– Мы слышали, как причалил паром, – говорит она. – Выпьешь?

– Для меня рановато, – киваю я на бутылку, в этот момент в дверь заглядывает Коко. Эдмунд и Рози обедают на балконе.

– Мы же на отдыхе, – кривится Пенни. – Какая разница, когда начинать?

– Принесу ключи, – говорит Кев и, протискиваясь в дом, придерживает жену за локоть.

Еще раз вытираю щеку и чувствую, как липнет к пальцам арахисовое масло.

– Я бы с удовольствием выпила, но нужно сначала устроить детей. Придете к нам на виллу?

Пенни оглядывается внутрь дома.

– С нашей вид лучше. Как устроитесь, сразу приходите.

– Обязательно.

Разговор вежливый, но отрывистый и немногословный с вкраплениями улыбок. Бесит. Бесит эта натянутость. Мы не подруги. Всего лишь жены друзей. Хотелось бы мне чего‑то большего? Да. Считаю ли я, что Пенни этого хочет? Нет. Не знаю, что она имеет против меня, но между нами словно бетонная стена, и вряд ли Пенни перебросит мне веревку.

Кев выносит ключ на голубой цепочке и впечатывает его мне в ладонь, хрустя тостом и улыбаясь. Ничего не могу с собой поделать и улыбаюсь в ответ. Кев всегда так действует на людей. К тому же я знаю: она смотрит.

– Провожу вас и заодно повидаю Скотти.

– Как насчет шампанского? – предлагает ему вслед Пенни.

Кев направляется к воротам.

– Принеси с собой, когда придешь.

* * *

Очень увлекательно наблюдать за Пенни; не знаю, испытывают ли другие женщины то же самое. Я уже несколько лет слежу за ней в соцсетях, и немного странно видеть ее рядом в отпуске. Как будто случайно встретил знаменитость на заправке. Нас не связывает дружба, мы не учились вместе в школе или колледже, не ходили в одну группу для беременных, поэтому на вечеринках и деловых ужинах наших мужей я слежу за Пенни издалека. Молодое подтянутое тело без намека на пластику. Вот она поправляет Кеву галстук, целует и шутливо дергает за мочку уха. Вот на семейном вечере сервирует фрукты для детей. Можно сказать, наблюдение за Пенни стало моей зависимостью. Мы далеко не подруги, однако я знаю о ней всё.

Ни разу не видела так близко ее рот, когда она ест или смеется. Не могу представить, чтобы Пенни стряхивала перхоть с пальто. Для меня она всегда была нереальным существом. Не такой, как обычные матери.

И все‑таки я наблюдаю за ней и гадаю, наблюдает ли и она за мной. Вот бы узнать ее мнение о цвете моего платья. Изумрудно-зеленый символизирует мать-природу и подчеркивает глаза. Но Пенни старается не смотреть на меня, будто устала от постоянных толп почитателей. В ее поле зрения есть только один человек, и это Кев.

Я бы никогда не стала соревноваться с другой женщиной, да и по отношению к Пенни я скорее наблюдатель, который пытается понять, что делает ее такой сильной, уверенной и не нуждающейся ни в ком, кроме своей семьи. У нее нет помощников на подхвате, нет даже няни, и при этом она справляется блестяще. Благодаря Пенни брак у них крепкий и надежный. Благодаря ей есть круг близких друзей. И ужины во дворе тоже происходят благодаря ей: уверена, она всегда готовит сама. Идеальная мать. Я такой только притворяюсь. Даже не представляю, как нам стать ближе. В любом случае она меня к себе не подпускает.

После тридцати заводить подруг становится сложнее, ведь вы не проходили вместе процесс взросления. Не были вместе молодыми мамочками и не жили по изнурительному расписанию новорожденного: сон – кормление, сон – кормление. У вас не было общих бывших. С Пенни мы ограничиваемся формальными «привет» и «как дети?», но связи нет или она фальшивая, вынужденная, по необходимости. Как цитологический тест или маммография: болезненно, но нужно нашим мужьям.

Полагаю, с первого дня Пенни поставили условие: принять меня. Двое красивых мужчин, оба врачи и будущие партнеры. Я появилась позже и знала Скотта меньше, поэтому всегда была на шаг позади Пенни. С тех пор я постоянно играю в догонялки. Но Пенни слишком нравится меня уделывать.

Пенни, 14:40