Глава 2. Ночкой лунною

Сразу тронуться не получилось. Сперва засы́пали вопросами – что да как, на секунду, мол, глаз закрыть нельзя, чтоб Яр опять не влип во что-нибудь. Тут, в этом ключе, отличилась, конечно, Алиса. Она прямо «маму включила», доламывая мне остатки логики фразами, вроде: «чтобы никогда такого больше не делал!» и «в следующий раз, прежде чем сделать, мне скажи!». Дед бубнил, что, мол, не бабье это дело. Уверенно и вполне убедительно симулируя по необходимости старческие слепоту, глухоту и слабоумие, когда на него гневно оборачивались девчонки и начинали задавать провокационные вопросы из серии: «а ты куда глядел, старый пень?». Павлик посмотрел на мои руки, которые я не с первого раза выдернул из-под гравия насыпи. Снова нахмурился и спросил:

– Бо-бо?

Хотя я, признаться, ожидал худшего, вспоминая, с каким отвратным звуком хрустели, отрываясь от мяса, ломавшиеся ногти. Как уж вышло – не знаю, но все остались на своих местах, а левую ладонь, из которой я вытянул острый осколок, Лина залила перекисью и замотала бинтом. Я было удивился навыкам, но вспомнил, что она в деревне у бабушки каждое лето проводила – там и не такому научишься. Я, к примеру, в своей отлично научился вправлять выбитые пальцы и накладывать шины на закрытые переломы. А уж бинтовать-то – это вообще за милую душу.

Перед нашей красочной компанией остановился с присущим бренду фирменным свистом ржавый до ужаса УАЗик. Сейчас такие по-модному называли громким импортным словом «Хантер», но по факту и сути – обычный 469-ый «козёл», в остатках столь милого каждому военному сердцу тёмно-зелёного защитного цвета. Из него выбрался, охнув, старичок лет семидесяти. Кремень, старая школа. Я, пожалуй, и сейчас на этой повозке ездить бы не рисковал.

– Помощь нужна, молодёжь? – он, прихрамывая, обошёл транспорт сзади и близоруко прищурился на нас.

– Спасибо, отец, нормально всё. Передохнуть вот сели. Места у вас тут красивые, воздух приятный, – отозвался я, глядя краем глаза, как Хранитель обнял двумя руками драгоценную банку.

– Это да, места знатные! А сами издалека? – старичок явно был не прочь побеседовать и никуда не спешил. Годов так с восьмидесятых, пожалуй.

– С Подмосковья мы. К деду под Брянск катались, вот с ним и возвращаемся, – продолжал я вежливую беседу.

Седой как лунь водитель УАЗа только сейчас, кажется, заметил Сергия. И внезапно вытянулся по струнке. Я запереживал было – а ну как его инсульт хватил?

– Батя? – выдохнул он, схватившись правой рукой за сердце.

– Говорил я про отца нации? Вот вам, пожалуйста, – хмыкнул Ося Речью.

– Болтун, – так же пробурчал в ответ Хранитель, внимательно разглядывая старичка.

– Петро, ты, что ли? – произнёс он уже вслух.

– Я, Сергей, я! Ох, довёл Бог встренуться на старости-то лет! Какими судьбами? Коли нет спешки – в гости заворачивай, тут я, в Хлепне́, где и был, – помирать дедок, видимо, раздумал: частил, как пулемёт.

– То однополчанин мой, Петя, – представил его нам полный загадок лесник. – А это вот родня моя, Петро: внук Ярослав, Алиса внучка, Павлушка-правнук и Лина, подружка внучкина.

– Вот так встреча, Матерь Божья-то! Не чаял уж хоть кого из наших увидеть! Да как под руку толкнул кто – скатайся, Петро, к куму-то в Печоры. А мы ж с ним третьего дня только виделись, в храме, на службе. Ну, думаю, поеду, раз такое дело, – однополчанин продолжал тараторить, дребезжа, как тачка с пустой посудой. Или сорока над полем.

– Всё тот же Петька-балабол, – усмехнулся Сергий, – под обстрелом, бывало, как заведёт свои байки с перепугу – не поймёшь, с чего хуже: то ли с мин, что немец сыплет, то ли с трепача этого!

– Да я ж на радостях, Батя! Дед-то ваш героический меня, помню, своими руками из-под земли из воронки вынул да в палатку к доктору оттащил на плече. Ты, смотрю, и сам всё тот же – ломом не перешибить! – да, в части скорострельности новый знакомец был исключительным человеком.

– Хорош молотить-то, Петька! – поднял ладонь Хранитель, и старичок замер, едва только каблуками не щёлкнув. – Яр, заскочим в гости? На пару часов. Уважить бы, а?

Пропасть мне пропадом! Дед, звавший князя, воеводу Боброка, Митяйкой, спрашивал у меня разрешения!

– Грех не уважить, деда, – подключился обратно я. – Святое дело, друга встретил. Давай, дед Петя, показывай, куда ехать – мы следом.

В машину заскочили, будто дождь с минуты на минуту собирался – мигом. Я едва вспомнил, что отряхнуться бы после сидения на обочине не помешало. И то только после того, как Энджи пару раз хлопнула меня по заднице, сбивая пыль и песок.

Реликт Ульяновского автопрома вывернул влево передние колёса и развернулся прямо тут, наплевав, как местный, на двойную сплошную разметку. Но выждав, пока до следующей встречной не окажется достаточно места, чтобы и нам за ним успеть – машины неожиданно поехали гуще. Наш шведский линкор встал в кильватер скрипучей и свистящей таратайке и проследовал за ней. За мостом через Вазузу мы свернули направо, проехав по пыльной деревенской дорожке – две желтовато-белых колеи на короткой жесткой зелёной травке – до дома, перед которым УАЗ встал, свистнув залихватски, с какой-то даже гордостью. Домов и изб по этой улочке было десятка два.

– А что, дед, «чёрные» в деревне есть? – спросил я у Хранителя вслух, с интонацией какого-то старого кино. Там, в оригинале, были белые. Или красные, уже не помню.

– Навряд ли, – отозвался тот в тон, глядя по сторонам, – места тут глухие. С тех пор, как война прошла, ничего, вроде как, и не поменялось. Домов только богатых понатыкали буржуи какие-то.

Да, некоторые из построек, особенно ближе к концу улицы, где виднелась приземистая церквушка, наводили на настойчивые мысли о классовом неравенстве.

– Тебе бы торбу какую завести, – предложил я, – а то ты с этой банкой наперевес на дурачка деревенского похож.

– Тебе торбу хоть на башку надень – дурака не спрячешь, – не остался он в долгу, под хихиканье девчонок.

– Оба вы – дурни, старый да молодой, – неожиданно сообщил Ося. Почему-то грустно, как мне показалось.

Изба деда Пети, как он велел себя называть, была по правой стороне дороги, в ряду таких же, от церкви шестая. Почему-то справа были именно обычные деревенские дома, с палисадниками и дворами позади. А слева толпились и даже как-то нависали над улицей двух- и трёхэтажные хоромы совершенно разных стилей. Особенно запомнился домина, наверху которого было что-то вроде пентхауса или оранжереи – типа здоровенной застеклённой полностью беседки площадью квадратов двести. Чем и как они там, интересно, зимой отапливали этот аквариум?

Дом, куда нас пригласил хозяин, был выкрашен яркой светло-зелёной краской, с нарядными белыми наличниками вокруг каждого из трёх окон, что выходили на улицу, и даже вокруг чердачного наверху. Шифер крыши местами устилал мох. Возле дома росла большая старая яблоня. Точь-в-точь такая же, какую срубили в этом году новые хозяева нашего старого дома в Вороново. И яблок на ней, нарядных, в крупную красную крапину, было видимо-невидимо. И дух от них, нагретых поднявшимся почти в зенит Солнцем, шёл головокружительный. Павлик тут же затребовал себе одно. Или два – не было понятно. Дед Петя придирчиво выбрал самое спелое, подышал на него и обтёр о фланелевую рубашку. Алиса вежливо поблагодарила, взяла яблоко и контрольно вытерла своей футболкой. Ну, теперь микробам точно ходу не было. Павлик вгрызся в «боровинку», урча, как камышовый кот.

В доме было чисто, но явно не хватало женской руки. Хозяин сунулся было в кухню, гремя ящиками и посудой. Девчата как-то незримо-ловко оттёрли его обратно, хотя деревенскими статями похвастаться не могла ни одна из них. Пара каких-то уточняющих фраз, вроде: «что можно брать?» и «да всё, что увидишь, то и бери, внучка!» – и дед уже сидел напротив фронтового товарища, вспоминая какие-то одним им известные события и имена. Если я хоть что-то понимал – фронтовикам сейчас должно быть под сотню или около того. В плане Сергия вопросов не возникало, а вот Петро на сто лет не тянул никак.

Алиса с Линой выставили на стол, накрытый хрустящей, чуть желтоватой скатертью, миски с салатами, хлебницу и продолговатый хрустальный кораблик селёдочницы, где из-под колечек белого репчатого лука выглядывали лоснящиеся ломтики.

– Деда, картошка на плитке, минут двадцать – и принесу, – «доложила» сестрёнка, заслужив благодарный кивок с прикрытыми глазами. Вот это рекорды – я едва нашёл место, где присесть за столом, а они за это время уже вон чего изваяли.

Петро поднялся, дохромал до резного, старинного вида, буфета, и извлёк из нижнего высокого ящика натуральную «четверть» самогона – трёхлитровую бутылку, заботливо заткнутую свёрнутой газеткой. Удивляло всё – и ёмкость, и непривычная «пробка». Хотя, отсюда, с этой избы, не поймёшь, что ближе – Тверь, Москва или пятидесятые годы. Следом из буфета появилась банка варенья, которую тут же утащила на кухню Лина, вернувшись уже с графином красновато-розового напитка, который знали и любили все деревенские дети. Вода с вареньем была гораздо вкуснее, чем всякие газировки. А с вишнёвым, да на вишнёвых же листочках – в особенности.

Старики вмазали по полстакана не сказать чтоб кристально прозрачной жидкости, выдохнув над столом чем-то неявно ржаным, спиртным и явно сивушным. Подняли по крошечному, едва заметному в их похожих натруженных ладонях, куску чёрного хлеба и синхронно глубоко вдохнули. Судя по их глазам, чуть подёрнувшимся туманом, оба уже были не здесь.

Поминали каких-то незнакомых людей, многих, очень многих. Поимённо. Кто-то со сто срок восьмой, кто-то – со сто пятидесятой. Ориентируясь на мелочи и случайные обмолвки, я догадался, что речь шла про стрелковые бригады. Добрым словом помянули комбрига Илью Михалыча. Восхищались каким-то Кешкой, младлеем, с которыми захватывали поздней осенью, да считай зимой, церковь, на месте которой сейчас стояла та, что мы видели. До неё была здоровущая, по словам стариков, каменная, трёхпрестольная, что бы это ни означало. Но они называли храм другими словами, никакого отношения к православию не имеющим. Трое суток пытались занять Хлепень. В ночном штурме той цитадели, в которую фашисты превратили церковь, Петра и ранило, и контузило, и наверняка убило бы, если б не командир, Сергей. Хранитель в основном молчал, и мысли у него вряд ли были приятными и благостными.

– Батя! Чего вспомнил-то! Тут, годов несколько тому, концерт давали по радио, там парень один такую песню спел… Ух, какую! Я сейчас найду, заведу, – Петро захмелел быстро, как бывает у энергичных тощих стариков. Он доковылял до стоявшего в углу под белой салфеткой здоровенного приёмника – такие, кажется, раньше звали радиолами, но уверен я не был. Прямо на крышке которого стоял однокассетный магнитофон. Он, по сравнению с проигрывателем, выглядел бы, конечно, значительно современнее. Если бы не три кольца изоленты поверх.

Покопошившись за этим уголком радиолюбителя, Петро, видимо, включил магнитофон в розетку и поместил ему внутрь, предварительно дунув туда, аудиокассету. Она была завернута в отдельную чистую тряпочку и лежала наособицу. Сквозь шипение и шумы, говорившие о том, что и прибор, и носитель были старыми и капитально уставшими, зазвучала песня. И Хранитель замер, будто громом поражённый. И вправду, песня про колоколенку* почти дословно повторяла то, о чём они только что вспоминали.

– Душевно, – выдохнул он, когда слова закончились, и осталось только ритмичное шипение.

Петро, так же застывший при первых звуках, выключил магнитофон из розетки и вернулся за стол, утирая слезы. Алиса и Лина сидели, кажется, не дыша.

– Яр, заведи-ка ту, что в бане давеча слушали. А эту, слышь, найди мне да запиши в этот, как его, сатану… в плейлист! – велел Сергий. Спорить я не стал.