После «Ясного сокола» деды чуть оклемались и решили пройтись по деревне, к тому самому месту, где едва не приняли смерть в сорок втором. Шли мы медленно, подстраиваясь под скорость Петро. А его, пожалуй, обогнал бы и наш Павлик. Четверть предсказуемо взяли с собой. Лина толкнула меня в бок, сунув в руки какую-то холстину, вроде рушника. Я развернул – там были хлеб, сало, огурцы и яблоки. Когда и собрать-то успела? И откуда навыки такие? Но на берегу, на высоком мысу, где слева текла река Городня, а справа – Вазуза, сливаясь вместе точно перед нами, всё предсказуемо пригодилось. Мы миновали и новую церковь, стоявшую в старом фундаменте, как годовалый ребёнок – в дедовом валенке, обеими ногами в одном, по самую шею. И кладбище позади неё.

Старики смотрели на реки, что сходились перед ними, унося к далёкому тёплому морю неизбывную память наших нежарких краёв. А я всё не мог найти себе места на берегу – будто какая-то сила гоняла меня по мысу с края на край. Сесть на траву заставил себя нарочно, почти что насильно, поняв, что кругами, как пони, я тут ничего не набе́гаю. Положил руки на землю, пробравшись пальцами сквозь траву осторожно, как сквозь пряди волос. Лина встала за моей спиной, положив руки на плечи. Кажется, после той истории утром в машине, она вообще старалась из виду меня не выпускать.

Вспышка перед глазами была недолгой, но, мягко говоря, избыточно информативной. Я, вроде бы, успел всего-то пару раз моргнуть, пусть и не часто. Но то, что само собой появилось из ниоткуда в голове, со временем, потребовавшимся для этого, не соотносилось никак. Это место помнило больше боли, чем, пожалуй, виделось тогда в Хацуни. Ни в какое сравнение не шло.

Чего им дома не сиделось? Там тепло, овцы, козы, урюк всякий. Нет, впёрлись на чужую землю, да давай народишко убивать да грабить. Далеко забрались, аж досюда. А лесов-то пожгли – ужас! Говорили, что это из-за того, что высокие деревья, растущие почти везде в наших краях, пугают могучих и великих воинов Улуса Джучи. Врали, конечно. С тех пор, как хан Узбек принял зелёное знамя – страха в его туменах не было. А в эмирах, беках и нойонах ещё и человеческого почти не осталось. Кавгадый, правая рука хана, исключением не был.

Второй ранг позволял ему многое. А статус ближника самого великого царя Золотой Орды – вообще всё. Их план по подкупу, стравливанию и обескровливанию диких урусов из холодных лесов был великолепен. Пока не провалился, как резвый конь в нору тарбагана, напоровшись на местного князя Михаила. Племянник Александра Невского не стал смотреть на то, как плосконосые уродуют его землю, угоняют людей и жгут леса. Потому что сам был Странником.

Хан запугал, подкупил, прельстил и обманул многих. Ему покорились Владимир, Ярославль и Новгород. Москва же, тогда мелкая, заштатная и никому не нужная окраина, в ту пору только училась набирать силу. Училась у Орды. И никак не могла позволить, чтобы титул великого князя остался у какого-то там северного выскочки, сидевшего на торговых путях. Под одобрительное молчание хана русские князья, братья, дядья и племянники, сва́рились, как псы. За право быть ближе к сапогу, чем к плети-ногайке.

А меднолицые заползали в леса, как термиты, рыскали по чащам, сновали по березнякам и дубравам. И искали. А найдя – жгли, не щадя ни людей, ни земли. Князь-Странник разбил новгородцев под Торжком. Термитов-татар и москитов-московитов на Шоше-реке. После той битвы казалось, что мир уже рядом. Сестра самого Узбека-хана гостила в тереме князя. Пока не пришёл Кавгадый. И не подселил ей чёрные споры, от которых не было спасения.

Князь отправился к хану. Не вымаливать и не выкупать прощения за смерть сестры, не умолять о пощаде. Подмётная грамота, найденная во взятом с татар, убедила его, что там, в Сарай-Берке́, новой столице Золотой Орды, и растёт то самое Чёрное Древо, о котором предупреждали Ветла, Сосна и Вяз. Яри во князе-Страннике было вволю. С тем и отправился. Но против десятка второранговых эмиров и самого Узбека, что был на первом ранге, не сдюжил. Да и не мог бы. Очевидцы писали, что шатры летали над полем, будто сухие листья. Кони визжали, как зайцы. Воздух звенел, будто тысячи сабель бились друг о друга. Ярь выбивала землю из-под ног. Но чёрная ветка, короткая, будто кинжал или большой нож, нашла сердце Странника раньше, чем белый вихрь набрал полную силу. Тело князя плосконосые демоны терзали остервенело, как тогда, в самом первом рассказе Дуба. А потом отдали Москве. Та продала останки безутешной вдове только через год. Научилась бить с носка, как потом стали говорить.

Когда Михаил покинул Тверские земли, направившись к дельте Волги, ведомый лживым письмом, ближники Кавгадыя, среди которых не было никого ниже четвёртого ранга, зато был полный десяток – второго, нашли это самое место, где с высокого мыса смотрел на слияние Городни и Вазузы старый Вяз. К нему приходили за советом князья и селяне. Ни он, ни Хранитель его не делили человечков по тому, сколько стоила их одежда, и чем заслужили титулы и прозвища их предки.

Хранителя изрубили на куски и побросали их в разные проруби на обеих реках. Голову хотели скормить псам, да никто из зверей и не думал приближаться к окровавленному шару без носа, губ и ушей. Поджав хвосты и подвывая, злые, прикормленные человечиной людоеды пятились ползком на пузе, позорно заливая снег жёлтым.

Вяз, от которого, по слухам, и пошло название реки, не смогли ни спилить, ни срубить – железо, как и следовало из названия породы, увязало в старой древесине. На брёвна раскидали три ближайших деревни. Зарево над реками полыхало и днём, и ночью. Ветер разносил искры и пепел старого Древа надо льдом и сугробами. А в полыхавшую адовым жаром дыру на месте огромного пня, в которой догорали корни Вяза, побросали жителей тех деревень.

Меня не трясло. Меня било. Я чувствовал топот тысяч копыт вражьих коней вокруг. Чуял горький дым сотен кострищ и пожаров по округе. Слышал истошные, нечеловеческие визг и вой из полыхавшего провала на месте, где сожгли Вяза. Видел непривычный, полный чёрной злобы оскал на огромной красной луне, когда ветер растаскивал плотные клубы дыма, давая ей полюбоваться на то, что творили на Земле слуги Чёрного дерева, Пятна Тьмы в которых наливались, перескакивая у каких-то с четвёртого ранга разом на второй. И видел слёзы на глазах Хранителя. Со срезанными ве́ками.

– Батя, а внучок-то твой не припадочный ли? Чего это с ним? – прозвучал где-то очень далеко отсюда, в недостижимом и невозможном будущем, чей-то пьяненький голос.

Я перевёл глаза с висевшего над головой огромного ощерившегося багрового шара луны, затянутого в тёмные дымные шкуры. Как это возможно? Почему здесь день, мирно и привольно текут реки, сидят на берегу какие-то старички, и ярко светит Солнце? Странный, несбыточный сон.

– Спи, Петя, устал ты – раздался в голове чей-то голос. Кто это говорил? И кому? Я же не Петя. А кто я, кстати?

На плечи поверх чьих-то тонких лёгких ладоней легли широкие и твёрдые, как тёсаные доски. Перед глазами возник стриженый голобородый старик с непонятными прозрачными кругляшами на глазах. Кажется, одна из рук сорвалась с моего плеча, и он начал шарить у меня по карманам. А что такое «карманы»?

– Лина, бегом, живой ногой до машины! Хватай Оську – и сюда мигом! Доигрался, пень проклятый! – крикнул тот, что со слюдяными окошками на носу. Маленькие ладони сорвались с моих плеч, и стало как-то холоднее, будто в спину задул сиверок.

– На меня гляди, Яр! Ты слышишь меня? – приставал старик. – Слушай, слушай меня! На голос иди, если не видишь!

Вот привязался, бесов дед! До тебя ли? Вся округа полыхает, твари чёрные тьму народу извели. Из провала несёт палёным мясом так, что во рту горько.

– Держись, Аспид! Что бы не случилось – держись! Нет воли твоей помереть сейчас, всё прахом пойдёт тогда, – а это ещё кто? Новый голос в голове, но кому он принадлежал – понятно не было.

– Что это, Оська?! – гаркнул дед со кругляшками. А Оська – это Осип, что ли? Тут, в Печорах, за рекой как раз кузнеца так звали. Но его только что в огонь сволокли чёрные, в два приёма – сперва верхнюю половину, потом нижнюю. Конями провали – пятерым он ихним ковалдом** своим головы в брызги превратил. Не врали бабы – колдун был, видать.

– Ловчая яма, Серый. Вот уж где не ждал нарваться. Под самой Тверью, считай, устроили. Давняя, старая, сильная. Много ваших в ней, – я попробовал покрутить головой, чтоб понять, кто это такой умный выискался. Но увидел только девку в белой короткой нижней рубахе, в странных цветных лаптях, голоногую да с чёрными ляжками. Срам какой.

– Наших? – вот дотошный старик!

– Ваших, да. Хранителей. В корнях мёртвого Древа па́лят живьём уйму народу невинного. И на месте жертвы той получается яма, куда дух Хранителя, Странника или Мастера валится, окажись рядом, как валун с горы. В Месопотамии придумали ещё, там на такие выдумки мастера были. Но чтоб так далеко к северу в наших краях – первую вижу, – у девки по лицу слёзы лились.

– Как вытянуть Аспида с той ямы, трепло?! – не унимался тот, со слюдяными глазами.

– Да не ори ты на меня! – бахнуло в голове так, что старик аж пригнулся, а у девки ноги подломились. Она, знать, тоже голос тот слышала. – Не знаю я! Второй раз за день мне признаваться приходится, что не знаю чего-то – представляешь, как противно?! Мудрое вечное Древо, надёжа Земли – а ни пса не знает, чего не хватись!– Мудрые Древа, надёжи Земли

С искони Мира Род свой вели,

Коль возле Древа дорожка ведёт -

Встреча такая удачу несёт.

Вспомнился мне старый напев Хранителя, Клима. Того самого, чья голова лежала возле моих ног. В страшных глазах которой отражалась кровавая луна.– Древо поможет, коль будет беда,

Древо подскажет любому всегда,

Душу открой да зла не таи

Ты подле Древа – надёжи Земли!

Хором продолжили напев оба голоса, и старика, и второй, непонятно откуда звучавший. Девка кулак закусила чуть ли не в кровь.

А тут снизу ещё малец-оголец появился, волосики светлые, глазки серые, как у братиков моих. Только одежонка на нём странная была, невиданная, и лапоточки цветные на ногах, как у девки, только крошечные – кто и сплёл только ему такие? Да зачем? У них же тут, во сне, лето, теплынь. А возле провала жуткого пар от земли валил неделю, как снег весь стаял вокруг…

– Дядя! Ня! – малец протянул по мне ручонки. А я внезапно увидел свои. Те самые, которые отсекла кривая чёрная сабля давеча.

– Аспид! Если слышишь ещё меня – дотянись до Павлика. Хоть мыслью, хоть рукой – как сможешь. Ловчая яма всю Ярь твою высосала, того и гляди душу приберёт следом. Возьми у Павлика на обратный путь – да возвращайся, дел невпротык! – убеждал неизвестный голос. А белоголовый малец всё тянул ручки, повторяя своё:

– Дядя! Ня! – и на глазах у него тоже появились слёзки.

* Леонид Сергеев – Колоколенка: https://rutube.ru/video/975ba383102fb70e94b3404ac0c628f8

** Ковалдо – старинное название кувалды, большого кузнечного молота.

Глава 3. Не до песен

Как поднять руку, которую тебе отрубили несколько часов назад? Её же даже с земли не поднимешь – нечем. Они, когда я их последний раз видел, обе рядом лежали, пальцами так легонько по землице постукивая-дрожа, будто прощаясь. Плосконосый тогда проорал:

– С каждым так быть, кто сметь рука поднять на Улус Джучи!

На мне с двух сторон висели девки: та, голоногая, слева, и вторая, на Лизавету, племянницу Климову, похожая – справа. На ней порты какие-то непонятные были, небесно-синие. Рыдали обе в голос. Старик со слюдой на глазах на коленях рядом стоял, впереди, возле мальца белоголового, Павлика. И все – в слезах. А голос из ниоткуда всё нудел в голове:

– Всё, что ты видишь – мо́рок, наваждение, обман. Семья твоя здесь, ждёт тебя, живого и здорового. Далеко ушёл, Странник. Возвращайся, пора. Лина! Скажи ему!

А мальчонка всё ручки тянет, а ближе не подходит – дед не пускает.

И тут голоногая меня за уши двумя руками взяла, повернула к себе да в уста прямо и поцеловала сама. В глаза глядя. Солёными от слёз губами. И вдруг понял я, что меня-то, Антипку, порубили чёрные насмерть, да в горниле том, что после Вяза осталось, спалили. Давно уж. А я вот зачем-то сижу на земле опять, да парню какому-то, что за спиной стоит, пройти мешаюсь. Его зовут эти, не меня. Ну и отошёл в сторонку.