Лёля быстро управилась с домашними делами. Отсутствие элементов декора и сувениров, даже полок, где эти мелочи могли бы стоять, уменьшало количество пыли в квартире. Лёля вымыла окна, даже постирала шторы, в сотый раз решив украсить пустые подоконники хоть какими-нибудь непривередливыми суккулентами. Передвинула коробки с книгами, успокаивая совесть имитацией уюта. Пару книг достала, пролистала и оставила на столе. Заканчивая гладить вещи, нетерпеливо поглядывала на часы: мыслями она уже была на пути к Герману.

Лёля стянула волосы в тугой пучок и извлекла из недр верхнего ящика красивый комплект нижнего белья. Нарочно не задерживалась на мысли, для чего его надевает. Подсознание трусливо затаилось, только раз вспыхнув надеждой на продолжение вечера. Быстро натянув тонкое шерстяное платье, она опустила подол и только потом подошла к зеркалу. В этот раз отражение не чудило, показывало то, что положено.

Накинув пальто, Лёля направилась на охоту за шашлыком. Машину она водила нечасто, предпочитала пешие прогулки. Во-первых, боялась садиться за руль, ощущая себя обезьяной не просто с гранатой, а с ядерной бомбой. А во-вторых, прогулки для нее были не перемещением из точки А в точку Б, а неким ритуалом, отодвигающим возвращение в пустую квартиру, где чаще всего подкрадывались сумасшедшие видения. За руль Лёля садилась, когда расстояние для променада оказывалось великовато и если нужно было что-то перевезти. Шашлык оказался той самой драгоценной ношей, которую не хотелось доверять общественному транспорту.

В салоне автомобиля стоял аппетитный аромат жаренного на углях мяса, даже кофейная пахучка не смогла его перебить. Лёля поглядывала в зеркало заднего вида, предвкушая вечер в компании любимого человека.

В квартале от места назначения позвонил Герман и горестно доложил, что задерживается, но планы ни в коем случае не меняются. Он приедет позже, и они обязательно поужинают. Ключ от его квартиры завелся у Лёли довольно давно, но бывать в апартаментах без хозяина доводилось нечасто. Лёля выгрузила коробку с шашлыком и пакет с продуктами. Перекинула лямку сумки на шею и направилась к подъезду. Кое-как, постоянно перехватывая ношу, добралась до четвертого этажа и зашла в квартиру.

Неделя без посещения Лёлей плачевно сказалась на состоянии холостяцкого жилища. Герман не отличался аккуратностью, и криво лежащий ковер или измятые диванные подушки его не беспокоили. Он их просто не замечал. Лёля разложила продукты на кухне, надела фартук и принялась за уборку.

Начала по привычной схеме: с истребления пыли. Видимо, участь ее сегодня такая – сражаться с бардаком. Пропылесосив и вымыв полы, Лёля достала чистящее средство для стекол и нерешительно замерла перед зеркалом в коридоре. Даже дома она нечасто терла зеркальные поверхности, решив, что нечеткое отражение ее вполне устраивает, но тут буквально всё напрашивалось на тряпку, просто умоляло о ней, выставляя мутные разводы напоказ. Лёля несколько раз шумно вздохнула и наконец брызнула из пульверизатора на стекло. Зеркало вело себя прилично – притворялось элементом интерьера и не показывало странностей. Послушно заблестело и отразило разрумянившуюся, взъерошенную Лёлю.

Уже смелее Лёля протерла зеркальные вставки в дверях шкафа в спальне и направилась в ванную. Зеркало над раковиной выглядело на редкость чумазым. Белые капли зубной пасты навевали мысли о шланге, распылившем мутную жидкость с намерением замаскировать серебристый овал на стене. Добавив брызг из пульверизатора, Лёля провела полотенцем дорожку слева направо. Первыми показались ее глаза, остальное оставалось скрыто под мутной пленкой. Она прочертила линию сверху вниз, будто ставя крест на своем отражении… которое больше не принадлежало ей. Рыжеволосый веснушчатый парень, как две капли похожий на ее любимого актера Эдди Редмэйна, лукаво сверкал зелеными глазищами, изо всех сил транслируя дружелюбие.

Лёля впервые не испугалась. В этот раз преобладающим чувством оказалась злость. Она швырнула мокрое полотенце прямо в улыбающееся отражение.

– Оставь меня в покое! Хватит меня преследовать! Ненавижу! Ненавижу!

Парень даже не моргнул, получив в лицо влажным комком. Он проследил за падением полотенца в раковину и поднял глаза на Лёлю.

– Я не могу оставить тебя в покое.

Лёля отпрыгнула назад, выставив вперед руку, будто этот жест мог ее защитить от нечисти или сумасшествия. Впервые отражение с ней заговорило. К зрительным галлюцинациям теперь добавились и слуховые.

– Я шизофреничка, – обреченно выдохнула она и сползла на пол по холодной кафельной стене. Просидела в неудобной позе несколько минут, свыкаясь с мыслью, что болезнь, кажется, прогрессирует.

Зеркало молчало, и Лёля осмелилась встать на колени. Подняв руку, нашла в отражении свою кисть со сморщенной от влажной уборки кожей на пальцах. Рука выглядела знакомой и привычной. Лёля медленно поднялась, наблюдая за тем, как в зеркале постепенно вырастает ее отражение. Галлюцинация исчезла, оставив ощущение беспокойства и опустошенности.

Закончив уборку, Лёля направилась на кухню. Разложила на столе ингредиенты для будущих эклеров и задумалась. В ее квартире стоял духовой шкаф внушительнее и функциональнее, чем простенькая духовка Германа, обросшая изнутри тройным слоем налета от жирных мясных блюд. Но дома она почти не готовила, ограничиваясь самыми простыми рецептами для ленивых одиночек. Ей нравилось возиться с мукой и вымешивать теплое податливое тесто, но Герман, как и все спортсмены, выпечку недолюбливал, обзывая кондитерские изыски Лёли пустыми калориями.

Еще три часа ушло на приготовление пирожных, участью которых было незаметное поедание между отбивной и шашлыком.

Стрелки сдвинулись к двенадцати. Ночь прилипла к стеклу плотно, как битум, но хозяин квартиры всё не появлялся. Лёля вымыла посуду и села пить чай со свежими воздушными эклерами. На второй чашке дверь отворилась, впуская затерявшегося в потемках Германа. Он медленно прошел в кухню и обвел ее взглядом, не задержавшись на Лёле, словно она была элементом обстановки. Затем устроился за столом.

Пока он рассказывал, как его команда обыграла всех соперников, только один раз устроив «качели» в партиях, Лёля подогрела шашлык и нарезала салат из помидоров.

Герман одновременно поедал горячее сочное мясо и активно жестикулировал, изображая в лицах то подопечных, то соперников, то их тренера. В такие моменты Лёля любила за ним наблюдать. Он так искренне переживал за успехи своих ребят, что чувства лились через край. Он торопился рассказать и показать каждый ключевой момент, проживал его заново, позволяя и ей разделить бушующие эмоции.

На волне воспоминаний Герман уничтожил блюдо эклеров и растерянно уставился на пустую посудину.

– Спасибо, Лёшка. Всё было вкусно. Даже эти сладкие булочки. – Он бросил взгляд на часы и нахмурился. – Уже поздно, утром тренировка. Ты завтра работаешь?

Лёля застыла в нерешительности: у нее не хватало духу напроситься на ночевку. Она медлила, ожидая предложения от хозяина. Герман словно не заметил ее колебаний, похлопал себя по животу и поднялся.

– Ты на машине, или тебя отвезти?

– На машине.

Лёля поспешно отвернулась, пряча алеющие щеки. Нащупала в раковине тарелку и накинулась на нее как на возможность изобразить занятость, пока обида не отхлынет от лица. Герман обошел стол. Нависая над Лёлей, вымыл руки прямо под струей воды над ее ладонями, плотно прикасаясь грудью к ее спине. Лёля застыла, ощущая тепло его тела сквозь ткань платья. Герман чуть склонился и поцеловал ее в макушку. Она затихла, как мышь под веником, ожидая продолжения, но его не последовало. Лёля судорожно вдохнула, в очередной раз борясь с комом в горле. От Германа пахло духами. Женскими, сладковатыми, судя по всему, довольно популярными в этом сезоне. Этим же ароматом пользовались как минимум две клиентки New look. Приятный дорогой флер тут же обрел нотки неприязни и привкус горечи.

Лёля с видимым усилием сохраняла лицо еще десять минут, пока домывала посуду. Затем надела пальто, натянула сапоги и, поспешно попрощавшись, вышла из квартиры.

Не первый раз от Германа пахло другими женщинами, но Лёля умело находила для него оправдания, изобретательнее, чем политик после выборов, не сдержавший обещаний. В этот раз зазор между проколом Германа и поиском причины, объясняющей запах, оказался достаточным, чтобы Лёля успела расстроиться и заподозрить его в похождениях.

Открывая дверь машины, она наконец придумала для него правдоподобное железное алиби: распространенный модный аромат мог прицепиться к нему в любом общественном месте, даже в магазине, очень уж он стойкий и приставучий.

Удовлетворившись этим, Лёля завела машину и вырулила со двора. В этот раз душевная боль не была резкой, скорее тягучей и нудной, словно давнишний синяк, по которому случайно ударили снова.

Ее любовь переживала взлеты и падения, валялась растоптанная в ногах и парила в небесах, пусть недолго, но и такое бывало. А родилась постепенно, вместе с взрослением самой Лёли. Но вот осознание чувств оказалось довольно болезненным и стоило разрушенной дружбы.

* * *

Каждый год в школе устраивали день самоуправления. Эту традицию ненавидели учителя, но обожали ученики. Педагоги выбирали себе замену среди старшеклассников, и те целый день преподавали их предмет. Учителя, естественно, подстраховывались заранее: успевали провести все диктанты и контрольные, пропускали новые темы, оставляя для дня самоуправления повторение пройденного или что-нибудь совсем легкое.

Лёля втайне надеялась, что мама назначит ее своей заменой, но Нина Валерьевна за несколько дней во время ужина преподнесла новость, что уроки географии будет вести Лёлин одноклассник – отличник и гордость школы. Лёля молча проглотила обиду вместе с макаронами. Мама не посчитала ее достойной. Это было ожидаемо, но всё равно неприятно.

За день до знаменательного дня учительница истории предложила ей временно занять свое рабочее место. Лёля обрадовалась и испугалась одновременно. Доверие опытного педагога льстило, но необходимость оказаться под обстрелом глаз учеников вызывала дрожь в коленках. Лидия Петровна успокоила: нужно просто выслушать пересказ параграфа у тех, кто сам вызовется отвечать, и поставить оценки карандашом. Лёля заранее изучила расписание уроков. Шестиклассники пугали меньше всего, но последнее занятие она должна была провести у десятого «А». Ее родной «Б» недолюбливал «ашников» и во всем соревновался с ними. На параллели давно шла неофициальная война, нарочно подогреваемая учителями.

Лёля боялась, что ученики просто сорвут занятие и опозорят ее перед мамой-завучем, но проблемы пришли с другой стороны. Стоило Маше узнать, что Лёля будет вести урок в классе, где учится Герман, у нее сорвало тормоза. Сначала она предложила тайно поменяться местами, потом принялась напрашиваться на занятие в качестве стороннего наблюдателя. Получив отказ по обоим пунктам, стала атаковать просьбами передать записку. Лёля долго отбивалась, но оказалось, что проще остановить торнадо, чем Машу, решившуюся на письменное признание в любви.

Накануне дня самоуправления Лёля основательно подготовилась: прочитала параграфы, по которым будет гонять учеников, выгладила белую рубашку и начистила туфли. Первый урок оказался самым сложным. Ребята, взбудораженные анархией, никак не могли собраться и проявить серьезность, хихикали, переговаривались. Но после первой тройки, пусть и поставленной карандашом, затихли и стали тянуть руки. Лёля расслабилась и даже начала получать удовольствие от новой серьезной роли, но на перемене после пятого урока объявилась Маша, раскрасневшаяся и растрепанная. Она мяла в пальцах обрывок тетрадного листа и нервно оглядывалась по сторонам.

– Вот. Передай.

Лёля нехотя взяла слегка влажный от потной ладони листок.

– Маш, может, не надо? Мне неудобно. Как я вообще отдам ему записку?