Сломленная (страница 8)
Мне слабо в это верилось, но я не стала с ней спорить.
– Вы еще очень молоды! – добавила она.
Мне часто об этом говорят, и я всегда воспринимаю это как самый желанный комплимент. Но вдруг упоминание о молодости вызвало у меня раздражение. Это двусмысленная фраза, предвещающая наступление старости. Быть молодым – значит быть сильным, энергичным и жизнерадостным, быть бодрым душой. А старость – это скука, безделье, расточительство. Я вовсе не молода, просто хорошо сохранилась, а это совсем другое дело. Хорошо сохранилась и, возможно, уже никогда не стану другой. Я выпила снотворное и заснула.
Я проснулась в каком-то странном состоянии. Тревога ушла, но меня лихорадило. Отключив телефон, я принялась перечитывать Руссо и Монтескьё. Я читала десять часов подряд, сделав лишь один короткий перерыв – съесть пару яиц вкрутую с ломтиком ветчины. Я читала давно забытые тексты и, что самое интересное, узнавала в них свои собственные идеи. Порой я искренне удивлялась ходу авторской мысли, как будто эти книги писал кто-то другой; но в целом слова и стиль были до боли знакомы. Я узнавала эти долгие паузы и фразы, обрывающиеся на полуслове, узнавала тире и многоточия; все мысли были предсказуемы до тошноты, как затхлый запах комнаты, из которой ты очень давно не выходил. Наконец я заставила себя выйти на улицу и поужинать в ресторанчике по соседству; вернувшись домой, я выпила чашку крепчайшего кофе и открыла свою последнюю книгу. Я все время думала о ней и уже заранее знала, чем кончатся эти терзания. Все, что я хотела сказать, я уже сказала в двух предыдущих монографиях. Теперь я просто повторяла другими словами самые интересные идеи из них. Когда я считала себя успешной писательницей, это был самообман. К тому же в отрыве от уникального контекста первых двух книг мои методы утратили свою новизну и универсальность. Я не смогла сказать ничего нового, абсолютно ничего. Я знала, что второй том может лишь продлить этот период творческого кризиса. И тем не менее потратила три года на работу над совершенно бесполезной книгой. Раньше, действуя методом проб и ошибок, я находила истину. Теперь моя ошибка завела меня в тупик. Я написала абсолютно бесполезную книгу. Ее следовало бы сжечь.
Не думать о будущем очень сложно. Почти невозможно. Я видела свое будущее, и оно было бесславным. Оно было пустым, словно сжатое поле поздней осенью. Пустым и бесконечным. Там не было ни мыслей, ни стремлений. Я больше не буду писать. Тогда чем же мне заняться? На душе пусто, и вокруг – звенящая тишина. Древние греки называли престарелых родственников трутнями. «Трутень старый», – говорит Гекуба в «Троянках». Это про меня. Я замерла, словно громом пораженная. Интересно, как умудряются жить те, кто давно перестал на себя надеяться?
Из чувства гордости я не хотела откладывать свой отъезд и по телефону ничего не сказала Андре. Но следующие три дня тянулись ужасно долго! Равнодушные посетители в ярких пиджаках, книги, прижатые друг к другу на деревянных полках, – все это мало интересовало меня. Меня уже не трогали ни слова, ни музыка. Я думала, что новые впечатления вдохновят меня или помогут расслабиться. Но беспричинное веселье отдыхающих вызывало у меня отвращение. Сходить на выставку или вернуться в Лувр? Я так жалела, что утратила способность воспринимать искусство. Десять дней назад церкви и замки казались мне бессмысленным нагромождением камней. Теперь все было еще хуже. Я буду смотреть на картину невидящим взглядом. Я увижу лишь краски, выдавленные из тюбика и размазанные кистью. Да и прогулки, как я уже успела заметить, мне наскучили. Друзья были в отпуске. К тому же я не хотела слышать от них ни ложь, ни правду. Мне очень не хватало Филиппа… Но я сама отвергла его. На глаза навернулись слезы.