Его блеянье заставило меня закатить глаза, архимаг понимающе покачал головой.

– Так что на счет помощи? – не отставал воспитатель. – Я же всегда рад помочь стране, я верный подданный. Вон какую красоту сохранили, ни одной волосинки не упало с ее головы.

Вспомнила свечу и ножницы. Если бы не странная защита, я бы лишилась и волос, и чистой кожи.

Я прыснула себе под нос, удивляясь, как люди умеют врать, выкручиваться и не хотят признавать свою вину. Ведь это он не досмотрел и позволил Чильяне такое поведение, она у него в любимицах ходила.

Пожилой архимаг заметил мою реакцию и, склонившись ближе, вдруг протянул мне руку.

– Я ее забираю. И посмейте что-то вякнуть, тогда о вашей халатности узнает сам король Дэкус.

– Но… как же… она же…

– Любава, ты добровольно уходишь со мной из интерната и согласна быть моей личной воспитанницей до совершеннолетия? Меня зовут Патроун ис-тэ Орисс.

Я кивнула. Губы сами собой расплылись в счастливой улыбке.

– Ты должна произнести, детка, – подсказал архимаг. – Это магический договор. И назовись.

Прочистив горло, шепотом проговорила:

– Я – Любава безродная, согласна уйти с вами, Патроун ис-тэ Орисс, из интерната и стать вашей воспитанницей до совершеннолетия.

Наши руки подсветились синей магией, она закрутилась вокруг пальцев и потухла, рассыпавшись сверкающей крошкой.

– Конечно-конечно… – вякал за плечом архимага воспитатель, – забирайте, ис-тэ.

– Принесите девочке вещи, которые я привез, и помогите одеться в дорогу. Любава, – он выровнялся, – я должен это, – показал взглядом на мою грудь, – спрятать. Ты не против?

Я непонимающе осмотрелась. Под рубахой, словно застряла лампа с пучком люмитов, что-то сияло. Приложила ладонь – греет, покалывает, играется с моими пальцами. Неужели это та самая эссаха, средоточие магии, о которой я так много читала в книгах?

– Любава? – мягко повторил архимаг. – Я спрячу только видимое, чтобы люди не задавали лишних вопросов, магия останется с тобой навсегда, детка.

– Конечно, ис-тэ, можете спрятать.

И он плавно повел кистью, скрывая от любопытных глаз мой дар.

Колесницу Синара сильно качнуло, и я очнулась ото сна. Выглянула в окно.

Впереди показался особняк Патроуна, тонкими белыми шпилями башен прокалывающий тяжелое ночное небо над Антиалем.

Мой дом. Дом, в котором я была по-настоящему счастлива.

Глава 2

Синарьен

Вывести Любаву из замка без разрешения короля – оказалось труднее, чем я ожидал. Пришлось папины блоки перебрасывать на другого человека, потому что артефакты отслеживались и не давали девушке переступить границу усадьбы. Одно дело, когда я снимаю браслеты по нужде, другое – когда артефакт остается много часов без движения. Могут возникнуть подозрения.

С временной ношей в виде красивого браслета, который, увы, придется ото всех прятать, пока мы не вернемся, справилась Джесси – служанка Любавы.

Я мог, конечно, дождаться утра, выпросить у короля разрешение на перемещение Любавы под мою ответственность, но времени не было, а объяснять папе о причинах нашей скорой ночной поездки – это открывать все карты. Да и где гарантия, что он позволит Любаве сделать хоть шаг из замка?

Мирион хоть и дал слово снять все обвинения с девушки, но на это нужно время. Да и оставалось еще в невиновности Любавы убедить упрямого короля, а он и без суда может ее наказать – по собственной воле.

Киран отвлекал стражу, рискуя головой, пока мы с Любавой пробирались через лабораторию в амбар и оттуда уже выскользнули из усадьбы О’тэнли на одной из рабочих колесниц.

Пришлось на выезде подождать несколько минут, пока страж нас догонит и пересядет с коня за управление машиной. Я не мог вести, не восстановился до конца после всего, что случилось, голову вело, а тело знобило.

В дороге, что заняла несколько часов, Любава почти все время спала. Наверное, пыталась восстановить силы, чтобы их хватило на лечение подруги, но меня бесконечно грызло плохое предчувствие.

Киран тоже выглядел напряженно, часто оглядывался в салон и удрученно покачивал головой.

У меня всю дорогу горло сковывало: то ли от страха, то ли от необратимости, уснуть так и не смог. Если Любава не потянет лечение, она себя выжжет, а если… даже думать не хотелось, что будет, если мы не успеем.

Приехали за полночь. Небо плотным покрывалом спрятало звезды, улеглось толстым пузом на шпили белых башен. В окнах особняка покойного Патроуна уже не светилось, только боковые фонари-отслеживатели из люмитов вспыхнули, стоило нам приблизиться.

Любава прошла мимо загоревшегося фонаря, даже не взглянула на него и не испугалась, уверенно поднялась к центральной двери. Ласково провела ладонью по лепнине в виде птицы олефис и наклонила пышный хвост птицы, отчего замок щелкнул, а дверь перед девушкой распахнулась.

Я лишь рот открыл. Она здесь была раньше.

Возможно, ректор возил ее сюда, когда она училась. Или… или она была здесь до учебы в академии.

Так любовно на дом могут смотреть только те, кто его давным-давно покинул.

– Киран, это ты? – прилетел сверху слабый женский голос.

Навстречу к нам, спускаясь по центральной лестнице гостиной, в длинном темном халате и покрытыми черным платком волосами, шла Марисса.

Я дернулся к Любаве, чтобы ее удержать, потому что одного взгляда на изможденную эльфийку было достаточно: мы опоздали.

Марисса словно высохла. Худые косточки ключиц просвечивались сквозь бледную кожу в том месте, где от ее движения распахнулся халат.

– Где же ты была? – просипела девушка и с рыданиями бросилась к Любаве обниматься.

– Я не знала… – взвыла Белянка в ответ.

Мы переглянулись с Кираном. Воин выглядел ошарашенно и раздавлено, а в глубине темных глаз вертелось что-то злое и агрессивное. Он моргнул и отвернулся.

– Попрошу слуг приготовить комнаты, – буркнул страж.

– Комнату. Одну, – сказал я, и Киран перевел взгляд на Любаву, словно ждал ее согласия.

Любава же, услышав мой голос, дрогнула, отстранилась от Мариссы, медленно повернулась, зло стерла слезы со щек и с яростью прошептала:

– Это ты, Синарьен ин-тэ, виноват… Ты знал. Ты, мрак, все знал… и не помог. Я бы спасла девочку, успела бы…

Я держал удар. Понимал, что она права, но пытался выгородить себя:

– Ты была без сил. Я не мог так рисковать.

Любава дернулась от меня, словно я зараженный чернотой, и подняла ладони. На ее пальцах тут же заискрила магия.

Киран выступил вперед, чтобы меня защитить, но я махнул ему рукой, приказывая не вмешиваться.

– Из-за тебя я была без сил, – прорычала Любава, скручивая пальцы. Магия, что до этого лечила меня и согревала, закрутилась вокруг шеи и обожгла холодом кожу.

– Из-за меня… – прохрипел я, не смея поднять руки – позволял себя убить. Лучше уж от ее руки уйти во мрак, чем унизительно умереть от мерзлого дыхания, что преследовало каждый день и угрожало задушить во сне.

– Любава, что ты делаешь? – испуганно прошептала Марисса.

Эльфийка попыталась коснуться ее плеча, но Белянка агрессивно дернулась в сторону и закричала:

– Вы могли меня позвать! Я бы успела. И ты все знал! – перевела разочарованный влажный взгляд на Кирана, воин сразу же поник. – Его жизнь, – она глянула на меня, как на насекомое, – важнее остальных, да? Что вы за люди такие?!

– Лю… – попытался я.

– Молчать! – удавка стянулась сильнее. Любава будто выдохлась, голос потух: – Молчи лучше…

– Не хочу молчать, – прохрипел я сквозь боль, неосознанно вцепился пальцами в невидимый хомут на шее, но тут же убрал руки, уронил их вдоль тела. – Потому что устал. Я виноват. Признаю. Должен был сказать, что мы с девочками прилетели вместе. Но ты и сама знаешь, что не мог.

Любава застыла напротив. Я чувствовал по давлению на шее, что она на грани срыва.

– Не делай этого, – попытался встрять Киран, но девушка мотнула в сторону свободной рукой, и страж тоже схватился за шею. Незримая сила потащила его вверх, носки сапог оторвались от пола.

– Хватит! – закричала Марисса, срывая голос.

Нас с Кираном отбросило горячим воздухом в центр гостиной и накрыло защитным золотистым куполом.

Эльфийка упала на колени и обессилено прошептала:

– Хватит на сегодня смертей… Никто не виноват. Не всех можно вылечить. Любава, остановись.

И Белянка будто очнулась. Отступила. Затем еще на шаг. Ошарашенно посмотрела на свои руки, на кончиках пальцев все еще горел белый огонь. Он рассыпался, когда девушка перевела на меня взгляд.

Шею жгло от удавки, я придерживал ее рукой. Любава заполошно моргнула и отвернулась.

– Я хочу увидеть ее, – холодно сказала она, подавая руку Мариссе.

Эльфийка поднялась, всмотрелась в глаза подруги.

– Ты в порядке?

– Нет, – резко ответила Любава. – И никогда не буду.

– Ты его чуть не задушила, – прошептала Марисса. – Что на тебя нашло?

– Но не задушила же.

Киран сидел на полу, опустив голову на колени и, когда девушки ушли, вдруг заговорил:

– Патроуна больше нет, незачем хранить тайны. Я был здесь садовником и конюхом, когда он впервые привел худенькую беловолосую иномирку в дом.

Я тоже сел, повернул голову в его сторону, намекая, что готов слушать.

Но воин долго молчал. Опустив голову на грудь, перебирал между собой пальцы. Когда он заговорил, я дернулся от неожиданности – таким напряженным был его голос.

– Поначалу она почти не выходила из дома, я лишь изредка видел в окне ее бледное лицо, а потом ис-тэ попросил научить девушку ездить верхом.

– Это была Любава? – осторожно спросил я.

Киран, почесав повязку на глазу, только кивнул.

– Она в первый же день свалилась с лошади и сильно ушибла ногу. – Он перевел ладонь на голову и смял волосы. – Я думал, что Патроун меня уволит, но он был добрым стариком. Даже слишком. И на удивление ушиб, без вмешательства лекаря, быстро прошел, утром Любава уже пришла на занятие и держалась в седле лучше некоторых, кто годами ездит. Так мы и сдружились.

Тон, которым он это сказал, полоснул по груди, я стиснул челюсти. Ревность обожгла изнутри.

– А потом… – он тяжело поднялся. – Не знаю, зачем я вам это говорю.

– И что было потом?

– Я влюбился, – отрезал воин.

– А она? – меня окатило холодом. Может, Киран и есть тот самый, кому она в любви во сне признавалась?

Страж пожал плечами и пошел по коридору. Я за ним, и через несколько пролетов мы попали в широкую столовую с высокими стрельчатыми окнами. Сейчас на улице было темно, но свет полного мауриса окутывал синевой длинный стол и ряд деревянных стульев.

От нашего приближения загорелись бра из люмитов, ослепили.

– Она не отталкивала, – сказал Киран, – но и никогда не смотрела на меня… – вояка повернулся, сощурено окинул меня взглядом, – как на вас, ин-тэ. Да и теперь это не имеет значения… Мне лишь интересно, почему Любава вдруг стала такой холодной, безрассудно агрессивной? Я помню ее другой, вдумчивой, справедливой. Теплее человека не найти на всем Энтаре. Патроун не просто так обожал ее и называл дочкой. А сейчас я Любаву не узнаю, в ней будто часть души замерзла.

– Так и есть. И мне кажется, я знаю, в чем дело.

Киран поставил на стол кувшин и две кружки, плеснул напиток в обе и одну протянул мне.

– Я не имею права говорить, – резко охладел воин, – поэтому лучше оставим этот разговор.

– Говорить, о чем? О нашем с Любавой обручении?

Он моргнул одним глазом, залпом выпил из кружки, налил из кувшина еще.

Я пригубил напиток: терпкий, пахнет голубикой. Тоже выпил все и, попросив жестом добавки, продолжил:

– Я знаю, что обет разрыва накладывает много ограничений. Мне важно понять, как это исправить.