– Я хочу рисовать, как ты, – канючила Женя, теребя длинную косичку. Ее волосы почти доходили до поясницы. Мать часто просила Киру их рисовать, чтобы «запомнить на подольше».

Женя пробовала рисовать самостоятельно. Но когда садилась за стол, брала карандаш или кисточку, а потом касалась ими бумаги… Выходило совсем не то, что она видела в голове. На нее смотрели несимметричные лица с кривыми бровями, косыми глазами и пуговицами вместо носов. Как бы Женя ни старалась, у нее не получалось добиться того же, что выходило у Киры. Выходило не то и не так.

– Хочешь, я запишу тебя в художественную школу? Это что-то вроде кружка… – как-то раз спросила у Жени мама.

Мама на ходу пила горький кофе и что-то записывала. Иногда Жене и вовсе казалось, что та говорила не с ней, а с теми многочисленными корявыми строчками, которые ей удавалось записать второпях. Работа, работа и еще раз работа. Мама не видела ничего, кроме журналистских статей.

– Я хочу, чтобы меня научила рисовать Кира, – недовольно буркнула Женя, ковыряясь в холодной овсяной каше. Та напоминала сопли. Ее не то что есть, на нее невозможно было даже смотреть.

– У Киры свои заботы, а для обучения живописи есть специализированные школы. – Мама продолжала разговаривать с ежедневником. – Тебя в них научат чувствовать краски, расскажут о теории, будет много практики и советов преподавателей. Я не понимаю, почему ты так ершишься. Кира ведь тоже училась и до сих пор учится в такой школе.

– А я не хочу, чтобы меня учила живописи незнакомая старая тетка.

Когда Жене исполнилось девять, она все-таки поступила в художественную школу. Без помощи и подготовки. Кира так и не согласилась учить ее рисовать, ссылаясь на загруженность. Последнее, что ей хотелось делать, – говорить «мелочи», как держать кисточки и карандаши.

Женя в одиночестве корпела над своими первыми эскизами. Чтобы поступить в школу, нужно было нарисовать все что угодно. Женя даже не рассматривала написание портретов – не хотела упасть лицом в грязь. Поэтому воссоздала на шершавой бумаге рабочий стол сестры: ее книжные полки, вырезки из журналов и газет, которые она приклеивала малярной бумагой к обоям, древний стакан, хранивший карандаши и кисти разных форм и размеров. Женя потратила на рисунок несколько дней.

– Ты хорошо чувствуешь тени и уверенно держишь карандаш. Немного некорректно изображаешь объем, но этому я тебя научу, ради этого мы тут и собрались, правда? Будешь рисовать у меня графику, – сказал Жене на первом занятии ее будущий преподаватель Айрат Вавилович. – После ты можешь стать хорошим архитектором. Архитекторы и дизайнеры интерьеров хорошо зарабатывают.

На это Женя лишь скованно улыбнулась. Она не осмелилась сказать, что в школе художественных искусств хочет научиться рисовать портреты маслом или акварельными красками. Женя ничего не имела против карандашей, но при виде красок вдохновением наполнялась каждая клеточка ее организма – сопротивляться этому магическому чувству она не могла.

– Живопись не для тебя, – будто прочитав ее мысли, сказал преподаватель.

Потом Женя часто глядела на доску почета в художественной школе, где висел портрет ее преподавателя. Под фото было написано: «Кичибеев Айрат Вавилович блистательно чувствует таланты своих учеников. Его напутствия – билет в счастливую жизнь».

Жене не нравились эти слова. Она считала, что Айрат Вавилович ошибся, когда сказал, что ее призвание – архитектура, а потому и фраза на почетной доске – всего лишь пустой звук.

Спустя несколько занятий Женя осмелела и попросила преподавателя научить ее рисовать красками. Но он сказал то же, что и в их первую встречу: «Живопись не для тебя».

Айрат Вавилович учил Женю рисовать разными карандашами – твердыми, мягкими, с толстым и тонким грифелем. Графитовыми палочками, углем… Женя даже в сонном состоянии могла с легкостью управлять черно-белым рисунком: его тенями, объемом, линиями. Айрат Вавилович почти до совершенства отточил ее навыки в графике, но не научил обращаться с маслом и акварелью.

– Если ты правда хочешь писать красками, учись сама, – отвечала на жалобы сестры Кира, не отрываясь от пейзажей. – Ее, понимаете, искусству учат, а она жалуется. Закатай губу. У тебя получается изображать из ничего картинку, это уже многое. Теперь ты должна сама понять, как тебе рисовать дальше, какой стиль выбрать и к чему у тебя лежит душа.

Поэтому Женя начала копировать картины великих художников. Она не знала ни их имен, ни биографий, ни названий стилей, в которых они работали. Она просто видела картинку в интернете, скачивала ее и пыталась перенести сюжет на альбомный лист или холст. А когда Женя впервые оказалась в музее изобразительного искусства, надолго запомнила все техники и приемы, чтобы впоследствии перекладывать их на свои работы.

И вот она попробовала взяться за портрет Киры. Женя нарисовала идеальный эскиз карандашом, но не смогла сохранить схожесть с оригиналом, когда наносила на холст масло. Многие линии утратили силу, потерялись. Выбор цветовой палитры и вовсе оставлял желать лучшего. Ничего не вышло.

Женя продолжала ходить в художественную школу. Она выслушивала монологи Айрата Вавиловича о своем блистательном будущем в архитектуре, параллельно срисовывая натюрморты. Но все снова было не то и не так.

Она не могла найти свой стиль, а сестра в этом ей совсем не помогала.

– Ты должна сама понять. Я тебе ничем помочь не могу, – говорила Кира и уходила заниматься своими делами.

3

Подойдя к панельке с номером двадцать один, Женя глубоко вздохнула. К горлу подкатил ком страха, и она сжала кулаки.

«Даже если Кира не будет рада меня видеть, это не конец света. Это… это… не конец. Она должна помочь. Она не может меня бросить. Она моя родная сестра. Близкие всегда помогают друг другу. Ну и что, что мы давно не общались и не виделись? Это совсем не значит, что мы стали чужими».

Трясущимися руками Женя набрала номер квартиры на домофоне. Прошло не меньше минуты, прежде чем ей ответил незнакомый женский голос:

– Да? Кто там?

– Извините, а Кира сейчас дома?

– Кто ее спрашивает? – недоверчиво поинтересовалась незнакомка.

Женя зажмурилась, пытаясь вспомнить имя девушки, с которой жила сестра. Оно почему-то внезапно вылетело из головы.

– Полина, – наконец произнесла Женя, – возможно, вы про меня мало что знаете, но это Женя Кац, младшая сестра Киры. Мы с вами еще не знакомы.

Повисла недолгая пауза, после чего все тот же женский голос произнес:

– Ого, у Киры есть сестра. Ну, проходи.

Дверь открылась, и Женя зашла в темную парадную. Помещение встретило ее гробовой тишиной – только чавканье мокрого коврика под ногами прерывало тягостное безмолвие. Когда Женя поднялась на третий этаж, ее уже ждали. Но ждали настороженно – подруга Киры лишь приоткрыла дверь на цепочке.

– Здравствуйте, – сказала Женя, переминаясь с ноги на ногу. – Меня зовут Женя, как я уже говорила.

– Привет. – В небольшую щель выглядывала невысокая длинноволосая девушка с азиатским разрезом глаз. Черные волосы, казалось, еще сильнее высветляли ее бледное лицо, но накрашенные красные губы создавали гармонию.

– Представляешь, Кира никогда не рассказывала о тебе, – сказала Полина, с недоверием рассматривая Женю. – Я в шоке, что у нее есть сестра. Вы родные?

– Да.

– О-бал-деть… Можешь как-то это подтвердить? Не подумай, я тебе верю – вы даже похожи, но все же в наше время легко нарваться на мошенников.

– Это точно, – с грустью ухмыльнулась Женя, вспоминая свой прокол с квартирой. – Я могу показать паспорт, у нас с Кирой одинаковые фамилии… и прописка.

– Пусть мы знакомы с Кирой несколько лет, я не знаю таких подробностей. Лучше расскажи про вашу маму и… где учится твоя сестра.

Получив развернутый ответ, Полина удовлетворительно кивнула.

– Верно. В таком случае я рада с тобой познакомиться. Сестра моей подруги – моя сестра. Проходи.

Полина сняла цепочку с двери и отошла, пропуская Женю в квартиру. Подруга Киры была одета в домашнюю персиковую пижаму, сверху девушка накинула халат в стиле японского кимоно, что невероятно сочеталось с ее наружностью. На вид ей было не больше двадцати пяти, но позже Женя узнала, что ей уже тридцать.

– Спасибо. – Женя улыбнулась и поежилась. Отчего-то ей стало неуютно в этой квартире. – Где Кира?

– Она в командировке в другом городе, через пару дней приедет. А у меня последний день отпуска, – улыбнулась Полина, пропуская Женю вперед. – Я решила никуда не уезжать. Сижу дома, читаю Достоевского, вечерами хожу в театры. Когда ты офисный планктон в банке, все это уже кажется невероятной роскошью. Так что пользуюсь, пока могу.

– Понятно. – Женя поджала губы, немного ошарашенная такой откровенностью Полины. Она говорила легко и свободно, будто знала Женю всю жизнь. Той даже показалось, что Полине было все равно, с кем и о чем говорить. Главное, чтобы слушали.

– В общем, раздевайся и проходи, расскажешь о себе. Сейчас поставлю чайник. Чувствуй себя как дома.

Женя повесила рюкзак на стойку для верхней одежды и огляделась. Обычная двухкомнатная квартира.

«Но почему мне кажется, что здесь, кроме нас, есть кто-то еще?» – мелькнуло в голове.

Женя стояла в небольшом коридоре, прямо была кухня, справа – ванная и туалет. Слева – продолжение коридорчика и две двери, ведущие в комнаты. В одной из них будто кто-то находился. Женя сама не могла понять, почему так думает, но отделаться от чувства, что некто прислушивается к ее дыханию, никак не получалось.

В квартире пахло цитрусами, и выглядела она как картинная галерея – на стенах в крошечном коридорчике висели холсты самых разных размеров и форм: прямоугольные, квадратные, круглые. Тут были копии экспрессивных картин Сесили Браун и меланхолия неизвестного Жене автора. Они, по мнению Жени, совсем не сочетались, напоминая американские горки чужих чувств: сначала душа наполнялась невероятной энергией и счастьем, а после тут же утопала во мраке и липком горе.

– Ты где? – послышалось с кухни. – Руки можешь помыть в ванной, она тут.

– Да, спасибо. Я немного зависла на картинах, – улыбнулась Женя. – Их нечасто встретишь в обычных квартирах. Хотя вы живете с художницей, поэтому вроде как ничего необычного.

«Что за ерунду я несу?» – подумала Женя.

– Браун – моя любимая художница, – подойдя к ней, сказала Полина, – поэтому ее работы висят на виду. А рядом – последние творения твоей сестры.

– То есть вы хотите сказать, это нарисовала моя сестра?

– Со мной можно на «ты», – мягко сказала Полина и продолжила после Жениного кивка: – В остальном – да. Это нарисовала Кира за последний год. Раньше она не выдавала таких шедевров. Только не говори ей, что я так сказала. Она может обидеться.

Висевшие на стенах картины Киры ужасали. Женя не узнавала «почерк» сестры. Казалось, жуткие шедевры рисовал незнакомец.

С холстов взирали чудовища без лиц и эмоций. Кровожадные сюрреалистичные сюжеты пробуждали внутри одновременно отторжение и восхищение. Женя остановилась возле одной из картин и с упоением и страхом начала вглядываться в беспробудный мрак – с холста на девушку смотрело человеческое существо, но вместо губ, глаз, носа, рта и бровей зияла черная как смоль дыра.

Женя фанатично рассматривала мазки, представляя, как это создавалось, и вдруг она заметила, что все линии были четкими и продуманными. Они напоминали математический алгоритм. Кира использовала незнакомую Жене технику – она проворачивала ворс кисти, создавая едва заметные круги из разных оттенков. Черный незаметно перетекал в темно-серый; темно-серый в светло-серый; тот, в свою очередь, в бледно-серый и, наконец, в белый. А после все начиналось сначала – от черного к белому. Каким образом Кире удалось создать гипнотическую картину, оставалось загадкой. При этом, отойдя чуть назад, невозможно было даже заметить четко выверенный алгоритм.