Сидя под скупым светом электрической лампочки, его собеседники молчат. Время от времени с мостовой доносятся шаги. Где-то стучит входная дверь. Тикают часы. В общем-то все вечера одинаковы: кофе, лица, которые каждый знает наизусть, и разговоры тоже одни и те же.

Площадь тускло освещают восемь фонарей, а дальше – темнота. На улицах, где не видно ни души, мрак хоть глаз выколи. В вышине, среди елей и лиственниц, носится ветер, и кто-то шагает по Пороховой долине, раз-два, раз-два, – путник идет всю ночь. Может быть, из облаков покажется луна, и тогда часовой насторожится, уловив – если ему не померещилось – за большим валуном какое-то движение. А луна плещет светом на новый дом лесничих, на поляну перед ним, на траву и на все каменистые тропы. Впрочем, никто не видит лунного блеска, ведь под небом только часовой, у которого едва не выпрыгивает из груди сердце (ночью его стук слышен особенно отчетливо).

Пороховой склад находится в устье долины, зажатый между Палаццо и Пороховой горой, над острым выступом, торчащим из ледника, отходящим от его правой стенки. Еще выше – отвесные скалы, они взбегают к небу на сотни метров. В кромешной глубине ночей то и дело бормочут падающие камни, что-то хрустит – и по ущельям прокатывается эхо.

– Бертон, – окликает Барнабо товарища, с которым он сегодня дежурит в сторожевой хижине. Бертон дремлет на соседней кровати; сквозь окно течет лунный свет и ложится пятном на пол. – Ты слышал? Шум какой-то был.

– А, так ты тоже не спишь? Наверное, камни сорвались вниз. Вряд ли те проходимцы умеют лазать по отвесным скалам. Да вдобавок ночью.

Тишина. Доносятся шаги Моло: он сейчас на часах.

– Слушай, – продолжает Бертон, – вот бы подняться на самую макушку ледника и посмотреть сверху на весь этот простор. Как тебе? Интересно же, что видно оттуда.

– Да ну тебя, – отмахивается Барнабо, – скажешь тоже. Безумная затея. Взбрело ведь тебе такое в голову. Погоди, ну-ка тише.

Но все будто бы спокойно. Только шелестят шаги Моло.

– Ты чего? Услышал что-то?

– Нет. Ничего. Померещилось.

6

Дождь. Вот напасть. Уже третий день не выйти из дома. Да и кому, в конце концов, захочется бродить среди мокрых деревьев, стряхивающих холодные капли, и шагать по сырым лугам? Горы укутаны белесой дымкой.

Вечер спускается незаметно, застигает врасплох. Лесничие все на первом этаже. Дела есть всегда: нужно смазать ружье, в доме прибраться, почитать книгу; в том углу, где полумрак, кто-то тихо напевает.

– Лампу бы зажечь, Коллинет, – говорит Джованни Марден, когда становится так темно, что ничего не разглядеть.

Коллинет зажигает керосиновую лампу, и лес за окном кажется теперь совсем черным.

– Есть вести с порохового склада? – спрашивает Пьетро Форниои.

– Скоро наши спустятся оттуда.

Или уже спустились? Хлопает входная дверь.

А, это свои. Моло вернулся из Сан-Никола, где покупал еду. Весь вымок под дождем.

– Проклятая погода, – говорит он. – Ниже по дороге, что ведет в долину, рядом с мостом, скатилась глыба, и если бы я не отскочил вовремя, она раздавила бы меня. Кстати, видел в кафе инспектора и местных, они по-прежнему толкуют о Дель Колле. Я сказал им, что нужно делать.

– Ну надо же: сказал, что делать.

– А ты думал. Между прочим, они ответили, что согласны со мной и поступят именно так. Завтра же утром они начнут поиски в Валлонге и одновременно обследуют другую сторону долины, вплоть до Крестового плато.

– И что они намерены искать? Что здесь вообще можно искать в этой-то глуши? – поддевает его Марден.

– Они проверят все хижины. Преступники наверняка прячутся в заброшенных домах. Загвоздка, по-моему, в том, что никто просто не хочет заниматься поисками. Дель Колле убит, а вы тут греетесь у камина.

– Что вообще, по-твоему, значит – обыскивать лес? – вмешался Барнабо. – На вершинах уже кое-кто побывал. И это обернулось бедой, разве не так? А между тем дело нечисто именно здесь, внизу.

– Ты что же, хочешь сам заняться поисками? – съехидничал Моло.

– Я этого не говорил.

– Разве не достаточно смерти Даррио? Ты намерен лезть туда же? И потом, где ты видел…

– В горах всего две дороги, – вмешался Форниои-старший. – Одна ведет наверх, другая – вниз. Сперва ты поднимаешься, после – спускаешься. Ну а затем пишешь: почтенный синьор инспектор, мы исполнили поручение…

– Да прекратите же балаган! – осекает его Марден, в то время как все смеются. – Завтра утром Моло и Дуранте отправятся на Голую вершину и обследуют те места – вплоть до Валлонги. А вы, Анджело и Примо Форниои, обыщите лес со стороны Крестового плато.

– Ступай-ка, Барнабо, на Высокую гору и запаси вдоволь камней, – говорит Моло, подойдя к Барнабо, и хлопает его по плечу.

Барнабо, разозлившись, оборачивается и хватает его за рукав.

– Затевать с тобой драку мне совсем не хочется, – говорит Барнабо. – Ты не знаешь, на что я способен, дружище.

Моло багровеет. Барнабо встает, товарищи прикрикивают на них:

– Хватит пререкаться, ссоры нам тут ни к чему! Лишь бы уколоть друг друга!

Но Моло уже накидывается на Барнабо; он сильнее, и Барнабо приходится несладко. «Когда Дель Колле играл на аккордеоне, все собирались вокруг, – думает Барнабо; в итоге ему удается схватить соперника за шею и сжать пальцы покрепче. – Конечно, ты сильнее, но сейчас я тебя повалю».

Барнабо начинает одолевать Моло: его рот скривился от боли. Вот это позор. На глазах у всех уступить юнцу. Барнабо понимает, что товарищу в самом деле больно, и делает вид, будто его руки соскользнули с шеи соперника, разжимает пальцы и отступает. Моло, пыхтя, поднимается на ноги. Он раздосадован и сердит.

– Ну что, ясно тебе теперь, что напрасно тягаешься со мной? – ворчит Моло.

Барнабо выходит на крыльцо. В темноте шелестит дождь. Из окон сочится свет, доносятся голоса лесничих, и смех тоже.

Ранним утром дом оживился. Погода наладилась? Пока непонятно, плотный туман лишь начал слегка редеть.

Моло, Дуранте, Монтани и Форниои собираются на разведку. Остальные пока не встали и дремлют под теплыми одеялами, прислушиваясь к шорохам дома и голосам на кухне, где варится кофе. Приглушенный шум шагов, звяканье посуды, потом снова тишина. Наконец четверо товарищей готовы в путь, снова доносятся их голоса, стучат сапоги по каменистой дорожке. И опять они перебрасываются словами, но что говорят – не разобрать. Голоса удаляются в сторону леса вместе с отзвуками шагов, увесистых и гулких.

Однако поиски ни к чему не привели. Три дня кряду четверо лесничих ходили по горам. Они обследовали почти всю цепочку хребтов, но следов преступников не обнаружили. Они не заметили подозрительной нитки дыма, не уловили ничьих голосов – разве что кукушек, воронов и ветра. Случалось, с седых отвесных склонов, нависших над лесом, скатывался камень. Никто не видел его; он сообщал о себе лишь раскатистым бормотанием, долетавшим издалека.

Целый день Дуранте шел по верхнему краю леса, то и дело паля в воздух дважды: один выстрел он выпускал из ружья, другой из револьвера – мол, пусть думают, что он вдвоем с товарищем. Тем временем Моло, слыша эти выстрелы, подкарауливал убийц на просеке рядом со старой хижиной, поскольку думал, что стреляют они и наверняка скоро спустятся сюда. Но никто не показывался. Ветра в тот день не было, и ухо различало даже самые дальние звуки.

Моло и Дуранте вернулись домой первыми, унылые и голодные. На следующий день незадолго до полудня пришли Монтани с Форниои. Неужели они напали на след?

– Вот и вся наша охота, – сказал Форниои, доставая из сумки подбитую птицу, большую окоченевшую ворону.

– Ворона? Ты ведь не собираешься есть ее?

– Отчего же? Сварим суп. Дичь как-никак.

7

В конце концов забыли и про Дель Колле. Его прославленное английское охотничье ружье с резным прикладом, солидное оружие, повидавшее немало на своем веку, перешло к Джованни Мардену вместе с обязанностью возглавлять отряд лесничих.

А время между тем продолжает идти, хотя никто толком не обращает на него внимания. Близится осень, и о многом уже позабыто. Те, кто снял со стены свои ружья, чтобы отправиться на ночной обход леса, в один прекрасный день бросают эту затею и остаются дома, повесив ружье на тот же гвоздь и прикрыв белесое пятно на стене, проеденное временем. Пока солнце описывает дугу по небу, наступает миг, когда лучи пробиваются сквозь окно и падают на стальной ствол: он словно вспыхивает. Все покрывается пылью. Сперва ее нет, но проходит несколько недель, и оказывается, что она запорошила все в доме: старые книги, карнизы, мебель, проникла внутрь часов с четырьмя циферблатами, что на вершине колокольни Сан-Никола. По ночам звонарь, бывает, прислушивается; ему кажется, что часы то и дело вздыхают. От их боя вздрагивает вся башня. А потом отголоски этого боя тают в воздухе, ветер уносит их вдаль.

Жизнь в Новом доме течет плавно; здесь все ладится, и у каждого лесничего есть даже своя стойка, чтобы упражняться в стрельбе, и латунные мишени. Но, говоря по правде, никто пока не обжился тут. И это понятно: дом новый, мебель из свежего дерева, на кроватях пружинящие сетки, в то время как на прежних койках под матрасами были только доски. В каждой комнате керосиновая лампа, пахнет только что обструганной елью, тикают часы. И есть еще что-то неуловимое – никто не смог бы объяснить, что это.

– Здесь явно не хватает Дель Колле, – сказал однажды вечером кто-то из лесничих.

Впрочем, нет, дело вовсе не в Дель Колле, а в том, что обитателей дома не покидает ощущение, будто с минуты на минуту кто-то должен явиться. Речь не о вторжении неприятелей, а о приходе незнакомца. Каков он, сложно сказать. То и дело лесничие бросают взгляды на гордые серые вершины, над которыми плывут тучи, тоже серые и одинаковые.

Через каждые три-четыре дня настает черед каждого дежурить у порохового склада. Смена караула обычно происходит в четыре часа пополудни перед входом в грот, расположенный на правом склоне громадного ледника, который зажат между Палаццо и Пороховой горой. Гарнизон из трех человек, передавший дежурство, уходит прочь по сыпучему каменистому спуску и вскоре исчезает из виду.

Пороховой склад: затеи глупее и вообразить нельзя. Склад забросили, когда строительство дороги заглохло. Пока шли работы, было понятно, зачем он нужен. Но есть ли смысл охранять его теперь, тем более что на складе совсем мало припасов?

– Лучше уж нести караул, – все повторяет Марден, – ведь если бы не пороховой склад, нам вверили бы какое-нибудь совсем уж бестолковое дело.

Метрах в пятидесяти от склада, над соседней скалой, торчащей в массиве ледников, угнездился домик для стражи. Тишина тех мест обычно очень глубока. Из домика сквозь узкое окно можно разглядеть часового, который вышагивает с ружьем у грота; перед самим складом и ниже, среди камней, видны остатки колючей проволоки, ржавые консервные банки и погнутый каркас порохового бочонка. Лесничие, дежуря, месяц за месяцем разглядывали все это и теперь знают наизусть каждую деталь пейзажа.

Барнабо любит коротать вечера в сторожевом домике, особенно когда с ним на дежурстве Бертон, ведь это значит, что можно часами напролет разговаривать в темноте.

– А представляешь, если они заявятся сюда сегодня ночью? – говорит Бертон со своей кровати; Барнабо лежит напротив. – Мы вовремя засечем их и прокрадемся из сторожки вон к той скале, за которой и спрячемся. Бам! Бам! Руки вверх! Преступники пойманы. Ну и удивятся же все!

– Дай-ка спички, хочу посмотреть, который час, – говорит Барнабо. Бертон ищет на своей кровати. Потом слышится постукивание спичек о стенки коробка. Барнабо зажигает одну: половина одиннадцатого. Спичка догорает и гаснет. Снаружи доносится посвистывание Монтани, который караулит вход в грот.

– Скажи честно, Бертон: когда ты дежуришь здесь не со мной, а с другими из наших, вы сменяете караул даже ночью, как положено?