Она наскоро натянула платье и вместе с ним вышла на сонную улицу, где было светло, почти как днём. Подернутое таинственной дымкой небо, словно светилось изнутри. А воздух, свежий воздух, ворвался в её легкие таким радостным, искрящимся потоком, что ей захотелось закричать от избытка чувств. Она почувствовала себя совсем молодой и невероятно счастливой. Ей вдруг показалось, что у неё вся жизнь впереди, и что она будет совсем иной. Жизнь, в которой она станет самой желанной и самой прекрасной.

Домашний экипаж стоял возле подъезда Петровского, на том же самом месте, где она его оставила несколькими часами ранее. Сонный возница с удивлением таращился на растрепанные волосы хозяйки, рассыпанные по обнаженным полным плечам, и её немного помятый вид.

– Терентий, – стараясь выглядеть строго, но не без улыбки, произнесло она. – Езжай домой.

– А вы, ваше сиятельство, как же?

– Я пока останусь здесь. Вернусь сама. Возьму извозчика.

– Как скажете, ваше благородие.

– Да и передай Серафиме, чтобы не волновалась. Скажи ей, что, то дело, ради которого я приехала, требует более длительного времени. Скажи, что завтра буду дома. Пусть не ждёт меня этой ночью, а ложится спать. Понял?

– Как не понять. Всё я понял. Всё передам слово в слово.

– Вот и славно, езжай.

Цокая копытами, экипаж отъехал от дома Петровского.

– Ну что, моя булочка? Пойдём снова ко мне?

– Гриша, смотри, какая ночь! Разве можно в такую ночь спать?

– Не можно, но и гулять мы долго не станем.

– Почему?

– Сначала я накормлю тебя, чем бог послал, а потом… Потом, мадам, я сам тебя съем.

* * *

Утром она рассматривала его странное лицо. Ей хотелось потрогать пальцами его усы и бороду, но она боялась его разбудить. Кроткая улыбка блуждала по её измятым поцелуями губам. Как только она вспоминала весь тот угар, который обрушился на нее этой ночью, ей становилось жарко, кровь начинала пульсировать всюду. Особенно в животе и паху. Он безмятежно спал, провалившись от усталости в глубокий сон. А она, чуть нависая над ним, пристально рассматривала его черты.

«Сколько же ему лет? – думала она. – Он ведь моложе меня. И эта ровная, чуть смуглая кожа. Он так же красив, как и его сестра. Этот длинный тонкий нос. А глаза… Какие дерзкие у него глаза. Наверное, он еврей. Или поляк? Кто же он? И всё же, сколько ему лет? Он не по годам умён, и хитёр, и порочен…»

Его дыхание было ровным, тихим и лёгким. Но вдруг ей показалось, что он перестал дышать и замер. Замер и быстро открыл глаза. Совсем рядом она увидела его внимательный взгляд – черные, расширенные, словно в лихорадке зрачки, и выпуклые белки глаз в небольших красноватых прожилках. Это был взгляд совсем молодого мужчины, почти парня. Лихой и вызывающий. На неё никто и никогда так не смотрел – дерзко и жадно. Она смутилась и покраснела.

– Булочка моя, – он быстро перевернулся на живот и поменялся с ней местами.

Он легко навис над ней. Она же, робея, вновь зажмурилась.

– Не ври мне, булочка, – шептал он и целовал, прикусывая, её подбородок, шею, плечи. – Не ври, ты давно не спишь.

– Не сплю, – хохоча, отмахивалась она.

– Танечка, ты любишь меня?

– Да, как же ты такие вопросы мне задаешь, Григорий Александрович?

– Ты любишь меня? – повторил он. – Я хочу, чтобы ты меня любила так же, как его! Нет, не так… Сильнее, чем его.

– Гриша, но я не могу вот так. Я же его жена.

– Он недостоин тебя. Это ошибка. Он – не твой мужчина.

– Это всё слишком быстро. Дай хоть опомниться.

– В любви всегда всё бывает слишком быстро, либо уж никогда…

Она легла и, раскинув полные руки, уставилась в потолок.

– Как же все странно… – прошептала она.

– Что именно?

– Вот это всё. Разве я тебе нравилась?

– Конечно, нравилась. С первого дня.

– Погоди, а помнишь, как ты приказал мне пройтись по комнате, и потом у тебя было такое лицо, будто ты вместо меня жабу увидел или гадюку. Я жутко не понравилась тебе?

– С чего бы это? Я лгал. С самого первого дня я находил тебя красивой. Несчастной, глупой, но очень красивой. И это злило меня. Я был зол на твоего счастливчика Гладышева.

– Из-за чего же?

– Из-за того, что он заполучил такую прекрасную и любящую женщину, а сам не рад своему счастью.

– Бог с ним, – она тяжело вздохнула.

– Ты так и любишь его?

– Не знаю… Наверное, люблю. А, впрочем, теперь уже я ничего толком не знаю.

– А меня? Меня ты любишь?

– Ты как маленький, Гриша.

Он уткнулся носом в её полную грудь.

– Ты похожа на мою маму… Даже запах…

* * *

Санкт-Петербург, Гатчина. Это же самое время

Ночью он почти не спал. Он смотрел на спящую Барбару и вспоминал все её диковинные рассказы. Умом он понимал, что всё то, что делали с ней в том самом замке, в Нормандии, было продиктовано лишь необходимостью. Так её спасали! Но, чёрт побери, отчего? От какого-то мертвого и весьма странного джентльмена? Погоди, Миша, неужели ты готов поверить во всю эту чертовщину с призраками? Зачем тебе всё это, Миша?

– Наверное, потому, что я ее сильно люблю! – прошептал он вслух невидимым собеседникам. – Господи, во что только я вляпался?

Живое воображение уносило его в тот самый замок, о котором она так откровенно рассказывала.

«Голая, на виду у двенадцати мужчин? Извивалась от страсти? С раздвинутыми ногами и своим черным выпуклым лобком! – кровь ударила ему в голову. – Да, она точно ведьма! Шалая и распутная ведьма, но как же она хороша! А я? Я идиот! Я попался на её ловкий крючок. Я мечтаю взять её в жены, но как же я с такой стану жить? Она ведь погубит меня».

– Ну и пусть… – вновь шептал он, глядя в окно на светлеющее небо.

На рассвете он сам сходил к Гордею и велел ему снова съездить в поселок и купить разной провизии. Пока Гордей ездил за покупками, его жена вновь принесла им к порогу заднего двора корзину с пирогами, покрытую белой тряпицей.

К моменту её пробуждения он уже приготовил ей завтрак.

Когда он смотрел на то, как она с аппетитом уплетает пироги и запивает их горячим кофе, то все неудобные мысли, которые мучили его прошедшую ночь, вдруг куда-то испарились.

– Барбара, милая, мы должны быть вместе. У меня есть некоторые сбережения, и на первое время нам хватит. Я полагаю, что нам надо сначала уехать за границу. В Вену или Париж. Куда ты больше хочешь?

– Я люблю Париж. Хоть с ним связаны не самые лучшие воспоминания.

– Вчера ты оборвала свой рассказ.

– Я помню, – она кротко улыбнулась. – Миша, я люблю тебя и понимаю твою ревность. Но она просто меняет твое лицо.

– Всё так. Наверное, со стороны я кажусь эдаким Отелло, – он присел перед нею прямо на пол и обхватил руками её колени, облаченные в ажур пеньюара. – Чёрт, я понимаю, что иногда выгляжу смешным, но я ничего не могу с собою поделать. Девочка моя, Варенька, ты свела меня с ума.

Она наклонилась к нему и обхватила ладонями его лицо.

– Миша, ты такой красивый…

– Пойдём в спальню… Я хочу тебя безумно, – шептал он, задирая подол её пеньюара.

Когда они вернулись в спальню, а она легла на подушки, он присел рядом.

– Ты сказала вчера, что лежала на том жертвенном столе почти обнаженная?

– Рубашка была широкой, и маркиз заголил ее до самых подмышек.

– А тем храмовникам, в черных сутанах, было всё видно? Видно твоё голое тело?

– Я думаю, что да. Хоть они и не стояли близко.

– Покажи, как ты лежала? Ноги, живот, всё покажи… и подними пеньюар до горла. Я хочу всё это видеть. Он ведь до горла задрал тебе ту, старинную рубаху?

– Да, почти до горла, – кивнула она.

– И на лицо?

– Нет, лица он не закрывал.

– Сделай всё так же.

Она, тяжело дыша, исполнила его просьбу – подол кружевного пеньюара был задран до подбородка, обнажив полные груди, живот и выпуклый лобок, покрытый тёмными густыми волосами. Помимо этого она чуть раздвинула сомкнутые стройные ноги.

– Ты так вот и лежала?

– Так… – прошептала она.

– А ноги? Ноги были раздвинуты так же или сильнее?

– Так же…

– Лжёшь! Ты раздвинула их перед всеми, чтобы они увидели у тебя всё…

– Миша, прекрати… – она мотнула головой и с томной, чуть вызывающей улыбкой посмотрела на него. – Прекрати…

– Не раздвигала их перед маркизом и теми мужчинами?

– Нет… – хохотнула она.

– Тогда раздвинешь для меня.

Он навалился на неё и, подмяв под себя, с силой развёл ей колени. Они легко распахнулись в стороны, словно крылья яркой бабочки.

– Блудница, ты вся течёшь… Ведьма моя, змея, – рычал он, сатанея от страсти.

* * *

Через пару часов, обессилив, они вместе пили вино, а он курил сигару и бесстрастно смотрел в потолок.

– Хочешь, я расскажу тебе, что было дальше?

В ответ он кивнул и повернулся на бок.

– Дальше маркиз де Траверсе позвал нас на завтрак.

– На завтрак? Вот как? А что, та славная компания неведомых храмовников тоже присутствовала на вашем завтраке?

– Нет, что ты. Эти господа разъехались ещё ночью. Сразу же после обряда. Они никому, кроме маркиза, не могут открывать свои лица. Среди них, как я уже сказала, могли быть всем известные персоны – политики и государственные деятели, а может учёные или даже актёры.

– Славно… И может, ты потом с кем-то из них общалась, но они не показывали даже виду?

– Очень может быть. В общем, завтракали мы лишь втроем: сам маркиз, Казимир и я. Кстати, та самая служанка перед завтраком зашла ко мне в комнату со старинной шкатулкой, забрала у меня ту рубашку и аккуратно уложила её назад, под замок.

– До следующих тайных обрядов?

– Наверняка…

– И что же дальше?

– Завтрак прошёл в большой и светлой столовой. Нам подавали булочки бриошь, свежее масло, ветчину и кашу. После завтрака маркиз сообщил нам с Казимиром, что считает наш приезд к нему ненапрасным, ибо вчерашний обряд прошёл весьма удачно:

– Скажу откровенно, я не совсем был уверен в результате, – произнёс он, глядя на меня строгими глазами. – Я шёл наугад, когда читал заговор и проводил весь этот обряд. Я делаю подобное впервые. Опустим все подробности, они нам нынче не нужны. Я вот, что хотел сказать вам обоим. И это очень важно.

Мы с Казимиром оба напряглись.

– Скажите, Казимир Викторович, а кем был это ваш господин Сотников?

– Он был ужасным человеком. Не порядочным и мелким подлецом. Не без его помощи был отравлен отец Барбары. А потом он пытался совратить мою жену в те годы, когда она была почти девочкой, юной и неопытной. Она, в силу отроческих лет, совсем не могла от него защититься. И если бы не я, то… бог знает, что с ней сделал бы этот негодяй Сотников. Его, кажется, звали Николаем Ивановичем.

– Я всё понимаю, Но это, как бы вам сказать, моменты лирические. А я привык опираться лишь на сухие факты и опыт, – произнёс маркиз.

– Как же, простите, лирические? Если он сделал невыносимой жизнь моей супруги ещё в раннем юношестве. А ныне и вовсе желает забрать её на тот свет?

– Да, несомненно, это для вас является большой трагедией. Но об этом чуть позже. Я вот, что хотел вам сообщить. И это очень важно. Это в последнем воплощении сей Николай Иванович был обычным обывателем, не проявившим себя никак иначе, как убийцей, стяжателем и приверженцем разврата. А в одном из прошлых воплощений он был довольно известным питерским тёмным колдуном, имеющим, кстати, неплохую силу. И потому, сразу после смерти, его дух вспомнил о том, кем он был накануне. Произошло слияние нескольких его воплощений, и пред нами предстало уже эдакое чудовище, имеющее значительно более страшные характеристики, чем мы могли от него ожидать.

– Ах, вот оно что. То-то я думал, что не по чину эту мерзавцу столь наглое поведение.

– Покровители у него теперь сильные. Вот он и ведёт себя столь развязано и безнаказанно.

– Теперь я понимаю… Но ведь старинный обряд должен нам помочь?

– Должен, несомненно. Я и мои товарищи применили всю свою мощь, всю свою силу, дабы этот призрак навсегда покинул земную юдоль и более не пробирался в мир живых коварным лазутчиком.