Когда он подходил ближе к Борисовской даче, то услышал звуки граммофона. Звучал голос Шаляпина. Прямо перед домом стоял деревянный стол, застеленный чистой скатертью, а на столе пыхал жаром пузатый ведёрный самовар. Вокруг стола сидело все семейство Борисовых – Наталья Павловна, ее розовощекий супруг Юрий Владимирович и незабвенная Анна Генриховна.

Странным было то, что Барбары среди них не оказалось. У Михаила от тоски сжалось сердце. Где же она, подумал он. Куда могла исчезнуть? Неужели же она не у Борисовых? Но, где же тогда?

Несмотря на тревожные мысли, он постарался напустить на себя вальяжное и почти равнодушное выражение лица. Первым его заметил Юрий.

– О, Михаил Алексеевич, сколько зим, сколько лет! Где же вы пропадали? – он привстал из-за стола и с радушием двинулся навстречу гостю. – Присаживайтесь, а мы вот, как раз, чай пьём с прошлогодним мёдом. И кренделя с маком нынче славные. Угощайтесь.

Гладышев по очереди поздоровался с семейством Борисовых, не забыв приложиться к пухлой морщинистой ручке Анна Генриховны, которая буравила его своим въедливым и испытующим взглядом.

– Долго вас, голубчик, не было. Небось, за супругой в город ездили?

– Ездил, ездил, – нарочито осклабился Гладышев. – Только не к супруге, а по своим научным делам. В Псковскую губернию.

– Вот как? А мы уж думали, что домой вы укатили, к Татьяне Николаевне.

– Пока нет. Но скоро поеду.

Наталья Павловна со сдержанной улыбкой, искоса поглядывая на Гладышева, налила ему чаю и пододвинула тарелку с кренделями и розетку с медом. Наш герой принялся медленно пить ароматный чай. Он делал это лениво, смакуя засахаренные комочки мёда. Причмокивал губами и рассматривал в саду разросшиеся пионы.

– Какие у вас красивые цветы, – так же лениво произнёс он. – Хочу себе такие же посадить.

Он слышал, как Анна Генриховна стала перечислять ему сорта ранних пионов. В ответ он кивал с отстраненным и чуть надменным видом. Ему хотелось произвести впечатление равнодушного обывателя дорогой дачи.

– А почём нынче яйца? – так же вальяжно и невпопад спросил он и посмотрел куда-то поверх головы Борисовской тёщи.

«Какие яйца, Миша? – думал он. – Что только ты несёшь? Зачем тебе яйца?»

С большим трудом ему удалось не обнаружить собственного беспокойства. Все ответы Борисовых он, конечно же, пропускал мимо ушей. В голове, словно молот, звучал один и тот же вопрос: ГДЕ ЖЕ ОНА? КАК БЫ ЛОВЧЕЕ ИХ РАССПРОСИТЬ О БАРБАРЕ?

К счастью, Анна Генриховна сама начала говорить о том, что нынче его интересовало более всего на свете:

– А вас пока не было, мы уже совсем было заскучали. Так уж совпало, что и вы уехали, и наша дорогая Барбара.

– Да? – он равнодушным взглядом скользнул по лицу бабки.

Но она, к счастью, продолжила:

– А сегодня у нас двойная радость: рано утром Барбара вернулась из Петербурга, а тут и вы нас порадовали своим возвращением, – после этих слов она как-то по-особенному, опустив подбородок и сузив и без того маленькие глазки, более пристально посмотрела ему в лицо.

«Браво, Миша, – думал он. – После сегодняшней встречи с Борисовской бабкой, тебя можно брать в труппу к самому Станиславскому. Он бы поверил в твою игру…»

– Вот даже как? Значит, нас обоих не было? – он старался умерить радостный блеск собственных глаз.

Она здесь! Слава богу, она здесь, думал он, готовый закричать на всю округу: Аллилуйя!

Но вместо этого он откусил приличный кусок макового кренделя и запил его глотком чая.

– Так, где же наша певунья? – как можно равнодушнее спросил он.

– Почивает с дороги, – насмешливо ответила бабка. – Уж, какая нынче молодежь-то хлипкая пошла. Не то, что мы. А эти – чуть проехали в поезде, уже устали.

– Мама… – встряла Наталья и с укоризной посмотрела в сторону Анны Генриховны. – Ну, чего ты? Пусть человек отдохнёт с дороги.

– Пусть, – бабка поджала губы. – Кто ж ей не дает…

Гладышев молчал, ожидая ещё хоть какой-то информации о Барбаре.

«Как же всё нелепо, – с досадой думал он. – Зачем она ушла? Ведь ещё сегодня ночью она лежала на моей руке, и я чувствовал её горячее живое дыхание. Ещё ночью я видел её всю, нагую и прекрасную. Честную и лживую, святую и порочную, искушенную и наивную. Всё это сочеталось в ней в самых, что ни на есть волшебных пропорциях. Ведьма, колдовка, змея! Petersburg Witch! Чёрт знает, что за девка!

Ну, скажите же… Скажите, когда она спуститься вниз? Когда я её увижу? А, может, послать их всех к чертям собачьим и закончить ломать всю эту дешёвую комедию? Скандал так скандал. Пусть! Зайти в дом и вынести её сюда, во двор, прямо на руках. Вынести, украсть и сбежать. Сбежать подальше от всех этих людей. Из этого города. Лишь бы только с ней. Ибо, без неё вся жизнь теперь не имеет смысла».

Но вместо этого он поднялся из-за стола и, поблагодарив хозяев, стал прощаться.

– Куда же вы? – спросил его Юрий. – Что так быстро?

– Да, у меня же ещё куча дел, – отвечал Гладышев. – Может, вечерком зайду, если успею. Надо строителям краску отвезти.

– Да, ремонт – это всегда большие хлопоты, – посочувствовал ему Юрий Владимирович, почесывая выпирающее пузцо, обтянутое парусиновой рубахой навыпуск. – И всё же приходите. Кстати, на днях к нам приезжает моя племянница Раечка. Я скажу вам – она у нас известная кокетка и хохотунья. С ней всегда у нас пение до ночи, и танцы до рассвета.

Но Гладышев уже почти не слушал его. Он лишь украдкой пытался взглянуть на окна второго этажа, туда, где спала его ненаглядная Барбара. Полно, а спит ли она, думал он. Интересно, о чём она думает? И не приходило ли письмо от Казимира? Нет, надобно спешить. Вечером приду и поговорю с ней. Нам надо спешить, иначе… иначе вся жизнь сгорит дотла. Нет в ней больше смысла без Вари. Нет, и не будет.

* * *

Он медленно шёл по направлению к дому, не переставая думать о Барбаре. А когда подошёл к крыльцу, то устало опустился прямо на ступени. Ему жутко не хотелось, заходит внутрь дома. Мысль о том, что он должен теперь слоняться до самого вечера по пустым комнатам, казалась ему невыносимой.

– Господи, да что же это? – шептал он. – Это ведь совсем не любовь. Это какая-то жажда. Я не просто хочу её видеть. Нет, этого мне мало – я хочу её пить. Мне душно без нее, меня мучает жажда. Жажда обладать ею. Жажда её губ, жажда ее взгляда, тонких линий её лица, жажда её свежего дыхания. Из её полураскрытого рта пахнет какой-то мятой и ванилью. Она любит всё сладкое… Господи, сладкое!

Он вспомнил и о том, как мерзкое животное по фамилии Сотников кормил её сладким. Перед мысленным взором предстало её обнаженное тело, светлый помпадурский парик… Девичьи груди… Рот, измазанный шоколадом.

– Господи, зачем она всё это мне рассказала? Ну, зачем? – шептал он, откинувшись головой к деревянным перилам. – Теперь я понимаю её милого братца. Он явно повернулся после её откровений и притащил в дом какую-то нелепую карлицу. И главное – сказал, что увидел эту малютку впервые во сне. Нет, милый, ты не во сне её впервые увидел. Ты давно знал о ней. И эта карлица – тоже твоя Барбара. И для того, чтобы это понять, совсем не нужно подвергать себя психоанализу. Чего ты там собрался писать о снах? Когда здесь и без снов всё ясно. Господи, в какую же семейку я угодил? Спириты, революционеры, ведьмы и пьяные философы! – он рассмеялся вслух. – Не слишком ли много на меня одного? Отчего тебе, Миша, не жилось спокойно? Отчего ты не можешь жить по-человечески, как все люди? Зачем ты вляпался в этот змеевник, в этот чёртов омут?

Он встал и, медленно поднявшись по ступеням, вошёл в пустой дом.

– Как вам, господа, мой ремонт? – громко рассмеялся он. – Нравится? Вот и мне тоже здесь всё определенно нравится!

Шатающейся походкой он отправился прямиком в свой кабинет, сбрасывая по дороге туфли, пиджак и брюки. В кабинете было душно. Он распахнул настежь окно и достал из шкафа бутылку тёплого коньяка. Коньяк привычно обжег горло. Он плюхнулся на диван и повалился на подушку. Идти никуда не хотелось.

«О, господи, – думал он. – Да, какой же я идиот. Зачем же я с ней связался? Как я теперь вообще смогу жить? Какой смысл во всей этой возне? Ехать домой, к Татьяне? Видеть это вечно заплаканное лицо с немым укором на коровьих глазах. В сущности, она же красивая баба. Но, почему же я её не люблю? Почему, побыв с нею несколько часов, мне всё время хочется куда-то утечь? Куда то испариться, провалиться сквозь землю… А может, это нормально? Может, любой мужчина по природе своей эдакий рысак, не могущий слишком долго сидеть на одном месте? Хотя, я пробыл здесь с Барбарой целую неделю, безвылазно. И у меня не было желания, сбежать от неё. Наоборот. Отдохнув после сна, я хочу её ещё сильнее. До ломоты в чреслах… Прямо на этом диване. Он вспомнил, как она впервые сама отдалась ему, как горячо и бесстыдно насаживалась на его член и текла, словно… сука».

– Сука! – крикнул он на весь дом. – Сука и змея!

Его кулаки сжались до хруста.

– Господи, да как же я её хочу!

Он грязно и витиевато выругался и снова отхлебнул несколько глотков коньяка. А после и сам не заметил, как заснул прямо в кабинете, на старом кожаном диване.

Проснулся он ближе к вечеру. Дневной зной немного спал, из окна потянуло лёгкой свежестью, и запахло травой и медоносами. С похмелья гудела голова. Он медленно встал и пошел на кухню. Там на керосинке он сварил себе кофе. Несколько глотков обжигающего напитка немного привели его в чувства. Пока он пил, его взгляд был приклеен к её сброшенному пеньюару.

Есть совсем не хотелось, он едва заставил себя проглотить кусок пирога и ломоть свежей ветчины, заботливо доставленной Гордеем. Интересно, отправил ли приказчик телеграмму моей жене, думал он. Я даже не спросил у него. Думаю, что отправил. Надо бы, по идее, давно съездить домой.

* * *

Вечером он вновь тщательно оделся и, обрызгав себя одеколоном, поплелся к дому Борисовых. Всё семейство находилось в зале на первом этаже большого дома помещика Р-ского. Он вошёл в открытые двери и приветливо поздоровался с хозяевами. Юрий Владимирович и Наталья с радушием приняли его. Они оба сидели в креслах и о чём-то оживленно спорили. Михаил прислушался к их беседе. Они говорили о поэзии, сравнивая стихи двух, каких-то неизвестных Гладышеву поэтов. Михаил сел и с деланной улыбкой принялся кивать и поддакивать Борисовым в их споре. Он пытался вставлять какие-то жутко умные, но вымученные сентенции, а сам то и дело скользил глазами по залу и коридору, ведущему в другую комнату. Барбары нигде не было. К счастью, в комнате не было и Анны Генриховны.

«Ну, где же она? – напряженно думал он. – Куда могла сбежать? Отчего она не спускается в гостиную? А может, она ушла гулять? Как бы половчее расспросить о том, куда подевалась Натальина подруга…»

– А что, господа хорошие, – шутливо произнёс он. – Вы сегодня только вдвоём свой вечер коротаете? Где у нас Анна Генриховна?

– Мама ушла к соседям. Через версту от нас живет её подруга, одна старая генеральша.

– Вот как? – с неизменной и довольно любезной улыбкой кивнул Гладышев. – А Барбара Александровна где же?

– А Барбара долго спала, а потом ушла гулять по своим берегам и рощам. Думаю, что должна до темноты вернуться.

В ответ Михаил лишь кивнул, стараясь напустить на себя как можно более равнодушный вид.

– А завтра к нам приезжает наша любимая гостья, моя племянница Раечка, – радостно сообщил румяный Юрий.

– Вот как-с?

– Да, вы приходите, я вас непременно познакомлю. Вообразите, моя дражайшая племянница совершенно необыкновенное существо. Ей всего шестнадцать, но это, право, сущий чертёнок в юбке. Бойка, подвижна, смешлива. Танцует лучше всех в институте. На всех балах – первая прима. Парфетка и отличница. На следующий год у неё выпускные экзамены. А нынче вот, летние вакации начались. Она сдала все экзамены досрочно и едет к нам на пару недель. А потом к родителям в Саратов. Верите, за ней женихи в очередь выстраиваются.

В ответ на его тираду, Наталья Павловна отчего-то надменно кивнула.

– Да, она очень хороша. Правда, мы её не видели уже почти год. Должно быть, за это время она ещё сильнее расцвела.