Дыхание Ольги участилось, губы раскрылись навстречу его поцелую с нежной страстью, будто это был их последний вечер, шанс полностью отдаться чувствам. Михаил бережно подхватил её на руки и отнёс на кровать, ощущая, как трепещет её тело, как едва уловимо напрягаются и расслабляются мышцы в ожидании близости.

Положив её на кровать, он замер, разглядывая её лицо, освещённое тусклым светом ночника, и волосы, разметавшиеся по подушке. Затем губы его медленно двинулись вниз, оставляя лёгкий влажный след на шее, скользнули по линии ключиц, касаясь кожи с трепетной нежностью. Она тихо застонала, выгибаясь, позволяя ему продолжить путь по знакомой только им двоим тропинке.

Его губы ласково исследовали каждый изгиб её тела. Дыхание становилось глубже, жарче, словно он навсегда впитывал её стоны и аромат. Когда губы достигли самого сокровенного, Ольга задрожала, подаваясь навстречу его ласкам.

Его язык двигался неторопливо, уверенно, рисуя невидимые узоры наслаждения, погружая её сознание в сладкий дурман. Она дышала прерывисто, её грудь поднималась и опускалась в такт его движениям, а стоны становились всё громче и настойчивее.

Когда Ольга приблизилась к пику наслаждения, Михаил медленно поднялся. Его дыхание смешалось с её дыханием, и он вошёл в неё с медленной, глубокой нежностью, пронзившей обоих. Их тела двигались синхронно, словно отражая друг друга, создавая ритм, в котором каждый вздох был гармонией.

Движения становились увереннее, страстнее, комната наполнялась шёпотом, стонами и дыханием, образуя свою собственную мелодию. Взгляды встречались и растворялись, губы снова и снова искали друг друга, не в силах насытиться близостью.

Постепенно напряжение достигло кульминации, пока воздух вокруг словно дрожал в ожидании финала. Михаил почувствовал, как Ольга мягко отстраняется, и, следуя её безмолвному желанию, позволил ей изменить положение. Теперь её губы и язык взяли инициативу на себя, завершая близость с той особой чувственностью и уверенностью, которая была свойственна только ей.

Её губы касались его кожи с мягкостью и жаром, язык двигался с таким изяществом и настойчивостью, что Михаил оказался на грани сознания и реальности, полностью отдавшись её власти. Когда всё же настала кульминация, он застонал, низко, сдавленно, будто внутри него что-то сорвалось. А она в этот миг жадно, с нежной решимостью, проглатывая его самое сокровенное, словно хотела сохранить его внутри навсегда – с каждой каплей, с каждым стоном, с каждым дрожащим эхом, наполнявшим комнату звуками тихой радости и освобождения.

Они ещё долго лежали рядом, переплетённые, дыша счастливо и тяжело, пока реальность постепенно возвращалась, забирая с собой ту особую магию, которая принадлежала только им. Но это уже не имело значения. Сейчас существовали лишь они двое, тепло их тел и дыхание, звучащее тихим, умиротворённым эхом недавно завершившейся симфонии.

Когда дыхание восстановилось, а тишина снова заняла комнату, Ольга с улыбкой прищурилась и подтолкнула Михаила локтем, убирая с лица прядь тёмных волос:

– Слушай, Миш, а тебе не неловко, что я на площадке занимаюсь любовью со всеми подряд? У нас ведь с тобой уже целая производственная драма получается.

Михаил лениво раскинулся на кровати, разглядывая потолок так, будто размышлял о чём-то вселенски важном, и театрально вздохнул:

– Оля, дорогая моя, ты забываешь самое главное. У нас же кино! А кино – это не просто удовольствие, это настоящая советская работа. Ты разве спрашиваешь токаря, ревнует ли он свой станок к мастеру соседнего цеха? Нет, конечно. Вот и тут то же самое. Искусство требует жертв, а актёрская профессия – это комплекс производственных обязанностей.

Ольга звонко рассмеялась, толкнула его плечом и снова устроилась рядом, внимательно изучая лицо Конотопова, будто искала признаки лукавства:

– Вот не верится мне, Михаил Борисович, что ты совсем не ревнуешь. Мне-то, знаешь ли, было бы неприятно увидеть тебя в объятиях какой-нибудь доярки, особенно если она перепутает тебя с комбайном и проявит излишний производственный энтузиазм.

Михаил задумчиво погладил себя по подбородку и иронично ответил:

– Ну, во-первых, доярки пока не предвидится. А во-вторых, даже если бы такое и случилось, я подхожу к делу исключительно профессионально и строго. Мы же с тобой люди просвещённые и творческие, наше искусство выше мелких бытовых дрязг и ревности.

Ольга снова рассмеялась, подперев щёку ладонью и заглянув ему в глаза с притворным подозрением:

– Ах вот как? Ты у нас теперь выше всего этого? Просветлённый товарищ получаешься, буддист советского кинематографа!

Михаил театрально приложил руку к сердцу:

– Могу заверить тебя совершенно искренне: дай мне хоть сотню сисястых доярок – никогда тебя не променяю. И в самых пикантных сценах я всегда рядом как товарищ, режиссёр и партнёр.

Ольга притворно обиженно отвернулась:

– Вот оно как! Значит, я всё же в массовке с механизаторами и комбайнёрами участвую? Приятно осознавать такое доверие режиссёра!

– Оля, что ты, – с улыбкой оправдывался Михаил, притягивая её обратно к себе, – у нас задача не просто кино снять, а потрясти зрителей до глубины души. И только ты подходишь для этой серьёзной и ответственной роли.

Ольга ласково улыбнулась, но решила поддразнить его ещё немного:

– Значит, мне теперь потрясать советскую аудиторию? Спасибо, удружил! А если кого-нибудь потрясу настолько, что у него проблемы со здоровьем начнутся, кто отвечать будет?

– Ну что ты, дорогая, – притворно обеспокоился Михаил, – каждому зрителю валерьянки и корвалола нальём. А для особо чувствительных напишем в титрах: «Просмотр фильма может быть опасен для морально неподготовленных».

Ольга снова рассмеялась, ткнув его пальцем в грудь:

– Эх ты, режиссёр! Всегда найдёшь ответ. Но поверь мне: дай мне хоть тысячу комбайнёров, хоть десять тракторных бригад – я тебя ни на кого не променяю.

Михаил тихо засмеялся и шепнул с притворной серьёзностью:

– Тогда вопрос решён окончательно. Завтра в сценарий внесём поправку, что главная героиня остаётся верна своему режиссёру. Пусть вся страна знает, что настоящие советские женщины выбирают только интеллигентных кинематографистов вроде меня.

Они снова рассмеялись и долго ещё шутили, представляя комичные ситуации будущих съёмок.

Ольга заснула первой – ровно и мирно, как засыпают люди, знающие, что завтра их ждёт что-то приятное. Михаил осторожно выбрался из постели и босиком прошёл по прохладному паркету, будто проверяя, не исчезнет ли внезапно эта уютная, нелепо-прекрасная реальность, созданная ими за последние недели.

Подойдя к окну, он некоторое время молчал, разглядывая ночную Москву, раскинувшуюся перед ним океаном огней. Город казался живым существом, дышащим, светящимся, шепчущим тысячи историй – о простых людях, случайных встречах и нежданных мечтах. В этот миг Михаил ощутил себя частью чего-то значительного, большого и одновременно смешного.

Прислонившись лбом к прохладному стеклу, он невольно улыбнулся, чувствуя, как внутри пробуждаются новые идеи – яркие, дерзкие, полные жизни и абсурда. Сценарии и сюжеты вспыхивали перед глазами, словно кадры фильмов, ещё не снятых, но уже ставших легендарными. Михаил вздохнул с удовлетворением, окончательно убедившись, что всё идёт именно так, как и должно.

Стоя у окна и вглядываясь в калейдоскоп ночных огней, Михаил мысленно перенёсся обратно в ту жизнь, где он был всесильным и безжалостным олигархом, распоряжавшимся чужими судьбами и живущим строго по графику без права на ошибки. Он представил эти роскошные офисы, бессмысленные совещания и тяжёлый груз ответственности, который постепенно превращал его в машину, лишённую простых человеческих радостей.

Конотопов тихо усмехнулся, подумав, как отреагировал бы прежний Михаил Борисович, узнав, что его новая версия снимает дерзкую эротическую пародию в советском ангаре среди кабачков и морковки.

«Вот тебе и жизнь, – подумал Михаил, покачав головой, – вещь, оказывается, совершенно непредсказуемая. Кто бы мог представить, что вместо банков, оффшоров и бесконечных совещаний я буду радоваться старому ангару, пыльным овощам и нелепым любовным сценам на киноплёнке?»

Он снова посмотрел на город – знакомый и одновременно загадочный, полный возможностей и тайн, которые ждали смелых и немного безумных людей вроде него. Москва дышала вдохновением, растекавшимся по улицам и переулкам, наполняя головы дерзкими и абсурдными идеями.

– Готовьтесь, товарищи зрители, – прошептал Михаил, усмехнувшись своему отражению в стекле, – скоро вы увидите такое, чего советская власть не могла себе представить даже в страшном сне.

Он решительно закрыл окно, словно поставив точку в долгой истории своей прежней жизни. Повернувшись в комнату, Михаил почувствовал себя лёгким и странно счастливым – как ребёнок, которому подарили игрушку, о существовании которой он даже не подозревал.

Михаил осторожно лёг рядом с Ольгой и с облегчением закрыл глаза, чувствуя, как его накрывает волна уверенности и спокойствия. Перед мысленным взором мелькали кадры будущих фильмов, и он внезапно понял, что теперь никто и ничто не сможет помешать ему воплотить самые дерзкие и невероятные мечты.

«Теперь, – шепнул он в темноту, улыбнувшись себе, – теперь это уже точно кино».

Эти слова прозвучали в тишине с такой уверенностью, будто всё уже было отснято и жило своей жизнью на секретных ночных показах, о которых никто не знал, но мечтал попасть.

Засыпая, Михаил вдруг подумал, что, если бы год назад ему сказали, будто он окажется в Москве восьмидесятых, будет снимать эротические пародии на советские фильмы и заниматься любовью с женщиной, которая в прошлой жизни была бы для него простым, самым простым человеком, он рассмеялся бы прямо в лицо этому фантазёру и посоветовал бы ему лечиться.

Но теперь это была реальность – смешная, абсурдная, но оттого ещё более прекрасная и захватывающая. Михаил впервые за долгое время чувствовал себя полностью счастливым и абсолютно уверенным в деле, которым занимался.

И уже почти заснув, бывший олигарх иронично сказал сам себе:

«Ну что, Михаил Борисович, вот тебе и новая жизнь, полная творчества, комедии и невообразимых приключений. Не подведи уж, товарищ режиссёр, зрители такого разочарования не простят».

С этой мыслью он уснул – крепко и спокойно, как засыпают люди, знающие, что завтра их ждёт что-то удивительное, весёлое и невероятно увлекательное.

Глава 3. Служебный разврат

Алексей шёл к школе с настроением дипломата, которому поручили тонкое задание. Уже издали старое здание, слегка облупленное и насквозь пропитанное запахом краски, мела и столовских котлет, вызвало лёгкую ностальгию и почти детское волнение. Внутри привычно царила сонная тишина перемены, и даже вечная вахтёрша Валентина Фёдоровна с видом всезнающего оракула тихо листала толстый том «Войны и мира».

Увидев гостя, та с тихим вздохом подняла взгляд поверх очков и слегка нахмурилась:

– Лёша, надеюсь, сегодня без революций и прочих художественных эксцессов?

Алексей шагнул навстречу с обезоруживающей улыбкой:

– Исключительно мирная миссия, Валентина Фёдоровна. Мне бы Дмитрия Андреевича Тюрина застать между уроками. Вопрос деликатный и сугубо культурный.

Вахтёрша вздохнула и покачала головой:

– Культурный? Аккуратнее с ним. Тюрин у нас интеллигентный и переживательный, нервы у человека не железные.

Алексей понимающе кивнул и отправился дальше. Кабинет истории находился в самом конце коридора. Сквозь приоткрытую дверь уже можно было увидеть фигуру Дмитрия Андреевича: не грузный, слегка сутуловатый, с растрёпанными волосами и старыми очками, из-за которых учитель постоянно щурился, он задумчиво перебирал стопку исписанных тетрадей.

– Дмитрий Андреевич, добрый день! – Алексей вошёл бодро и театрально развёл руки, словно приветствуя давно не виденного друга.