Я обвёл взглядом камеру. Тесное, душное пространство. В углу лежала небольшая горка песка, будто кто-то в спешке пытался что-то засыпать. Инстинкт, отточенный годами недоверия к миру, дёрнул меня подойти. Я смахнул песок ладонью, и под ним обнаружился ещё один осколок этого проклятого камня. Такой же угольно-чёрный, с такими же зловещими ртутными прожилками. Пока я его разглядывал, Стелла продолжала вещать, её голос наполнял гробницу, как эхо из другого мира.

– Апоп обитает в Дуате, в подземном мире. Каждую ночь, когда Ра плывёт по подземному Нилу на своей ладье, Апоп пытается его остановить, выпивая всю воду из реки. Но Ра и его защитники каждый раз побеждают змея, заставляя его изрыгнуть воду обратно.

– В Нил? – уточнил я, поднимая холодный, тяжёлый осколок. Он был неприятно-липким на ощупь.

– Да, – коротко бросила она, поглощённая своей лекцией.

– То есть, технически, вся великая египетская цивилизация была построена на рвотных массах гигантского космо-червя? – я ухмыльнулся, глядя на неё искоса. – Забавно. Уверен, на истфаке в методичках об этом не пишут.

Она закатила глаза, но я заметил, как дрогнул уголок её губ.

– Эх, Егор… Ни капли романтики.

– Отчего же? Ты, я, Западная пустыня, попа… Очень даже романтично, – я пожал плечами, внутренне наслаждаясь её бессильной злостью, – Продолжай, пожалуйста, мне дико всё это интересно.

Она не могла не рассказывать, это было сильнее её.

– Есть и другая, еретическая версия мифа, – добавила она, и её голос стал глубже, мрачнее. – Где Апоп – не разрушитель, а демиург. Тот, кто создал Вселенную из Хаоса.

– Хм… Ну, смотри, Стелла. Кажется, я нашёл недостающую часть пазла твоего апокалипсиса, – я подошёл к ней, протягивая осколок.

Её глаза расширились.

– Егор, ты дурак? – вспылила она. – Эти камни археологическая ценность! Их нельзя трогать без перчаток. Понимаешь?

– Ой, да ладно тебе, – хмыкнул я. – Это ж камни. Чего им сделается?

Я поднёс кусок к тому, что был её пьедестале, чтобы примерить. В этот момент острая, как скальпель, грань камня полоснула по моему пальцу. Резкая, злая боль. Я только стиснул зубы. Капля тёмной крови сорвалась с пальца и упала на стык двух частей.

И тут произошло нечто. Камень зашипел. Осколки с неестественной скоростью втянулись друг в друга, срастаясь на моих глазах. Стыка не осталось. Теперь на древнем, покрытом бурыми пятнами засохшей крови пьедестале лежал целый, монолитный, пульсирующий артефакт. Живой.

Стелла замерла. Её лицо преобразилось, на нём отразился священный ужас вперемешку с экстазом безумной жрицы, дождавшейся своего бога.

– Егор… ты… ты видишь?! Это… невероятно! Символы… они изменились! Они старше первых династий! Они говорят о Вратах… о тех, кто был до богов… о крови, что открывает путь! Это… это перевернёт всё!

Я сунул порезанный палец в рот, чувствуя солоноватый вкус собственной крови, и криво ухмыльнулся.

– Надеюсь, у этих твоих «тех, кто был до» была прививка от столбняка…

И тут камень запульсировал ярче, издав низкий, вибрирующий звук, похожий на удар в гигантский бронзовый гонг. Звук, который прошёл не через уши, а сквозь кости. Стелла, потрясённая до глубины души, покачнулась, едва не упав, взяла меня за руку.

– Землетрясение! Держись! – инстинктивно рявкнул я и рванулся вперёд, хватая её за руку.

Но это не помогло. Ещё один толчок бросил нас на странный артефакт. Мои пальцы коснулись её бархатистой кожи и гладкой, солоно бы живой поверхности камня одновременно.

Мир взорвался.

Инвертированный свет, слепящая тьма ударила по глазам. Меня охватило омерзительное ощущение деконструкции, будто моё тело протаскивали сквозь мясорубку реальности. Время рвалось, как ветхая тряпка. В ноздри ударил густой коктейль из запахов меди, гниющей органики, озона и чего-то невыразимо сладкого, как запах разложения. Ультразвуковой визг скреб по внутренней стороне черепа, смешиваясь с грохотом первобытных барабанов и леденящими душу завываниями, доносящимися отовсюду и ниоткуда.

Но ничто не длиться вечно. Верно? Мы рухнули на горячий песок. Я вскочил и огляжелся. Это был не наш лагерь и не раскоп. Над нами, пронзая больное, фиолетовое небо, возвышались зловещие чёрные пирамиды неправильной, неевклидовой геометрии. Вокруг ютились кривые глинобитные хижины, а между ними двигались фигуры нагих людей. Их кожа была серой, покрытой ритуальными шрамами, а взгляды – пустыми, как глазницы черепов. Воздух был тяжёлым, как расплавленный свинец.

Я лежал на песке, чувствуя, как липкий пот струится по спине, и пытался заставить мозг работать. Рядом, тяжело дыша, на коленях сидела Стелла. Её лицо, обычно такое непроницаемое, было искажено смесью животного страха и благоговения. Камень… Сердце этого, попа всё ещё был в её руках, он тускло пульсировал тёмным, как сердце проклятого бога, только что пробудившегося от эонов сна.

– Ну что, Стелла, – прохрипел я, сарказм – мой последний бастион – ещё держался. – Это и есть твой «прорыв в археологии»? Или мы просто вляпались в твой любимый миф про блюющих змеев и хтонических битв?

Она медленно повернула ко мне голову. Взгляд был острым, как и прежде, но теперь в его глубине плескался первобытный ужас.

– Егор, заткнись. Хотя бы на минуту. Ты понимаешь… где мы? Это не просто находка. Это Врата. Мы… мы пересекли грань! Это реальность, о которой писали в запретных текстах!

Я хмыкнул, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони, и снова огляделся. Чёрные пирамиды внушали иррациональный, животный страх.

– О да, грань. Я пересёк её, когда согласился везти научный цирк в задницу мира. А теперь мы в кошмаре, где местные аборигены, похоже, практикуют нудизм и поклоняются плохой архитектуре. Кстати, если твой Апоп – демиург, то это он создал… вот это всё? Своеобразное у него чувство прекрасного…

Она стиснула зубы, её взгляд снова упал на камень. Пальцы, тонкие и нервные, сжали его так, будто это был единственный якорь в этом море безумия.

– Ты не понимаешь. Это не миф. Это ключ. Твоя кровь, Егор. Она… она активировала его. Открыла путь. Ты… ты можешь быть частью этого.

Я невесело хмыкнул.

– Частью чего? Культа смерти? Блюющего змея? Или я просто универсальный донор для активации всякой демонической хрени? Знаешь, Стелла, если моя кровь – это билет в ад, я требую вернуть деньги. А пока давай подумаем, как нам вернуться в лагерь к ужину и не стать закуской для вон тех голых ребят, которые уже смотрят на нас, как на шведский стол.

Она не ответила, но я видел, как напряглось её тело. Мы сидели на песке, окружённые тенями древнего, как само время, ужаса. И я думал: «Вот и всё, Егор. Ты хотел приключений? Ты хотел коснуться её мира? Ну вот, теперь хоть затрогайся.»

Но где-то глубоко, под толстым слоем цинизма и животного страха, шевельнулась тварь похуже – жгучее, нездоровое любопытство. Потому что если это конец, то, по крайней мере, он будет интересным. И если мне суждено сгинуть, то пусть это будет здесь, рядом с ней. Рядом с женщиной, которая притягивает, как магнит.

Глава 4. Язык Змея

Я стоял на раскалённом песке, ощущая это даже через подошвы ботинок. Пот и пыль смешивались в мерзкую, липкую корку, от которой хотелось содрать себя кожу. Над головой нависали чёрные пирамиды – шпили нечеловеческой архитектуры, словно вырванные из ткани кошмара и застывшие в этом пекле. Их острые, как лезвия, грани рассекали фиолетовое небо, будто хирургический скальпель, вскрывающий гноящуюся рану реальности. Вокруг ютились глинобитные лачуги, кривые, убогие, будто слепленные из глины дрожащими руками помрачившегося умом старца. Между этими хибарами бродили нагие фигуры, их кожа лоснилась от пота, а взгляды были пустыми, как у скотины. Воздух обволакивал, давил на грудь, пропитанный вонью гниющей органики и приторно-сладким смрадом, от которого внутренности скручивало в узел.

Я покосился на Стеллу. Её лицо, обычно холодное, словно выточенное из гранита, теперь искажала гремучая смесь животного ужаса и почти религиозного экстаза. В руках она всё ещё сжимала этот треклятый артефакт, так называемое «Сердце Апопа». Её тонкие пальцы подрагивали, хотя она изо всех сил старалась это скрыть, цепляясь за личину непреклонной жрицы науки, познавшей тайну веков.

– Что за шабаш нудистов-оккультистов? – прохрипел я, силясь сарказмом заглушить леденящий страх, что полз по позвоночнику, как змея по шее.

Голос мой звучал так, будто я глотал битое стекло всю ночь напролёт.

– Невероятно! – выдохнула она, почти шёпотом, но с таким придыханием, что прозвучало, как заклинание.

Её взгляд, жадный, почти одержимый, пожирал чёрные громады пирамид.

– Это…

– Что именно «это»? – я сощурился, заранее готовясь к очередной научной проповеди о древностях.

– Мы не просто переместились через пространство. Мы прорвались сквозь время! – её голос дрогнул от возбуждения, а палец, указывающий на пирамиды, заметно трясся. – Это переворачивает всё, что нам известно о додинастическом Египте! Это не та земля фараонов, что описана в хрониках. Это нечто… иное.

Я хмыкнул, смахивая липкий пот со лба. Мозг гудел, как старый трансформатор перед взрывом, а в груди ворочалось тяжёлое, как надгробие, предчувствие. Я, Егор Клюквин, человек-утёс, адепт холодного, трезвого рассудка до мозга костей, вляпался в такую хтонь, что ни один дешёвый ужастик или бредовый опус о попаданцах не мог бы её вообразить. Но пирамиды стояли передо мной, реальные, как боль от удара молотом. И эти голые дикари, пялящиеся на нас с безжизненной тоской, – тоже не плод воображения.

– Ставлю сто к одному, что на том камне была какая-то заморская дурь, – буркнул я, цепляясь за последнюю соломинку рациональности, как утопающий за щепку. – Мы под кайфом, не иначе. Скоро отпустит, и я очнусь в своей палатке с похмельем и парой килограмм песка в трусах.

Стелла резко повернулась ко мне, её взгляд острый, как лезвие обсидианового клинка, полоснул по моему лицу.

– Ты видишь эти чёрные пирамиды, Клюквин? – отчеканила она, будто допрашивая.

– Вижу… – неохотно проворчал я, озираясь.

– А нагих дикарей с копьями и набедренными повязками из дублёной кожи? Замечаешь?

– Замечаю. И вон двое громил, судя по всему, местный патрульно-жреческий отряд, уже прут к нам. Вымахали, как холодильники. Интересно, а здесь у них нет милого обычая поджаривать на костре за то, что баба в штанах разгуливает?

– Клюквин, с ума по одиночке сходят! Мы же с тобой одно и тоже видим…

Но развития этой гениальной мысли не последовало. Двое стражей, смуглые, с грубыми физиономиями, будто вырезанными из грубого песчаника, и холодным, змеиным взглядом, подошли к нам быстрее, чем я успел выдумать ещё одну колкость. Их доспехи из грубо обработанной кожи пестрели символами, схожими с извивающимися гадюками. Один из них рявкнул что-то на гортанном, шипящем наречии, от которого волосы на затылке вставали дыбом, как наэлектризованные.

– Нихт ферштейн, мужики, – мотнул я головой, изображая непонимание, в слабой надежде, что юмор разрядит обстановку. – Шпрехин зи доич?

Ответом стал молниеносный удар древком копья в солнечное сплетение. Воздух вырвало из легких ударом древка. Пока я давился, пытаясь вдохнуть, железные пальцы впились в руку. Когда я очухался, то обнаружил, что меня волокут за руку с такой силой, что кости, кажется, трещали под стальной хваткой. Оглянувшись, понял, что нас тащат к одной из чёрных пирамид – к храму, от которого разило могильным холодом, хоть вокруг и пылало зноем пустынное пекло. Сопротивляться я не стал. Не из-за трусости – я просто трезво оценивал шансы. Два острых копья против пары кулаков – расклад не в мою пользу. Стелла тоже молчала, её губы сжались в тонкую, почти бескровную черту, а взгляд пылал сдержанной яростью.