Такими преступниками движет охотничий инстинкт. Если замерить у одного из них гальваническую реакцию кожи в момент, когда он сосредоточен на потенциальной жертве, думаю, эта реакция будет ровно такой, как у льва в саванне. И неважно, говорим мы о маньяке, охотящемся за детьми, юными девушками, стариками, проститутками или любой другой конкретной группой, или о тех, у кого нет предпочитаемого типа жертв. В каком-то смысле все они одинаковые.

Но между ними есть и различия, которые как раз и дают ключ к их индивидуальности. Эти различия подарили нам новое оружие для раскрытия определенных типов насильственных преступлений, а также для выявления, поимки и судебного преследования виновных. Большую часть своей профессиональной карьеры спецагента ФБР я потратил на разработку этого оружия и именно о нем рассказываю в книге. Любое тяжкое преступление, совершенное с начала времен, ставит нас перед принципиальным, фундаментальным вопросом: какой человек мог сотворить такое? Профилирование и криминалистический анализ, которыми мы занимаемся в отделе содействия расследованиям ФБР, направлены на решение этого вопроса.

Поведение отражает индивидуальность.

Не всегда бывает легко – и никогда не бывает приятно – представлять себя в роли этих людей и внутри их разума. Но именно этим занимаемся мы с моими сотрудниками. Стараемся почувствовать, что значит быть каждым из них.

Все, что мы видим на месте преступления, рассказывает нам нечто об НС – на полицейском жаргоне «неизвестном субъекте», – который это преступление совершил. Стараясь исследовать максимальное количество известных нам преступлений и беседуя с «экспертами» – самими преступниками, – мы учимся интерпретировать эти подсказки, как врач, оценивающий симптомы, чтобы поставить диагноз. И если врачу для этого требуется изучить различные проявления болезни, то мы делаем свои заключения на основании паттернов, которые также изучили заранее.

Однажды в начале 1980-х, когда занимался опросами убийц, сидящих в тюрьмах, для нашего научного исследования, я как-то сидел в кружке жестоких преступников в старинной тюрьме штата Мэриленд в Балтиморе – каменном готическом здании. Каждый из присутствовавших представлял для меня определенный интерес: там были убийца полицейского, детоубийца, наркоторговцы и рэкетиры, – но больше всего мне хотелось поговорить с каким-нибудь убийцей и насильником насчет его модус операнди, и я спросил других заключенных, не знают ли они кого.

– Ага, есть тут такой Чарли Дэвис, – отозвался один из них, но остальные возразили, что он вряд ли станет говорить с федералом. Кто-то побежал в тюремный двор позвать его. Ко всеобщему удивлению, Дэвис явился и присоединился к кружку скорее из любопытства или скуки, чем по каким-то еще причинам. В чем я наверняка убедился в ходе своих изысканий, так это в том, что у заключенных куча времени и мало возможностей его занять.

Обычно, когда мы проводили интервью в тюрьме – а в них и состояла суть исследования, – старались заранее узнать о преступнике как можно больше. Мы изучали материалы дела, фотографии с места преступления, отчеты о вскрытиях, протоколы заседаний суда – все, что могло пролить свет на его мотивы или особенности личности. Это необходимо еще и для того, чтобы не позволить объекту играть с вами в игры развлечения ради. Но в данном случае, конечно, я не готовился, потому решил принять это как данность и постараться воспользоваться возможностью.

Дэвис оказался двухметровым громилой слегка за тридцать, чисто выбритым и вообще довольно ухоженным. Я начал со слов:

– У вас передо мной фора, Чарли. Я не знаю, что вы натворили.

– Убил пять человек, – ответил он.

Я попросил его описать места преступлений и то, что он сделал с жертвами. Так выяснилось, что Дэвис был водителем скорой помощи. Он душил женщину, бросал ее труп на обочине дороги на своем участке, делал анонимный звонок и отвечал на вызов – забирал тело. Когда он клал жертву на носилки, никто не знал, что убийца тут, среди сотрудников спасательных служб. Такая степень контроля и влияния заводила и возбуждала его больше всего. Подобные сведения о техниках и приемах убийства всегда давали мне немало подсказок.

Например, удушение указывало, что он – убийца спонтанный и в первую очередь его интересует изнасилование.

Я ему сказал:

– Вы поклонник полицейской работы. Хотели сами быть копом, представителем власти, а вместо этого занимались пустяковой работой, не соответствовавшей вашим способностям.

Он засмеялся и ответил, что его отец служил в полиции лейтенантом.

Я попросил его описать свой модус операнди: он замечал красивую молодую девушку и следил за ней, пока она не заедет, например, на парковку ресторана. Через отцовские контакты в полиции пробивал номера ее машины. Потом, зная имя владельца, звонил в ресторан и просил передать ей, что она оставила включенными фары. Девушка выходила, и он ее похищал – заталкивал в свою или в ее машину, надевал наручники и увозил.

Он описал по порядку все пять убийств так, словно заново проживал их. Когда он добрался до последнего, то упомянул, что прикрыл жертву, сидевшую на переднем сиденье. Об этой детали он сообщил в первый раз.

В этот момент я решил переломить ход разговора и обратился к нему.

– Чарли, – сказал я, – давайте теперь я о вас расскажу. У вас проблемы в отношениях с женщинами. Когда вы впервые убили, у вас были еще и финансовые трудности. Вам было под тридцать, и вы понимали, что ваши способности не соответствуют вашей работе, все вокруг раздражало вас и выводило из себя.

Он вроде как кивнул. Неудивительно: пока я не сказал ничего, о чем нельзя было догадаться.

– Вы крепко выпивали, – продолжал я. – Задолжали денег. Ссорились с сожительницей (о сожительнице он не упоминал, но я был уверен, что он жил с кем-то). По вечерам, когда становилось совсем невыносимо, вы выходили на охоту. Вам надо было на кого-то выплеснуть злость.

Я видел, как меняется язык тела Дэвиса, как он открывается. Опираясь на ту скудную информацию, что он предоставил, я продолжил:

– Но с той последней жертвой все вышло нехарактерно для вас. Вы проявили снисхождение, не как с остальными. После изнасилования вы позволили ей одеться. Прикрыли ее с головой. Вы не поступили так, как с предыдущими четырьмя. В отличие от остальных, ее вы пожалели.

Когда вас начинают слушать внимательней, вы понимаете, что задели нужную струну. Я знал это по тюремным интервью и неоднократно использовал при допросах. Я увидел, что полностью завладел его вниманием.

– Жертва сказала вам нечто, заставившее испытывать раскаяние за ее убийство. Но вы все равно ее убили.

Внезапно он побагровел, как свекла. Казалось, он впал в подобие транса – я видел, что у себя в голове он опять вернулся на место преступления. Он неохотно признался, что, по словам женщины, у ее мужа были серьезные проблемы со здоровьем и она очень за него волновалась; тот тяжело болел, возможно, умирал. Не исключено, что с ее стороны это была уловка, а может, и нет – я не проверял. Но это определенно оказало влияние на Дэвиса.

– Но я был без маски. Она видела мое лицо, так что пришлось ее убить.

Я сделал паузу, а потом сказал:

– Вы что-то взяли у нее, правда?

Он снова кивнул: да, кошелек. Он вынул оттуда фотографию жертвы с ее мужем и ребенком под новогодней елкой и оставил себе.

Я никогда раньше не встречался с этим парнем, но успел составить представление о нем, поэтому сказал:

– Ты ходил к ней на могилу, Чарли, да ведь?

Он опять покраснел, подтвердив мое предположение о том, что он следил за освещением дела в прессе и знал, где похоронена жертва.

– Ты пошел туда, потому что насчет этого убийства тебя мучила совесть. И ты кое-что принес на кладбище с собой и положил на могилу.

Остальные заключенные притихли, ловя каждое мое слово. Они никогда еще не видели Дэвиса таким. Я повторил:

– Ты что-то принес на могилу. Что это было, Чарли? Ты принес тот снимок, да ведь?

Он только кивнул и повесил голову.

Это вовсе не было колдовством или фокусом с вытаскиванием кролика из шляпы, как могли подумать остальные. Моя догадка был основана на подготовительной работе, исследованиях и опыте, который мы с коллегами накопили и продолжали накапливать. Например, мы подтвердили, что убийцы, в соответствии с распространенным убеждением, зачастую навещают могилы жертв, но не обязательно по тем причинам, которыми это объяснялось ранее.

Поведение отражает индивидуальность.

Одной из причин, по которым наша работа по-прежнему необходима, является изменчивая природа насильственных преступлений. Мы все знаем о преступлениях, связанных с наркотиками, которые совершаются в большинстве крупных городов, и злоупотреблении огнестрельным оружием – нашем национальном бедствии. Однако ранее большинство преступлений, особенно тяжких насильственных, совершалось между людьми, знакомыми друг с другом.

Затем картина изменилась. Еще в 1960-х процент раскрываемости убийств в нашей стране был выше девяноста. Теперь это не так. Несмотря на впечатляющий прогресс науки и технологий, несмотря на пришествие компьютеров, несмотря на повышение качества подготовки полицейских и наращивание ресурсов, количество убийств возрастает, а процент раскрываемости снижается. Все больше преступлений совершаются «незнакомцами против незнакомцев», и в большинстве случаев у нас нет мотива, с которым можно работать, – по крайней мере, мотива очевидного или «логичного».

Традиционно мотивы большинства убийств и насильственных преступлений были для правоохранительных органов ясны. Преступление являлось крайней степенью проявления эмоций, которые испытываем мы все: злобы, зависти, ревности, алчности или мести. Когда эмоциональная проблема решалась, преступление или серия преступлений заканчивались. Жертва погибала, но это было все – обычно полиция знала, кого и что надо искать.

Но в последние годы на первый план вышел новый тип преступника – серийный, который не останавливается, пока его не поймают или не убьют, который учится на собственном опыте и совершенствует свои методы от преступления к преступлению. Я сказал «вышел на первый план», потому что до какой-то степени он был с нами всегда, задолго даже до 1880-х и лондонского Джека-потрошителя, которого обычно считают первым современным серийным убийцей. И я сказал «он», потому что по причинам, к которым мы еще вернемся, практически все серийные убийцы – мужчины.

Серийное убийство – гораздо более древний феномен, чем мы себе представляем. Легенды о ведьмах, вампирах и оборотнях, скорее всего, являлись способом истолковать ужасы столь невероятные, что никто в маленьких европейских и ранних американских городах не осмелился бы признать их делом человеческих рук, как с легкостью признаем мы сейчас. Монстров считали порождениями сверхъестественного – никак не людьми.

Серийные убийцы и насильники традиционно признаются самыми грозными, неуловимыми и жестокими преступниками. Отчасти это можно объяснить тем, что их мотивация сложней тех базовых факторов, которые я перечислил выше. В результате у них складываются причудливые паттерны поведения, отчуждающие их от нормальных человеческих переживаний: сострадания, чувства вины и мук совести.

Иногда единственный способ поймать их – научиться думать как они.