– Со мной. Так. Нельзя, – повторяла Вера, глядя в его осоловевшие глаза. – Я больше. Никому. Не позволю. Так. Нельзя. Ты понял? Кивни. Ты понял?!

Артем упал лицом в стол.

С утра надо будет избавиться от тела, подумала Вера, вытирая руки кухонным полотенцем. Она уже заранее чувствовала, как это будет непросто, как растечется потом боль по натруженным мышцам.

«Я думал, ты с Москвы, а не с Питера», – насмешливо сказал у нее в голове Артем, с которым все было легко. Даже нож входил в него, как в хороший холодец, и вскрикнул он только единожды, негромко и удивленно, как будто и это не воспринял всерьез.

«В Москве расчлененки не меньше, если не больше, – хмыкнула в ответ Вера, торопливо глотая вино прямо из бутылки. – Просто в Питере это бренд».

«А ты все-таки чокнутая».

«Я в психушке лежала, милый. Трижды».

«Милый. При жизни ты меня так не называла…»

Потом она долго разговаривала с Артемом и все ему наконец объяснила, разложила по полочкам. Что призраки с шестами реальны, а ему стоит отнестись наконец серьезнее и к ней самой, и к ее проблемам, и к их странному союзу, в конце-то концов. Разве так можно: не обсуждать будущее, не строить планов, жить одним днем? Он даже ни разу не сказал, что любит, все вышло как-то само собой, легко. Ну конечно, ему же нравится, когда все легко. На это Вера и повелась, так что она тоже виновата. И ни единого букета, бусиков там, трусиков сексуальных – нет, ей не нужны дорогие подарки, но это же знаки внимания, проявления любви, их отсутствие – это сразу «ред флаг», и он развевался прямо у нее перед лицом, но она старательно его не замечала, ведь с Артемом было так легко…

С этим легко не было. Он отбивался и так орал, что Вере пришлось всадить кухонный топорик прямо в его разинутый рот. Он даже ударил Веру по лицу, а это уже не «ред флаг», это точка невозврата. И потом с ним тоже пришлось изрядно повозиться, но Вера не зря смотрела столько трукрайма.

А ведь она совсем забыла про этого с Артемом, да и жгло ее больше всего воспоминание о разговоре на кухне, об этом «я к тебе хорошо отношусь» за поеданием заботливо приготовленного Верой супа. Жгло осознание того, что она, живая, любящая, хозяйственная, оказалась всего-то-навсего пройденным этапом. Все остальное почти стерлось из памяти, Вере уже начало казаться, что это был сон, мстительная фантазия, и этот живет себе поживает в Москве дальше, уже небось бабу новую нашел, скучную бестолочь себе под стать. Но она все равно тщательно просматривала по утрам все московские паблики, интересуясь вовсе не новостями о подтоплениях, сбоях на ветках метро, зажировке манула и новых запретах.

Вера допила очередную бутылку вина, Артем у нее в голове давно молчал, стало скучно. Она разблокировала телефон, заглянула в чат ГПТ – все изучали тридцать с лишним фотографий руин старинной усадьбы, которые обнаружил где-то под Костромой Конрад Ворстий.

«Я уезщдю с Воркуты новый такой же кат этот все они одинакоы», – написала Вера. Буквы плыли перед глазами, только автозамена кое-как спасала.

«Проспись», – посоветовала Точка.

«Знойная женщина,– ехидничал ГПТ.– Сердцеедка».

«Непрправда я его не ела», – задумчиво взглянув на неподвижный затылок Артема, ответила Вера и выключила телефон.

* * *

Она сделала еще один рывок вперед, нога дернулась, и что-то с грохотом упало с кровати на пол. Ну конечно. Артема она не ела, еще чего не хватало, она ела холодец. Вышла, пошатываясь, на балкон, взяла тот самый почкообразный медицинский лоток, соскребла вилкой застывший жир и потом лежала на кровати в темноте, жевала, задремывала, просыпалась и снова ела. Холодец получился прекрасный, с насыщенным, обволакивающим вкусом, вот только зеленый горошек был там совершенно ни к чему. Выплевывая горошины прямо на простыню, Вера съела все до последнего кусочка, отшвырнула пустую емкость, достала из-под подушки маску, осторожно выправила из-под резинки пряди волос, чтобы не испортить новую прическу, и уснула.

А дверь на балкон осталась открытой. Вот как все было. Теперь все всплыло, сложилось и сплелось в единую картину.

Вера вздохнула, перевернулась на спину и непослушными пальцами стянула с лица маску. Сморщила нос, заморгала, привыкая к дневному свету.

На краю кровати сидел Артем, вперив в нее немигающий взгляд затянутых бельмами изморози глаз. Они были даже красивыми, такими… опаловыми, и в них посверкивали грани мельчайших ледяных кристаллов. На плече Артем держал шест, на верхушке которого металлические полосы складывались в невинное младенческое «ТЁМА» – вместо точек над «Е» топорщились два выступа, будто рожки, которые дети норовят поставить друг другу на фото.

А у изножья кровати к стене был прислонен второй шест. Новенький, пушистый от белоснежного инея. Его украшал любовно вырезанный из жести прямоугольник мобильного телефона, с логотипом и круглыми «глазками» объективов. Несколько секунд Вера смотрела на него, а потом начала хохотать. Смех рвал простуженное горло, вырывался наружу сипящим клекотом, но она все никак не могла остановиться.

Артем протянул ей руку.

– Какой славный. Наконец-то ты мне что-то подарил, – прошептала Вера.

Артем кивнул, точнее, ничего не выражающая белая маска его лица двинулась вверх и вниз. Вера слабо улыбнулась и без колебаний вложила свои подрагивающие пальцы в его твердую ледяную пятерню.

Марика Макей
Глаза мертвецов

Беда у порога

Бабушку Ануйку все боялись. По деревне ходили слухи, что она колдунья и что с мертвыми общается, хотя бабушка Ануйка была доброй, а пахло от нее сушеной травой и только что растопленной печкой. По утрам она отправлялась в лес и занималась собирательством, всегда с присказкой: «Что Бог пошлет!»

Днем, пока топилась печь, мы с ней готовили. Света в доме не имелось, он никогда сюда и не был проведен, бабушка Ануйка жила по старым обычаям и меня научила. По вечерам она зажигала масляную лампу или лучины и показывала мне, как вязать и прясть, только у меня все никак не получалось ни то ни другое. Бабушка Ануйка никогда не ругалась, думала, руки попривыкнут с годами и это ремесло мне дастся.

Наш покосившийся домик на отшибе деревни каждый обходил стороной, а если я или бабушка Ануйка появлялась где-то на людях, наступала гробовая тишина. Некоторые даже начинали креститься. Бабушка Ануйка часто грустила из-за этого, вздыхала тяжело-тяжело и говорила, что она портит мне жизнь, но я так не считала. Я любила ее. И ненавидела деревенских, они все выдумывали. Бабушка Ануйка не колдовала, а собирала травы – и те только лечебные, чтобы этим горемычным деревенским помогать. Пусть они этого и не заслуживали…

– Маруся! – окликнул меня кто-то, отчего я даже вздрогнула.

Я сидела на корточках в огороде и выкапывала из земли репу для похлебки. Это лето оказалось дождливым, из-за чего клубни выросли очень большими. Мы с бабушкой Ануйкой не серчали на непогоду и слякоть, наоборот, каждый раз радовались дождю, зная, какой богатый урожай у нас будет благодаря ему.

– Маруся, бабушка дома?!

Я нахмурилась еще даже до того, как встала и повернулась к голосившей. Заплаканными глазами на меня смотрела Ждана, жена плотника. Она была отличной швеей и портнихой, бабушка Ануйка однажды обменяла у нее несколько пар шерстяных носков и варежек на новую школьную форму для меня: коричневое платье с белым воротником и манжетами. Но я не любила ходить в школу, в ней было слишком людно, поэтому и Ждане не обрадовалась. Хотя я никому не радовалась, кроме бабушки Ануйки.

– Мне нужна твоя бабушка, Петру совсем худо!

«Худо не худо, будто мне дело какое есть», – хмыкнула я про себя и скривилась. Кажется, Ждана поняла все по моему лицу и поэтому спешно добавила:

– Твоя бабушка не откажет мне в помощи, ну позови же ты ее!

– В лесу она еще, – сухо бросила я и снова принялась выкапывать репу.

Я почувствовала, как Ждана прожигает мне спину взглядом, но никак не отреагировала, давно привыкла к дурным глазам. Все они смотрели со страхом и отвращением до поры, пока не случалась беда. Тогда они и про слухи о колдовстве бабушки Ануйки забывали, и про общение с мертвецами, бежали к нам сломя голову и выпрашивали помощи. В такие моменты я злилась даже больше, чем когда они просто думали гадости.

– Анна Митрофановна! – снова воскликнула Ждана минут через десять после нашего скудного разговора.

Я уж было и забыла, что она осталась топтаться рядом с огородом.

– Анна Митрофановна, беда! Петра все утро рвало, он черными пятнами пошел, не говорит совсем, а дышит еле-еле… Если не поможете, до утра не дотянет!

Я громко хмыкнула, а в голове проскользнула мысль: «Одним меньше!» Узнала бы бабушка Ануйка, о чем я думала, отругала бы, хоть и не ругалась вовсе никогда. Поэтому я постаралась совладать с собой и снова сделалась безразличной. Я никого из деревенских не жалела, кроме нас с бабушкой Ануйкой.

– Сплюнь, Ждана, пока правда беду не накликала.

Бабушка Ануйка подошла ближе к нам и положила на завалинку пучок травы, а рядом поставила маленькую банку ягод. Бабушка Ануйка была маленькой, худой и совсем сухонькой, но в ней до сих пор оставалось много энергии, которой она не жалела ни для кого. Она разменяла восьмой десяток, от седины ее волосы стали совсем белехонькими, а морщинки засели глубоко в кожу. Я старалась сберечь бабушку Ануйку, а деревенские только пользовались ее добротой, когда вздумается. Поэтому я не обрадовалась даже землянике, понимая, о чем сейчас станет просить Ждана.

Бабушка Ануйка похлопала Ждану по плечу, потому что та всхлипнула и спрятала лицо в ладонях. Немного подождав, бабушка Ануйка позвала Ждану в дом, а мне наказала заняться делом. Но я и так собрала целую корзину овощей для похлебки, поэтому это повеление меня огорчило, и я снова бросила злой взгляд на незваную гостью, хотя бабушке Ануйке перечить не стала.

Целый час они о чем-то разговаривали в доме, я не решалась туда сунуться. Бабушку Ануйку я не боялась, но уважала настолько, что слушалась беспрекословно. За это время успела сходить по воду и набрать хвороста, все же без дела сидеть я не могла, не так меня бабушка Ануйка воспитывала. Но когда бабушка Ануйка провожала Ждану, я навострила уши, сидя на завалинке.

– Пои Петра настойкой каждый час да не забывайся, а мазью обработай пятна. Завтра утром я сама к вам приду и проведаю его. – Ждана что-то забормотала, но бабушка Ануйка ее прервала: – Дождется он меня и после на ноги встанет, рано Петру еще Богу душу отдавать. Но делай все, как я наказала, цельную ночь с ним сиди и не отходи от кровати. Тогда с Петром ничего не случится.

Ждана еще раз всхлипнула и, поблагодарив бабушку Ануйку, ушла восвояси. Я какое-то время смотрела, как она шла по кривой тропинке, слегка покачиваясь от горя. Сколько бы я ни пыталась походить на бабушку Ануйку, у меня не получалось. Не могла я быть доброй к тем, кто меня обижал и пускал слухи, не умела прощать, часто таила злобу. Ждана была не самой скверной женщиной. Она казалась тихой и даже нелюдимой, чем немного напоминала меня, никаких скандалов за ней не водилось. Петр, ее муж, слыл человеком занятым, рубил лес и часто работал в соседнем селе на стройке. Их пятилетний сынишка толком не появлялся на улице, а если и выходил, все время держался за мамкину юбку. Не самая плохая деревенская семья, но для меня все были чужаками.

– Если завтра пойдешь к Петру, опять заболеешь, – буркнула я, помешивая на печи похлебку в чугунном горшке. – Не ходи.

– Как же я могу не пойти, Марусь? Без моей помощи Петр вряд ли выкарабкается, уж очень сильная хворь его свалила.

– Ну и пусть идет к прародителям! Сами они на себя беду накликали.

– Ну нельзя же так, Маруся… – Бабушка Ануйка тяжело вздохнула, и я пожалела о своих словах, потому что от таких разговоров она всегда расстраивалась. – Ежели рядом никого не останется, ты совсем одичаешь, когда меня не станет. Так дело не пойдет.