– Прости, мама. – Она отпустила платье. Я никогда еще не видел ее такой угрюмой. – Не знаю, что на меня нашло. Я увидела деревянные статуи со всей этой одеждой и… Прости.

Быть может, она никогда не бывала в таком ослепительном городе. Завтра у них еще будет время им восхититься, когда мы немного отдохнем.

– Я знаю тут одно место неподалеку, – ответил я. – Пуховые перины. Свежие оливки и козий сыр на завтрак. А на той же улице есть общественная баня.

По крайней мере, насколько я помнил. Я не бывал здесь уже лет пять.

– Настоящий рай. – Мара стерла рукавом пот с лица. – Давай уже пойдем туда, пока я не рухнула замертво.

Все оказалось именно таким, как я запомнил, вот только хозяева сообщили, что больше не подают завтрак, потому что оливки за год подорожали в пять раз, а козьего сыра теперь в Ступнях и в помине не сыскать.

Мы заплатили за одну комнату и стойло для лошадей. Мара, Ана и Принцип спали на кровати, а я на полу. Сон свалил всех нас без промедления. Мне снился дождь с темными как смола каплями, который потоком хлестал мой галеон «Морской клинок». Эдмар, Зоси, Беррин, Айкард, Орво – все мои друзья тонули в этом дожде.

Я проснулся дрожа. Через окно на меня смотрела убывающая луна. Мара, Ана и Принцип еще спали, переплетя во сне руки и ноги.

– Что я такое делаю? – прошептал я себе под нос.

Я не несу за них ответственность. К тому же они меня ненавидят. Мне следует просто уйти сейчас же. Найти корабль и убраться куда-нибудь подальше.

Я пожертвовал всем ради империи, а империя меня ненавидела. Что я здесь забыл?

Но я слишком устал, чтобы двигаться. Спина и пах болели после целого дня в седле. И я снова провалился в сон, а в груди по-прежнему кипели злость и печаль.

Мне снились Ашери, Элли и Принцип в пустыне. Шел дождь из костей, в котором они утонули.

Я снова проснулся дрожа. В предрассветные часы небо окрасилось в мрачно-синий цвет. Ана и Принцип еще спали, но Мара уже нет.

Я поспешно встал, вышел из комнаты и оглядел коридор.

Мара села на стул в дальнем углу у окна. Ее глаза были мокрыми, как будто она плакала.

– Ты шумно спишь. – Она вытерла нос рукавом.

Я сел напротив.

– Надеюсь, я тебя не разбудил?..

– Дурацкая привычка – вставать с петухами. В монастыре ее вбивают намертво.

– Пойду поищу чего-нибудь поесть. Я быстро. Вернись в комнату и запри дверь. – Я протянул ладонь. – Дай мне пару медяков. Или даже серебро, учитывая, как все вздорожало.

– Думаю, ты уже сделал для нас достаточно. – Она окинула меня яростным взглядом.

Она не могла не знать, что Васко схватит ее и детей, если меня не будет рядом. У него были парящие глаза для слежки и много людей под командованием. Я не мог их покинуть, разве что ненадолго.

– Вы в опасности.

– Мы не твоя собственность, чтобы нас оберегать.

Я замолчал. Она была права, я не мог объяснить свои действия даже себе, не то что ей.

– Ты использовал Принципа для помощи с побегом, – продолжила она, – а он настоял, чтобы ты взял меня с дочерью, и я рада оказаться на свободе. Но почему ты до сих пор здесь?

– Может, мне просто некуда идти.

– Ты ведь помогаешь нам не потому, что такой святой. – Мара покачала головой. – Ты скрываешь свои истинные намерения.

– Ты тоже многое скрываешь.

– Да, потому что у меня нет причин тебе доверять.

– И у меня нет причин тебе доверять.

– Так мы ни к чему не придем.

Я вздохнул. Слишком многое я мог бы рассказать. Слишком много причин это скрыть.

– Ты знаешь, кто родители Принципа? – спросил я.

– Откуда ты знаешь, что он не мой сын?

– Ты его воспитываешь, но ты не его мать. Это видно.

Открылась дверь дальше по коридору, вышел моряк с болячками от цинги на носу и щеках и спустился по лестнице.

Мара скрестила руки на груди и уставилась в пол.

– Я не знаю, кто его родители. Он просто очередной сирота, выращенный в монастыре.

Их история для меня была как фреска с выцветшими фрагментами.

– Монастырь… Ты о том, где были мы?

Мара кивнула.

– А что произошло с другими сестрами и сиротами?

– Черный фронт продал большинство из них рубадийским работорговцам.

– А вас троих почему не продали?

– Принцип произвел на них впечатление своей меткостью, и его оставили. – Мара отвернулась. – А я… Я спала с их командиром, и он оставил меня при себе. И конечно, я настояла на том, чтобы Ану тоже не продали.

– Понятно. Отец Аны – Васко, верно?

– Думаешь, я переспала с половиной мужчин Крестеса? Конечно, он ее отец. Но только по крови. Ему будет плевать, если она вдруг упадет в водопад на краю земли.

Странно слышать такое.

– Он к ней не привязан?

– Он больше привязан к своей кашанской лошади. – Мара сжала запястье. На нем до сих пор остался отпечаток проданного браслета. – Он дал мне тот браслет. И сказал, что, как только я приду в себя, меня будет ждать корабль, набитый сокровищами. А знаешь, что он подарил Ане? – Мара развела руками. – Ни словечка, ни взгляда.

Ну и свинья этот Васко. Значит, я верно его оценил.

– Что означает «как только ты придешь в себя»?

Она снова отвернулась:

– Наверное, как только я снова буду с ним.

– Так почему ты до сих пор не с ним? Почему бежишь от человека, который собирался подарить тебе целый корабль с сокровищами?

Где-то вдалеке закукарекал петух. Обычно на заре заливается целый хор, но этот петух кукарекал в одиночестве.

– Он жестокий человек, а я сыта жестокостью по горло. – Мара поежилась. – Командир Черного фронта… Когда Васко занял монастырь, в ту самую ночь, когда появился ты, он отрезал командиру Черного фронта… – Она опустила взгляд на мой пах.

– Продолжай.

– Отрезал и скормил ему у меня на глазах. – Рука Мары задрожала, и женщина схватила ее, чтобы это прекратить. – Узнав, что ко мне прикасался другой мужчина, Васко был в бешенстве. Я пятнадцать лет его не видела. С тех пор как он сделал мне ребенка, когда мне было столько же, сколько сейчас Ане, и бросил нас на произвол судьбы. Какие права у него на меня остались?

Я тяжело вздохнул:

– Право сильного.

– Возможно, ты совершил акт милосердия, убив моего мужа в Диконди. Иначе кто знает, что сделал бы с ним Васко. – Глаза Мары увлажнились. Вряд ли такая мысль сделала ее счастливее. – Похоже, на тебя это не произвело впечатления?..

Слишком много яда в ее словах.

– Не произвело впечатления?

– Все в Крестесе знают, как ты поступил с семьей сирмянского шаха. Ты так гордо бахвалился этим перед Красным Ионом. Но скормить человеку его же гениталии – это такая мелочь для великого Михея Железного.

Я закрыл глаза и услышал вопли жен и детей Мурада в саду, который я полил их кровью.

– Но ничего. – Ее голос вдруг стал нежным. Почти материнским. – Я жестока не меньше. – Она всхлипнула и закрыла глаза руками, и по ее ладоням потекли слезы. – Слова, которые я говорила дочери… За это я должна гореть в аду.

– Ты о том, что ты сказала, когда она потерялась из-за платья и напугала нас?

Мара кивнула и вытерла слезы рукавом. Я вспомнил, что она сказала Ане: «Думаешь, ты причинила мне не достаточно страданий? Чем я заслужила такую пустоголовую дочь?»

– У нее ведь такой возраст, да? – сказал я, понятия не имея, как ведут себя девочки ее возраста. Я мог лишь вспомнить собственную юность. – Для нее весь мир – это яркая игрушка. Когда-то все мы были такими.

– Ты прав. Она не виновата в том, что случилось.

В чем именно она не виновата?

И когда Мара вытерла новые слезы, меня внезапно осенило. Ей было не только больно, но и стыдно. Она сказала это дочери не чтобы отругать, а чтобы ранить.

– Когда позавчера ты рассказывала мне про мужа, кое-что меня удивило. Диконди ведь не на пути от Нисибы в Киос. – Во рту у меня внезапно пересохло. – Почему твой муж оказался там в день захвата города?

– Ей понравились цветы, которые там растут. Она увидела их в какой-то книге. Желтые тюльпаны. Мой муж хотел привезти ей цветы.

Так, значит, из-за меня убили хорошего человека. Того, кто так сильно любил дочь другого мужчины. В мире должно быть больше таких, как он, и меньше таких, как я.

Наверное, Ана винит себя. А Мара винит Ану. Пятнадцатилетняя девочка не должна носить такое бремя вины, своей и чужой.

– Мара… Если хочешь, вини в этом меня. Но девочка… – Слова застряли у меня в горле, и я покачал головой. – Купи ей то платье.

Мара засмеялась. Так нежно, словно ласкала струны арфы.

– Куплю. Может, и Принцип тоже что-то захочет. Они должны получать удовольствие от мира, пока он для них лишь яркая игрушка, прежде чем горе смоет краски. – Она снова стала серьезной. – Скажи, что ты знаешь о его родителях?

Я вспомнил Кеву, наставившего на меня аркебузу, чтобы застрелить в Лабиринте.

– Его отец – янычар, верный шаху Сирма.

– Откуда ты знаешь?

– Слишком долгая история. Но я знаю. Знаю.

Мара кивнула, как будто поверила.

– А его мать?

Как описать Ашери? Как изобразить ее в лучшем виде?

Я не мог подобрать слова. Просто смотрел на Мару, проглотив язык.

– Отец дорожил бы им, – сказал я. – Он хороший человек.

Айкард упоминал, как горевал Кева из-за смерти Элли. Он любил мою дочь. И любил бы своего сына.

Я обязан хотя бы отдать ему должное, забрав Элли.

– Ты хочешь увезти Принципа в Сирм? – спросила Мара.

Я уставился в окно. Над горизонтом показалось далекое и тусклое солнце. Но стало достаточно светло, чтобы увидеть блестящие и красные в рассветных лучах воды Партамской бухты.

– Не знаю, – ответил я.

– Возможно, тебе стоит поговорить с мальчиком.

Я кивнул.

– Давай я сначала найду нам что-нибудь на завтрак. – Я протянул руку. – Дай мне немного серебра. Я по-быстрому куплю все необходимое.

Мара вернулась в комнату и заперла дверь. Я не терял постоялый двор из виду – скорее всего, Васко отправил людей в погоню за нами и они в городе. А может, даже в этом самом постоялом дворе. Если кто-нибудь попытается вышибить дверь, Принцип выстрелит, и я пойму, что пора бегом возвращаться.

На ближайший рынок только что привезли свежевыловленного тунца, но цена меня поразила. Даже на деньги от браслета мы не сможем питаться так же хорошо, как в качестве пленников Васко. Хотя он и не кормил Мару блюдами со своего роскошного стола. Надо будет расспросить ее об этом. Она многое мне поведала, но я не мог понять, зачем Васко понадобилось травить и морить голодом женщину, к которой он был так привязан.

Я купил черствый позавчерашний хлеб по цене свежего. Да и качество было вполовину хуже. Но хотя бы без плесени, так что есть можно, в особенности с медом или сыром. Я нашел продавца оливкового масла и решил, что оно подойдет.

– Ты знаешь кого-нибудь, кто продает информацию? – спросил я торговца маслом, лысого парня с короткими и толстыми пальцами.

– Какого рода информацию?

– О том, что происходит в мире.

– В какой его части?

– На востоке.

Он указал на человека, стоящего под пурпурным навесом с узором из звезд и полирующего выставленные на продажу безделушки.

– Дамиан любит поговорить. Даже денег с тебя не возьмет. Но ты должен что-нибудь купить, иначе он нагородит кучу лжи.

Я подошел к тому прилавку. Я не знал названий и половины устройств, которые он продавал. Золотая гравировка на флейте явно была восточной, как и кольца с драгоценными камнями.

– Они принадлежали известным эджазским пиратам, – указал он на кольца. – Пираты спрятали ломящийся от сапфиров сундук на острове восточнее Никсоса. Видал что-нибудь подобное? – Он ткнул в сапфиры. – Вблизи сияют как голубые звезды. И чем ближе подходишь, тем пронзительнее цвет. Он приведет тебя прямиком к зарытому кладу.

– И как же такое чудо оказалось под твоим навесом? – шутливо сказал я.