– Присядь, я не могу на тебя смотреть, ты будто упадёшь сейчас. Так нельзя, Полин, я тебя снова госпитализирую и перестану выпускать, если не обеспечишь будущему ребёнку, а значит и себе, спокойствие.

– Легко тебе говорить! – меня начинает накрывать новыми оттенками неуправляемых эмоций, теперь я хочу рыдать.

От несправедливости всей этой жуткой ситуации, в которой я уже не понимаю, какую роль я играю!

Глеб что-то капает в кружку.

– Как это понимать, ты слышал? Илья думает, что он в Москве и сейчас октябрь! Меня назвал Волкова, а ее целует! А ведь он мне сделал предложение! – резко поднимаю руку и показываю обручальное кольцо. Плечо прошивает боль. – Ай!

– Тихо, тихо, – Горин ловит мою руку, мгновение смотрит на красивое колечко с несколькими некрупными бриллиантами, а потом возвращает на место в слинг, застегивает все фиксирующие ремешки. – Пока рано делать выводы, Илья только проснулся, он был очень растерян и в некотором шоке.

– Это пройдёт? Он меня вспомнит? Завтра можно к нему прийти? Я хочу поговорить, напомнить.

– Не могу обещать, – Горин протягивает мне кружку, – на завтра я записал его на повторное МРТ и приглашу на консультацию психиатра, проверим его когнитивные способности. Никогда нельзя точно знать, как подобные травмы скажутся на работе мозга. Пока это похоже на ретроградную амнезию.

– Он забыл часть прошлого?

– Да, судя по всему некоторый кусок его памяти стёрся, такое часто бывает при серьезных черепно мозговых.

– И что дальше? Он вспомнит?

– Увы, даже у врачей не таких гарантий. Я назначу обследования, терапию, ему нужно будет пройти реабилитацию. Но… быть может, он завтра проснётся и все вспомнит. Давай не будем торопиться, дадим Илье восстановиться.

Я сдуваюсь, будто из меня выпустили весь воздух, хочется растечься по дивану мягкой тряпочкой.

– Как он сейчас? – вспоминаю гримасу боли на лице Ильи.

– Спит. И он пока будет очень много спать, так мозг восстанавливается. Поэтому я и ограничиваю посещения, в короткие моменты его бодрости он будет занят врачами и обследованиями, это тоже стресс.

Я пью залпом какую-то горькую дрянь в кружке и устало откидываюсь на спинку дивана.

– Ты мне сообщишь, когда я смогу к нему приехать?

– Да, я обязательно позвоню, когда Илья будет готов к визиту.

– А ты можешь эту «родственницу», – морщусь от привкуса этого слова, – не пускать к Илье?

– Не могу, она вписана в его список посещений. Только он сам может запретить, если захочет.

И меня как будто льдом из ведра окатывает воспоминание их поцелуя. Уже здесь, в больнице.

Захочет?

«Волкова. Я тебя уволил».

Боже мой, да что же это такое со мной вечно?!

Я должна как-то вправить ему мозги. Так нельзя!

Это он меня любит больше жизни или ее?

Я уволена или должна выйти за него замуж?

Кто мне ответит?!

Хочется биться головой о стену, но с Гориным это не пройдёт, он уже напичкал меня успокоительным, а потом и вовсе звонит Руслану, чтобы тот забрал меня домой. И я даже не могу решить, чем это считать, предательством или спасением.

Я хочу заползти куда-нибудь в тихий уголок и спрятаться, чтобы меня никто не трогал.

Хорошо хоть брату хватает мудрости меня не трогать до следующего дня, а после стараться не касаться этой темы без моего желания. Я сама ему все рассказываю, как минимум, чтобы меня не разорвало от внутреннего давления эмоций.

Весь следующий день Глеб не позволяет мне приезжать, ссылаясь на то, что Илье не до посещений, ему и так нелегко.

Ладно.

Он прав. Нельзя давить на Воронова в таком состоянии.

А на следующее утро, Горин как назло куда-то уезжает по срочному вызову, на мои звонки отвечает коротким «Перезвоню».

Поэтому я опять беру все в свои руки. Эгоистично, эмоционально, и немножко беременно. Ребёнку нужен отец, а мне хоть какая-то ясность.

В отделении как всегда тихо и даже медсестра с поста куда-то отлучилась. Отлично, некому мне помешать аккуратно пообщаться с Ильей. Я не буду его мучить, просто узнаю, вспомнил он меня или нет, есть я в его жизни вместе с ребенком или он нас уволил?

Накидываю на плечи халат и спешу в палату, где тишину нарушает только шорох и гул приборов, поддерживающих жизни. Обдумывая каждое свое осторожное слово, поворачиваю за ширму…

И застываю.

Пусто.

Глава 14

Что происходит?!

Как?! Как он мог исчезнуть, пока меня не было? Это невозможно… он же только что пришел в сознание, выйдя из комы! А теперь… теперь его просто НЕТ. Словно вырвали из моей жизни. Вчера он был рядом, я держала его за руку, а теперь – пустота.

– Вы что здесь делаете? Вам больше нельзя сюда ходить, – начинает медсестра, вошедшая в палату, но я прерываю ее.

– Где Воронов, он лежал вот здесь? – не хочу верить в худшее, но не могу не спросить дрогнувшим голосом. – Он же в порядке? Жив?

– Жив, конечно. Выйдите из палаты, – еще настойчивее пытается меня выдавить.

– А где он? Перевели? Ему же еще было плохо, он же только очнулся!

– Тшш! Здесь еще другие пациенты, хватит шуметь, идите к Глебу Михайловичу, он вам все объяснит.

– Да что объяснит? Куда у вас пропал пациент?

– Перевели его, идите, не нарушайте покой! – почти выталкивает меня из палаты и задвигает стеклянную дверь.

Руки дрожат, я прикусываю губу до боли, но это не помогает – слёзы от обиды давят изнутри. Ну как это может все опять происходить?!

Так, ладно. Делаю очень глубокий медленный вдох.

Успокоиться, найти Глеба. Он где-то здесь.

Зря я ему не позвонила, конечно.

На посту облокачиваюсь на стойку, потому что у меня уже кружится голова от всего происходящего. Это слишком! Куда мог пропасть Илья?

– Как мне найти Глеба Михайловича? Он здесь?

Дежурная сестра поднимает на меня строгий взгляд.

– У себя в неврологии, основные его пациенты там.

Черт, я и забыла, что здесь Глеб как специалист и лечащий врач только для некоторых пациентов по его профилю, а так отделением заведуют реаниматологи.

Поднимаюсь на третий этаж в отделение к Горину, где лежала сама недавно, на меня уже даже персонал смотрит как на «своего» человека, и не гоняет, как других пациентов, шастающих по этажам.

Нахожу Глеба в коридоре, разговаривающим с пациенткой, он сразу меня замечает и сигнализирует подождать его немного.

Я жду, хожу в рекреации у окна, как львица по клетке, в груди тяжесть и ужасно неспокойно, у меня слишком богатая фантазия? Может, зря я? Воронова могли просто в другое отделение перевести, в травматологию, в интенсивную терапию, да куда угодно! Может он вообще тут у Глеба, а я бегаю, ловлю паническую атаку на ходу.

В животе колет, и я рефлекторно сгибаюсь.

– Эй, эй, Полина! – надо же именно сейчас появиться Горину и застукать меня с искаженным болью лицом. – Нет, ты точно напрашиваешься на возвращение в палату. Ну-ка идем.

Он отводит меня в свой кабинет, благо тут никого кроме него нет, усаживает на диванчик. Уютно, светло, чуть спокойней, чем в палатах и коридорах.

– Ты что здесь делаешь? Я же просил ждать моего звонка.

– Я не смогла ждать. Его перевели? В какое отделение? – меня мало волнует причина, почему не отвечал Горин, и не особенно сильно живот. Это все подождет.

– Ты таблетки сегодня пила, что тебе прописал гинеколог? – у него свои вопросы, – ты почему носишься по больнице, у тебя тоже постельный режим!

– Глеб! Где Илья?! – злюсь.

– Илью перевели, – берет меня за руки, мне это не нравится, – в другую больницу.

– Что? Это как? – кровь отливает от лица.

– В Москву. Спецтранспортом сегодня рано утром забрали.

– Это как вообще? Из реанимации?! – я не выдерживаю, вскакиваю с дивана. Глеб резко тянет меня назад.

– Сидеть! Я тебе сейчас успокоительное вколю, будешь спать часов шесть! Выдохни!

Падаю обратно на мягкие подушки, но уровень моего шока и возмущения все равно где-то там наверху и предельных границ.

– Как его могли забрать? Каким еще транспортом в таком состоянии?

– Вертолетом, наш главный лично все оформлял, экстренная транспортировка, по платной страховке. Медицинский спецвертолет и бригада врачей в комплекте. Твой Воронов полетел в Москву с полным комфортом и вообще во сне.

– Почему ты мне не позвонил сразу? – не могу не выразить обиду.

– Потому что, Поля, ты беременная женщина, которую лучше не будить в шесть утра такими новостями. Ты еще от прошлого раза не отошла! Плюс у меня была срочная работа, консилиум по сложному случаю, я позвонил бы тебе сразу после утреннего обхода. Нормально бы все рассказал, когда ты дома под присмотром Руса.

Я роняю лицо в ладони, ерошу распущенные волосы. Когда у меня уже все будет нормально?! Без сплошного потрясения нон-стоп.

– Это она его забрала? – поднимаю голову.

– Официально все оформила страховая, запрос и транспорт были из московской клиники, но да. Я уверен, что это та женщина. Больше некому, никто не звонил в больницу и не обращался в качестве родственника.

– А как такое возможно? Он был согласен? Или он сам захотел в Москву?

– Поль, Воронова никто не спрашивал, он со вчерашнего дня у нас был на седативных, спал после всех обследований. В момент транспортировки его даже не будили, просто погрузили и увезли.

– Да это похищение какое-то!

– Нет. Это медицинский трансфер. По документам – всё чисто. Илья официально выписан и переведён в другое лечебное учреждение.

– Боже… я даже не успела с ним поговорить.

– Я знаю. Но ты не смогла бы это предотвратить. Реаниматологи и главный все сами решили. Илью отправили в частную клинику на лечение и персональную реабилитацию. – Глеб проводит рукой по волосам, будто ему передо мной ужасно неловко. – Может, так будет даже лучше, ты же знаешь, что возможности платной медицины шире, чем государственной. С ним будут работать хорошие специалисты, значит, он быстрей восстановится и все вспомнит.

Мои плечи опускаются. С одной стороны, я понимаю, что в московской клинике он может действительно быстрей поправиться, но в то же время Илью будто бы украли у меня.

Как тут выбрать между тем, что лучше для него, и тем, что хочу я?

А я хочу, чтобы он меня вспомнил! Я хочу увидеть осознанный взгляд и услышать ответы на мои вопросы, потому что вариться в этом неведении – это самая страшная пытка!

– Ты вчера с ним разговаривал еще? Он начал вспоминать? Хоть что-то прояснилось?

Горин поджимает губы и коротко качает головой.

– Вчера он все так же был в октябре прошлого года, его сознание пока не может перестроиться. Мы после консультации с психиатром решили, что нельзя давить слишком резко, он плохо реагировал.

– Что значит плохо?

– Начинал волноваться, поднималось давление, появлялся острый болевой синдром. Ему сейчас все это вредно, давление вообще может вызвать кровоизлияние или инсульт.

– О господи.

– Не торопись, всего несколько дней прошло, – вновь моя рука в его, успокаивающе гладит. – Ему ты не поможешь, себе навредишь. Я тебя от тонуса и стресса так и буду лечить, пока ты, не дай бог, не потеряешь ребенка?

– Вот ты… нашел на что давить?

– Я врач, Поль, благополучием моего пациента для меня на первом месте. Ты себя замучишь этим стрессом, но ничего не добьешься, пока сам Воронов не поправится. Вспомни, что ты будущая мать.

Мне и так плохо, а теперь еще добавляется чувство вины за то, что опять не думаю о ребенке. Не привыкла я еще о нем думать круглосуточно, оно так быстро не работает.

– Ты дашь мне контакты той клиники, куда его увезли? Я знаю, что в бумагах это все должно быть указано, – ну не могу я иначе.

– Ты неугомонная, – качает головой разочарованно, – дам, но с условиями.

– Глеб, ну я не ребенок, вы с Русом меня так опекаете, будто я ваша мелкая, а мне уже двадцать шесть!