Кого не любят, тем мало занимаются. Поэтому следствием антипатии к Канту является невероятное незнание его учений, образцы которого подчас попадаются мне, – и я не верю тогда собственным глазам. Вот несколько примеров. Прежде всего – штука прямо из кунсткамеры, хоть ей и минуло уже несколько лет от роду. В «Антропологии и психологии» профессора Михелета на стр. 444 категорический императив Канта приводится в следующем виде: «Ты должен, потому что ты можешь». Это не описка: в своей «Истории развития новейшей немецкой философии», изданной спустя три года, автор дает на стр. 38 точно такое же определение. Таким образом, не говоря уже о том, что Михелет, по-видимому, изучал кантовскую философию по эпиграммам Шиллера, он перевернул ее вверх ногами, выставил тезис, противоположный знаменитому кантовскому аргументу, и выказал полное отсутствие самого отдаленного понятия о том, что́ Кант хотел сказать постулатом свободы на почве своего категорического императива. Мне неизвестно, чтобы кто-либо из коллег Михелета уличил его в этом невежестве, – нет, hanc veniam damus, petimusque vicissim^[13]. – А вот и еще совсем свежий факт. Указанный выше, в примечании, рецензент книги Эрштеда, заглавие которой заглавию моей книги, к сожалению, суждено было быть восприемником, наталкивается в ней на следующее положение: «Тела представляют собою наполненные силой пространства»; оно для рецензента ново, и не догадываясь, что он имеет пред собою известный всему миру тезис Канта, Рейхлин-Мельдегг принимает его за собственное парадоксальное мнение Эрштеда и потому храбро, упорно и многократно полемизирует с ним в обеих своих, разделенных промежутком в три года, рецензиях; аргументы он употребляет в таком роде: «Сила не может наполнять пространства без чего-нибудь вещественного, материи»; а тремя годами позднее он говорит: «Сила в пространстве не составляет еще вещи: необходимо существование вещества, материи, для того чтобы сила могла наполнить пространство… Это наполнение без вещества невозможно. Одна только сила никогда не наполнит пространства. Должна существовать материя, для того чтобы она наполнила пространство». – Браво! Мой сапожник аргументировал бы таким же точно образом14. Когда я встретил подобные specimena eruditionis^[14], мною овладело сомнение, не был ли я выше несправедлив к этому человеку, причислив его к тем, кто думает подкопаться под Канта, причем я, конечно, имел в виду следующие слова его: «Пространство являет собою только отношение сосуществования вещей»; I глава, стр. 899 и далее стр. 908: «Пространство являет собою отношение, в котором находятся между собою вещи, – сосуществование вещей. Это сосуществование перестает быть понятием, когда прекращается понятие материи». Но ведь я, пожалуй, неправ: мог же он, наконец, выставить эти положения и в совершенной невинности, одинаково не зная ни «трансцендентальной эстетики», ни «Метафизических основоначал естествознания». Правда, это было бы слишком сильно для профессора философии. Но в настоящее время надо быть готовым ко всему. Ибо знание критической философии вымерло, несмотря на то что она представляет собою последнюю по времени истинную философию и притом учение, создавшее революцию и мировую эпоху не только в области всяческих философских изысканий, но и в человеческом знании и мышлении вообще. Так как, следовательно, ею опрокинуты все прежние системы, то в настоящее время, когда знакомство с нею вымерло, философские исследования совершаются главным образом уже не на основе учений кого-либо из выдающихся умов, а являются простым переливанием из пустого в порожнее и в основе своей имеют заурядное образование и катехизис. Впрочем, спугнутые мною профессора, быть может, снова примутся за произведения Канта. Но, как замечает Лихтенберг: «Я полагаю, что в известные годы кантовской философии выучиться так же трудно, как ходить по канату».

Поистине, я не снизошел бы до перечисления грехов этих грешников, если бы не считал этого своим долгом: в интересах правды на земле я обязан указать на то состояние упадка, в котором, 50 лет спустя после смерти Канта, находится немецкая философия, приведенная к этому образом действий господ представителей «философского ремесла»; я должен указать, до чего дошло бы дело, если бы эти ничтожные, ничего, кроме личных целей, не ведающие умы могли беспрепятственно подавлять влияние великих гениев, озаряющих мир. Я не могу смотреть на это молча; положение вещей таково, что к нему применимо восклицание Гёте:

              Ты, мощный, что тебе молчать,
              Хоть все не смеют пикнуть:
              Кто хочет черта испугать,
              Тот должен громко крикнуть15.
              Так же думал и д-р Лютер.

Ненависть к Канту, ненависть ко мне, ненависть к истине – хотя все это in majorem Dei gloriam^[15], – вот что воодушевляет этих нахлебников философии. Кто не видит, что университетская философия сделалась антагонистом философии истинной и добросовестной и что на обязанности первой лежит противодействие успехам последней? Ибо философия, заслуживающая своего имени, это чистое служение истине, это высшее стремление человечества, и как таково, оно непригодно для ремесла. Менее всего может философия найти себе убежище в университетах, где первую роль играет теологический факультет и где, следовательно, еще до прихода ее все дела решены раз навсегда. Иначе обстояло со схоластикой, от которой университетская философия ведет свое происхождение. Схоластика была заведомо ancilla theologiae^[16], и слово здесь не расходилось с делом. Современная же университетская философия отпирается от этого служебного звания и приписывает себе независимость испытующей мысли; но в действительности она не что иное, как замаскированная ancilla, и, подобно схоластике, предназначена служить теологии. А вследствие этого серьезная и искренняя философия имеет в философии университетской на словах помощницу, а на деле – соперницу. Вот почему я давно уже16 и сказал, что ничего не могло бы быть полезнее для философии, как если бы она перестала быть университетской наукой; и если я там допускал, что наряду с логикой, которая безусловно подлежит ведению университета, мог бы преподаваться разве еще только краткий, совершенно сжатый курс истории философии, то и от этой поспешной уступки я отказался после открытия, которое в «Геттингенских Ученых Известиях» от янв. 1853, стр. 8, сделал наш Ordinarius loci^[17] (некий толстотомный историограф философии): «Нельзя было не признать, что учение Канта представляет собою обыкновенный теизм и дает очень мало или совсем ничего не дает для изменения распространенных мнений о Боге и Его отношении к миру».

Если дела обстоят таким образом, то, по моему мнению, университеты и для истории философии уже место не подходящее. Предвзятая цель господствует в них неограниченно. Конечно, я давно уже догадывался, что история философии будет преподаваться в университетах в том же духе и с тем же grano salis^[18], как и самая философия: нужен был лишь известный толчок, чтобы моя догадка стала для меня вполне достоверной. Вот почему я и хотел бы видеть, чтобы философия вместе с ее историей исчезла из расписания лекций и была таким образом спасена от рук надворных советников. При этом, однако, я вовсе не намерен лишать профессоров философии их плодотворной деятельности в университетах. Напротив: я желал бы видеть их произведенными в высшие чины по табели о рангах и переведенными на высший факультет в качестве профессоров теологии. Ведь по существу они давно уже таковые и достаточно времени прослужили там в качестве добровольцев.

К юношам же я обращаю свой честный и благожелательный совет не терять времени на философию кафедр, а вместо нее заняться изучением произведений Канта, а также и моих. Я обещаю им, что из этих книг они научатся основательным вещам и в головах у них, по мере способностей каждого, воцарится свет и порядок. Неблагоразумно устремляться роями на жалкий ночной огарок, когда к услугам вашим лучезарные факелы; еще менее смысла в погоне за блуждающими огоньками. В особенности же, мои жаждущие истины юноши, не слушайте рассказов надворных советников о том, что́ написано в «Критике чистого разума», а прочтите ее сами. Там вы найдете совсем не то, что они считают для вас пригодным знать. Вообще, в наше время тратят слишком много внимания на изучение истории философии: ведь это изучение по самой природе своей приспособлено к тому, чтобы заменять мысль знанием; а в наши дни к тому же оно практикуется с прямою целью свести самую философию к ее истории. На самом деле вовсе не необходимо и даже не очень плодотворно приобретать поверхностное и половинное знакомство с учениями и мнениями всех философов за две с половиною тысячи лет, – а ведь больше этого не дает никакая история философии, даже и добросовестная. Философы познаются только из их собственных произведений, а не по тому искаженному образу, в котором рисуются их учения в какой-нибудь дюжинной голове17. Зато весьма необходимо, чтобы при помощи той или другой философии был заведен в голове порядок и чтобы в то же время человек научился смотреть на мир действительно непредубежденными глазами. По времени же и по языку ни одна философия нам так не близка, как философия кантовская, и в то же время она такова, что в сравнении с нею все прочие поверхностны. В силу этого ее, несомненно, следует предпочесть другим.

Однако я замечаю, что известие о бегстве Каспара Гаузера уже распространилось между профессорами философии: я вижу, что некоторые из них в различных повременных изданиях уже облегчили свои сердца ругательствами против меня, преисполненными яда и желчи, причем недостаток остроумия восполняется у них ложью18. Тем не менее я на это не жалуюсь, потому что меня радует причина, а действие забавляет – как иллюстрация к гётевским стихам:

                   Es will der Spitz aus unserm Stall
                   ns immerfort begleiten:
                   Doch seines Bellens lauter Schall
                   Beweist nur, dass wir reiten19.

Примечания

1 И ослепление могло дойти до такой степени, что люди совершенно серьезно воображают, будто ключ к таинственной сущности и бытию изумительного и глубоко-загадочного мира найден в каких-то жалких химических сродствах! Поистине, безумие алхимиков, отыскивавших философский камень и только надеявшихся делать золото, было сущим пустяком в сравнении с сумасбродством наших физиологов-химиков.

Прибавление к 3-му изданию.

2 “Aut catechismus, aut materialismus”^[19], – вот их лозунг.

Прибавление к 3-му изданию.

3 Он и там не преминет найти людей, которые любят перебрасываться схваченными на лету иностранными словами, не понимая их смысла. Точно так же поступает и он сам, когда охотно рассуждает, например, об «идеализме», не ведая, что это значит; оттого он по большей части и употребляет это слово вместо спиритуализма (который, как реализм, совершенно противоположен идеализму). Вы можете сто раз встретить это в книгах и критических ученых журналах, наряду с подобными же quid pro quo.

Прибавление к 3-му изданию.

4 Надо бы всюду показывать им, что в их веру не верит никто.

Прибавление к 3-му изданию.

5 См. “Göttingische gelehrte Anzeigen”^[20], год 1853, стр. 1.

6 Ибо протестантские откровения в философии ничего не стоят; поэтому философ прежде всего должен быть неверующим.

Прибавление к 3-му изданию.

7 Один постоянно оправдывает другого, и простоватая публика в конце концов думает, что они действительно правы.

8 В данном случае я имел главным образом в виду «Систему метафизики» Эрнста Рейнгольда, 3-е изд., 1854 г. Каким образом возможно, чтобы умопомрачительные книги вроде этой выдерживали несколько изданий, это я объяснил в своих «Парергах», т. I, стр. 171.

Прибавление к 3-му изданию.

9 А, ей-богу, следовало бы внушить всем подобным господам как во Франции, так и в Германии, что философия – нечто совсем иное, чем уменье играть в руку французским и немецким попам. И прежде всего мы должны дать им ясно понять, что мы не верим в их веру, – откуда уже явствует, во что мы их ставим.

Прибавление к 3-му изданию.

10 Розенкранц: «Моя реформа Гегелевской философии», 1852, в особенности стр. 41; там в веском и авторитетном тоне говорится: «Я положительно высказался за то, что пространство и время не существовали бы вовсе, если бы не существовала материя. Лишь сосредоточенный в самом себе эфир являет действительное пространство; лишь движение его и, как результат движения, реальное становление всего отдельного и единичного являет действительное время».

Л. Ноак: «Теология как философия религии», 1853, стр. 8, 9.