Я обогнул библиотеку и направился к огороженному пустырю позади; из трещин в покрытии росли стебли хрупкого сорняка-альбиноса. Тут и там стояли припаркованные машины, хотя половина из них представляла собой ободранные остовы. Мне показалось, что из одной раздается детский плач, я даже направился в ту сторону, подумав, что бросили младенца, но услышал тихий женский голос, поэтому отвернул к золотистому ховервану.

Постучав в раздвижную дверь и подождав минуту-другую, я решил заглянуть в библиотеку.

Там было ничуть не прохладнее. Как со всеми подземными зданиями, мне казалось, что я вхожу в помещение внутри еще большего помещения. И я полагал, что это ощущение пройдет, стоит только акклиматизироваться. Я снял темные очки.

Читальный зал калианцев был не очень большим: четыре продолговатых стола в центре и по маленькому столику в конце каждого ряда книжных стеллажей. Затхлый запах старых фолиантов напомнил о доме мистера Голуба, этот аромат я когда-то любил, но теперь он приобрел неприятный оттенок. На каждом столе стояли компьютеры. Я почувствовал себя лучше оттого, что здесь были еще двое не-калианцев, хотя они походили на студентов колледжа, а я – на парня, который хотел купить оружие.

Выбрав наугад книгу (как оказалось, детскую книжку о родном мире с картинками), я встал у начала прохода, раскрыл ее и поверх оглядел окружавших меня калианцев. Один мужчина читал местную газету. Двое других играли в какую-то игру, вроде домино, но с тонкими желтыми палочками. С мрачной продуманностью они выстраивали между собой замысловатый геометрический узор, будто не развлекались, а определяли судьбу Вселенной.

Однако мое внимание скоро привлекла молодая женщина-калианка, в уединении сидевшая в конце одного из центральных столов. Меня зацепило то, что на ней не было тюрбана.

Оказалось, волосы калианцев такие же черные, как и глаза. У этой девушки они спадали ниже лопаток, были густыми и волнистыми, с пробором посередине головы. И походили на темный плащ с капюшоном. Обрамляли высокий гладкий лоб. Серая кожа девушки была бледной и бесцветной, как пепел.

Я знал, что по традиции калианским женщинам не разрешалось открывать волосы на публике. Кажется, за такое женщин могли забить камнями или плеснуть в лицо кислотой. Их волосы предназначались только для глаз мужа, поскольку были манящим, искушающим переплетением похоти и воплощенного зла.

Итак, среди нас была современная девушка. Интересно, мужчины за другими столиками поглядывали на нее с убийственным презрением или тайной жаждой? И с тем, и с другим, я уверен.

Она была очень, очень хорошенькой. У нее имелся тот юношеский жирок, который я находил привлекательным. Можно было предположить, что ей что-то около двадцати лет. Сжатые губы девушки чуть изгибались в безотчетной улыбке, пока их хозяйка просматривала открытую перед ней массивную книгу. Эти губы были очень полными – верхняя, выгнутая луком, возможно, чуть полнее нижней – и темнее, чем кожа ее нежного лица. И глаза, миндалевидные, блестящие черные глаза. А черные брови, хотя и не были излишне густыми, сходились в одну непрерывную линию над переносицей, что на миг напомнило мне о художнице древней Земли Фриде Кало. Традиционно калианские мужчины и женщины сбривали брови в этой точке, чтобы разделить их. Итак, у нас, возможно, еще один вызывающий жест.

Но у девушки все же было одно очевиднейшее клеймо конформизма – ритуальные шрамы, которые просто обязана получить каждая калианская женщина в тот день, когда у нее начались первые месячные. Шрамы, как мне казалось, мало отличались друг от друга, по крайней мере, на мой нетренированный взгляд. Они были только на лице. Три линии начинались чуть выше середины единственной брови девушки и расходились веером по лбу, напоминая трезубую вилку. Они выглядели почти как преувеличенные морщины от напряжения или сосредоточенности.

Кроме того, у нее было по шраму на обеих щеках. Эдакие лежащие на боку буквы V, направленные остриями к ноздрям так, что верхние линии изгибались вдоль скул, а нижние спускались к краю челюсти.

Шрамы были волнистыми и приподнятыми, как келоиды. И темными, как губы девушки, но в них имелся и какой-то серебристый отблеск. Насколько понимаю, когда у калианок впервые начиналась менструация, ее испачканную одежду сжигают, а затем втирают пепел в вырезанные на лице раны, чтобы придать зажившим шрамам особый вид.

Отметины прелестной молодой женщины одновременно ужасно ее уродовали, являясь своего рода печатью презрения к ней, и в то же время странным образом подчеркивали красоту.

На девушке была черная футболка, немыслимо обнажавшая руки – бледно-серые и мягкие на вид. Обтягивающая, она подчеркивала тяжелые округлости груди. Я увидел дразнящий живот, а нижнюю часть тела стягивала длинная юбка цвета золотистый металлик. Ноги девчонки были босые.

Когда я поднял взгляд от ее ног к глазам, то увидел, что те смотрят на меня. У них не было ни белков, ни радужек, ни зрачков, чтобы точно определить, что они направлены в мою сторону, но я чувствовал на себе их взгляд. Возможно, девушка почувствовала на себе мой.

Я неловко улыбнулся ей.

Мне показалось, уголки ее губ, и без того слегка улыбавшихся, еще больше приподнялись.

Не успев понять, что делаю, я направился к ней. Потом до меня дошло, что я хотел спросить, где мне найти типа по имени Рабаль. Возможно, она знает о его репутации и придет в ужас от одного упоминания такого имени, но это было единственное оправдание, которое я смог придумать в тот миг.

Не успел я добраться до ее стола, чья-то рука легонько схватила меня за локоть. Я обернулся и увидел невысокого, пухлого калианца в красной атласной пижаме. Он улыбнулся мне, сверкнув зубами на лице цвета грифельной доски, и прошептал:

– Привет, друг… Эй, ты не должен разговаривать здесь с девушками, приятель. Не разрешается. То есть им это запрещено. Я не собираюсь указывать, что ты должен делать, дружище… Я только не хочу, чтобы ты разозлил какого-нибудь ревнивого мужа.

Тогда я вспомнил, что калианским женщинам не разрешается разговаривать вне дома. А иногда и дома. Женский голос считался «непристойным».

– В любом случае, – продолжал мужчина, – от нее одни неприятности. Глянь на нее – позор. Вот что значит жить в другом мире; на родине этого никогда не допустили бы. Не в обиду твоему народу, сэр. – Ухмылка.

– Вы – Рабаль.

– Да.

– Кто-то предупредил, что я приду?

– Кое-кто сказал, что ты стучался в мой фургон. Стоит ли нам идти туда прямо сейчас? На сегодня я здесь закончил. Я читаю великий калианский роман «Кубутсту». Он состоит из пятидесяти двух томов. Я уже дошел до тридцать седьмой книги!

– И как идет?

– Немного медленно. Но только что появилась любовная линия. Может, пойдем, друг?

Я взглянул на девушку, надеясь, что она все еще наблюдает за мной. Но нет. Она снова уткнулась в свою книгу.

– Ладно, – пробормотал я, и хотя пришел в поисках этого типа, был разочарован, уходя за ним из библиотеки.

* * *

Когда мы забрались в фургон и Рабаль задвинул на место дверь, я увидел калианку, сидящую за маленьким столиком и читающую молитвы с монитора с разделенным пополам экраном. Другая половина экрана показывала множество ракурсов с камер наблюдения парковки. Наверное, это она позвонила Рабалю в библиотеку и сообщила, что я приходил к фургону. Женщина подняла на меня взгляд, застенчиво улыбнулась и вернулась к чтению молитвы. Если бы она произнесла вслух хотя бы слово своим непристойным голосом, муж имел право казнить ее на месте. Волосы женщины были убраны под голубой тюрбан.

Кухонька в фургоне оказалась даже меньше моей, а в дальнем конце салона, как я предполагал, за богато расшитой металлической нитью занавеской пряталась кровать. На занавеске было вышито что-то вроде дворца со странными шпилями. В парадные двери входила вереница людей, сгорбившихся и опиравшихся на трости. Из задних дверей дворца выходила процессия маленьких детей. Рабаль увидел, что я восхищаюсь вышивкой.

– Это бог-демон Уггиуту, – гордо объяснил он. – Уггиуту принимает множество обличий, приятель, и часто появляется в виде дома или даже маскируется под храм самому себе, чтобы заманить внутрь неосторожные души и испытать их. В таких строениях ему отправлялись жертвы.

– Но здесь что происходит?

– Это бесконечный цикл жизни, смерти и обновления, мой добрый друг. Уггиуту поглощает жизнь, чтобы создать новую жизнь.

– Боже, прихлопни меня, – сказал я себе.

– Хм?

– Ничего. – Я повернулся к нему. – Можно взглянуть, что у вас есть?

Был готов поспорить, что по пути прошел сканирование, так что Рабаль уже знал, что у меня оружия – как у форсера или грабителя – нет.

Торговец наклонился, отодвинул панель в полу, затем поднялся, пыхтя от ничтожного усилия. У моих ног рядами лежало разное вооружение – большое и маленькое, темное, яркое и разноцветное. Прежде чем я успел остановить хоть на чем-то свой взгляд, калианец отодвинул в сторону панель в стене напротив двери, открывая еще одну впечатляющую экспозицию, напоминавшую музей. Библиотеку оружия.

Здесь были копии старых земных ружей: любых – от кремневых до «томпсонов», однако вместо мушкетных или обычных пуль они вполне могли стрелять лучевыми разрядами. Там было оружие калианцев и тиккихотто. Штурмовые винтовки… Мне нравилось пользоваться ими в играх, но я знал, что они слишком велики и непрактичны для моих целей. Дробовики – такое же отличное оружие для виртуального боя – создавали ту же проблему… Но ах! Я указал на обрез.

– С этим я смогу справиться?

Рабаль передал мне обрез. Тот оказался тяжелее, чем я ожидал, поскольку был металлическим, а не пластиковым или керамическим, как тот пистолет, от которого мне пришлось избавиться. Помповый затвор, пистолетная рукоятка вместо полноценного приклада и ремешок на конце. Из вежливости я постарался не направлять дуло на мистера или миссис Рабаль.

– Для этого малыша, амиго, – калианец постучал пальцем по усеченному стволу ружья, – я могу дать тебе свинцовую или кристаллическую дробь.

– Что делает кристаллическая дробь?

– Свинцовый шарик проделывает большую дыру, но ее можно заделать. Кристаллическая дробь проделывает отверстие, но затем разбивается о кость, превращается в шрапнель и разносится острой пылью по всем тканям, попадает в кровь, откуда добирается до сердца.

Он демонстративно развел руками, не переставая ухмыляться.

Я пожал плечами.

– Возьму коробку того и другого.

– Хочешь чего-нибудь еще? Поменьше? Хороший удобный пистолет?

– Вы, наверное, прочитали мои мысли, друг, – сухо ответил я.

– Лучевой бластер или снарядный шутер?

– Хм, думаю, шутер.

Рабаль махнул рукой в сторону стенда в полу. Я указал на небольшой автоматический пистолет со скупыми линиями и матово-черным покрытием. Калианец достал оружие и протянул мне.

– Тор 86… Это уменьшенная версия Тора 93. Красивый малыш, правда? В обойме тридцать пуль или шестьдесят капсул с плазмой.

Я взвесил пистолет на руке. Керамический, как тот, что принадлежал Габи, но все равно тяжелее. Один только черный цвет делал его более весомым. Мне вполне приглянулся. Выглядел практично, по-деловому.

– Можно мне коробку с патронами и коробку с плазмой?

– С какой именно плазмой? – Он выдвинул из стены ящик, потрогал пальцем картонные коробки. – Обычно плазма имеет цветовую маркировку. Красная проедает довольно небольшое отверстие, прежде чем остановиться. Синяя растворяет сильнее, но проест только органику, вроде плоти, хотя снаряд пробьет ткань, чтобы до плоти добраться. Зеленая сожрет все что угодно… зеленая грызет стену или автомобиль, пока те не сгорают. С парой зеленых капсул достаточно одного хорошего попадания по маленькому телу, и плазма съест труп целиком. Ничего не останется. Очень удобно, добрый мой приятель.

– И очень дорого, да? А что, если я промахнусь и попаду в прохожего? С пулей у него, возможно, будет шанс. А зеленая плазма съест его заживо.