Если братья Сташевичи были высокими мужчинами в полном расцвете сил, лет под сорок на вид, со светло-русыми волосами и веснушками на лице, то доктор Смит – лет на пятнадцать старше, очень маленького роста, со слегка смуглой кожей и кучерявыми неаккуратными волосами с проседью. Ещё он носил усы, видимо подражая Эйнштейну, хотя ничем не походил на него. В нём угадывались черты всех национальностей мира, казалось, в его крови – гремучая смесь азиатской, европейской и выходцев с Полинезии. Тем не менее этот коротышка, чуть младше Артура, являлся чёртовым гением, значительно продвинувшим человечество в знаниях о микромире.

– Роберт Смит, Вселенная четырёхмерна, вам уже знакомы такие концепции. Представьте, что это пространство второго порядка, то есть аналог сферы в четырёх измерениях. Одновременно нужно понимать, что сфера не совсем ровная: там, где больше вещества, она продавлена вглубь, – тут ряд присутствующих, включая и Артура, закивали, а часть вытаращила глаза, например Ланге. – То есть от каждой точки до центра Вселенной практически одинаковое расстояние, не считая искажения гравитацией. Микросвязи ти-частиц, образующих всё вещество во Вселенной, не дают ни разорвать пространство, ни сжать его сильнее. В итоге в силу аналога поверхностного натяжения, мы, как и вся материя, находимся на сверхтонком слое четвёртого измерения, который Кен-Шо называют нулевым слоем.

Артур задумался. Идея оказалась действительно не нова, но в подобном изложении казалась достаточно стройной. И настолько интересной, что он практически не обращал внимания на сильный поток охлаждённого воздуха из кондиционера. Раздались торжествующие возгласы. Уайт осознавал, что они значили не только радость от того, что люди смогут улучшить свою жизнь, но и восторги учёных, которые только что поняли, к каким тайнам Вселенной они прикоснулись и куда скоро погрузятся с головой…

* * *

Женщины Кен-Шо отличались от мужчин чуть сильнее, чем на Земле. Во-первых, неожиданно, они были выше за счёт более длинных ног и худощавее. Причёску носили слегка длиннее. Черты лица были вполне женственными, даже милыми, скулы не так сильно выдавались, как у мужчин. Тамош Нуч-Гош, жена Вол-Си, считалась красивой по земным меркам. Волосы она красила в зелёный цвет и носила какое-то подобие серого комбинезона с укороченными брюками, демонстрирующими её ноги. И у неё был очень мягкий голос, который завораживал даже такого старика, как Уайт.

– Что является нормой насилия в обществе? – задала она неожиданный вопрос. Ланге, сидящий рядом с Артуром, крякнул.

– Тамош, вы, наверное, хотели сказать «пределом насилия»? – уточнил Томас Прайс, семидесятилетний британский философ кельтско-ирландского происхождения, с аккуратной короткой стрижкой и столь же короткой бородкой. Он обычно одевался даже более вычурно, чем Артур, но сегодня на нём были просто брюки и свитер поверх рубашки. За манеру носить рубашки Уайт его очень сильно уважал – даже без костюма Прайс выглядел элегантно, особенно, если сравнивать с принципиально игнорирующим дресс-код Генрихом. Одним словом, у Томаса в голове был порядок, и этот вопрос он задал явно для того, чтобы сохранить его и в дальнейшем.

– Томас, – Тамош, до того ходившая вокруг круглого стола, села на своё место за ним, – я не ошиблась в вашем языке. Именно «норма». Дело в том, что мы давно поняли, что полностью лишённое насилия общество теряет индивидуальность, а значит, им становится легко манипулировать. Поэтому в Согласии запрещены медикаменты, подавляющие насилие. Так что бы вы назвали нормой насилия?

– Я бы предположила, что это уровень естественной реакции на раздражители, с учётом индивидуальной культуры общества, – неуверенно высказала мысль Алисия Райт, сложив руки лодочкой у миниатюрного подбородка. Хотя по её глазам было видно, что она предпочла бы, чтобы эта норма была на уровне нуля. Алисия, кстати, как и Артур с Томасом, носила деловую одежду: серую юбку и блузу того же цвета, на которую ниспадала аккуратная причёска под каре.

– Алисия, в какой-то степени вы правы, животная естественная реакция никуда не девается. В нашем мире встречаются убийцы. Даже маньяки, хотя редко. Однако, говоря о норме, я имела в виду не общие слова. Какой уровень насилия, как вы считаете, позволяет называть общество морально здоровым, а какой нет?

М-да, вопрос… Нельзя же количественно задать норму по числу убийц на миллион жителей? Что об этом думает Сунил Кумари? Артур посмотрел на маленького белобородого индийского гуру, одетого в традиционный белый тюрбан и цветную курту^[5]. Глаза Сунила, сидящего в позе йога прямо на стуле, были закрыты, и он ничего не говорил. Однако, судя по всему, внимательно слушал. Он вообще больше слушает, чем говорит. К слову о культуре, так сказать.

– Я вот думаю, что нормой является постоянно снижающаяся величина. Понятно, что она не достигнет нуля. Но ноль – это асимптота, – заявил Итан Мур, в меру молодой австралийский социолог. С позиции Артура, если волосы у человека ещё сохранили свой цвет, то он считался молодым. Итан был блондином, в нём угадывалось то ли голландское, то ли скандинавское происхождение. Он носил очки с непомерно толстыми линзами и постоянно крутил головой, будто потеряв собеседника из виду. Может, так оно и было.

– Это тоже можно добавить, Итан, – сказала Тамош, – но вы назвали производную величину. Мне же интересно, какой вы видите норму насилия в каком-то конкретном срезе времени.

– Возможно, уровень должен быть таким, чтобы люди хотели идти служить в армию и полицию, – робко и негромко сказал Дмитрий Волков, пришедший всё-таки на урок. – Если люди совсем перестают верить в насилие, то перестают хотеть защищать свой народ, планету, Согласие и его идеалы. И тогда нам всем скоро наступит конец. Ни одна технология не спасёт тех, кто сам не готов идти и стрелять во врага.

– Дима, всё верно. В вопросах гуманизма нельзя стать беспомощным перед лицом Несогласных. История знала тысячи случаев нападения на Согласие. Их нужно предотвращать. И ради этого приходится терпеть некоторый уровень насилия. Но это не всё. Вторую причину кто-то может назвать? – на лице инопланетянки возникла уважительная улыбка. Артур задумался. Всё же Волков – молодец. Интересный у него ход мыслей.

– Тамош, вам обязательно нужно познакомиться с трактатом «Неизбежность Зла» Петра Григорьева, который прилетает завтра, – уверенно заявил Генрих, – мне бы очень хотелось понять ваше мнение на его счёт!

Учительница этики улыбнулась. Что ж, и правда, весьма интересно узнать её мнение. Может у Кен-Шо уже давно есть ответ на все вопросы, и они зря волнуются. Внезапно Ланге вскочил и начал быстро шагать туда-сюда по комнате. Вскочить тут было непросто, ведь в модулях Кен-Шо гравитация составляла девяносто пять процентов земной, её создавали с помощью грави-резонаторов. Каждый раз, заходя сюда, Артур ощущал, насколько стар. А выходя, порхал как мальчишка. Стоит задуматься над переездом на Марс навсегда.

– Я думаю, – Генрих остановился, прищурил глаз и поднял палец вверх, и посмотрел туда сам, будто привлекая внимание к чему-то, на что указывал, – что лишённое насилия общество станет не только беззащитным, но и состоящим из немотивированных манекенов. Развитие остановится.

– Генрих прав, – кивнула Тамош. – Несмотря на всю гуманность нашей идеи, склонность животного начала к насилию напрямую коррелирует со стремлением к развитию. Межличностная конкуренция людей приводит как к прекрасным творениям и открытиям, так порой и к насилию. Полностью уничтожить вероятность его возникновения можно, лишь превращая нас в существ без воли к жизни.

Вот это да! Артур испытал шок. То есть гуманное Согласие проповедует минимальное насилие во имя развития? Он осмотрелся. На фоне белых, слабо светящихся стен, белого же с голубыми искорками стола, состоящего, как Уайт считал, частично из каких-то полей, а также на фоне мягких серых подобий стульев, их пёстрая компания выглядела несуразно, как и эмоции на лицах людей. Его взгляд остановился на гуру Кумари. У того впервые за урок распахнулись глаза, причём так широко, словно решили покинуть глазницы. Вращая ими, индийский философ перемещал фокус зрения с Тамош на несуществующую точку на потолке, куда всё ещё указывал Ланге – его зрачки двигались то туда, то обратно. А рот был раскрыт, будто он что-то собирался сказать, но внезапно потерял дар речи. Да уж, если слова Генриха смогли смутить даже такого беспристрастного человека, что уж говорить об остальных!

Глава 3. Ральф Шмидт

Самолёт немного трясло. Ральф впервые в жизни летел военным транспортником. На том острове, куда они направлялись, не было хорошего аэродрома, поэтому их везли турбовинтовой машиной. Маршрут долгий, занимает около восьми часов, но такова цена их секретности. Первый час он посвятил беседе с Анной Ван дер Молен, голландкой, которая занималась биоинжинирингом и вполне хорошо говорила по-немецки. Приятная женщина, моложе его лет на десять. И очень переживающая из-за перелёта. Господи, им предстоит лететь на Марс с помощью инопланетных технологий, а она беспокоится из-за надёжной машины. Шмидт был механиком сколько себя помнил. Не в плане починки двигателей, а в плане науки о движении. Но любой механик является и теоретиком, и практиком. Рано или поздно ты получаешь гранты от авиапроизводителей, ищущих способы обезопасить и удешевить перелёты. И он знал, что Си-130 от Локхид-Мартин был самым надёжным турбовинтовым транспортным самолётом в мире. А среди реактивных он бы поставил на русский Ил-76. Так что он успокоил Анну и мило с ней пообщался. Пока та не захотела вздремнуть, и Ральф не отсел на другое кресло.

Там он заскучал. Через два места от него, в отсеке для десанта, где они летели, сидел русский философ, старый и бородатый Пётр Григорьев и улыбался каким-то мыслям. Напротив дремал Ли Пин, китайский математик, достаточно молодой парень, какой-то гений, которых Поднебесная научилась-таки штамповать. Неудивительно, если у тебя полтора миллиарда населения и достаточно жёсткая мотивирующая система образования, то раз в десять лет она почти наверняка выдаст кого-то уровня Эйлера, Пуанкаре или Лагранжа. Лишь бы они встречали подходящие задачи. Например, как та, что им предстояла. Через кресло от китайца сидела Франческа Монти, химик из Италии. Вроде немолодая, но очень красивая, ухаживающая за собой. Она читала что-то в телефоне, параллельно слушая музыку через наушники. У Ральфа из-за детской травмы левого уха наушники-капельки не держались. Поэтому он возил с собой огромные дуговые полноразмерные наушники с потёртыми амбушюрами и страшно завидовал тем, кто мог пользоваться маленькими, влезающими в карман блютус-гаджетами.

Несколько левее, тоже напротив него, о чём-то горячо спорили француз и швед. Мишель Робер – оптик, специалист по радиофизике, – что-то эмоционально доказывал более спокойному Эрику Олссону, получившему лет пять назад Нобелевку за развитие теории струн. Оба учёных были моложе Шмидта, но у высокого блондина Олссона уже проглядывала седина, в то время как несколько опухший Робер был начисто лысым, и его возраст угадывался по морщинам и непропорционально большим ушам. Ральф не слышал, о чём они спорили, но поддерживал шведа. Француз вызывал неприятные ощущения. Примерно как и Юсуф Демир, турецкий химик, расположившийся слева от Шмидта, через пять или шесть кресел. Тот прикрыл глаза и о чём-то бубнил, время от времени незаметно кланяясь. Молитва. Бррр. Ральф Шмидт не понимал, как можно лететь на Марс общаться с пришельцами и при этом верить в бога. А Шмидту, наблюдавшему бурный рост исламской общины в Германии в последние годы и то, к каким последствиям лично для него это привело, мусульмане были неприятны десятикратно. Но не стоит распространять свои фобии и неприятие на коллег. Он задумался и вздохнул.

Повернувшись, Ральф заметил, что русский смотрит на него, продолжая улыбаться. Потом сделал ему знак, мол, не возражаешь, если я подсяду? Шмидт растерянно кивнул. О чём тот, интересно, хотел поговорить?

– Герр Шмидт? – подсев ближе, начал бородатый старик и продолжил, к удивлению Ральфа, на неплохом немецком, – меня зовут Пётр Григорьев, я из Санкт-Петербурга. Вижу, вы скучаете. Я тоже. Может скрасим время общением?