Что ж, почему бы и не пофилософствовать. Русский не производил никакого впечатления. Ни негативного, ни позитивного. Вот, заодно, можно будет составить личное мнение. Ральф кивнул и изобразил улыбку на лице. Дескать, внимательно слушаю.

– Я заметил, – начал русский, – что ваш сосед молится, и вас это, кажется, заинтересовало.

– Меня? – показушно удивился Шмидт, подумав, что надо быть аккуратнее в таких вещах, ещё обвинят в нетолерантности, что, с учётом их миссии, ни в какие ворота не лезет. – Вообще-то нет, я просто обратил внимание на то, что герр Юсуф Демир закрыл глаза и шепчет что-то. Вдруг он напуган или ему плохо?

Пётр кивнул, видимо, удовлетворившись ответом. Хорошо, что турок ничего не слышал, рёв двигателей здесь слабо гасился, и слышно было только того, кто сидит с тобой на соседнем кресле.

– Вы же инженер? – снова спросил Григорьев. Ральф кивнул, решив не вдаваться в подробности того, что в первую очередь он – физик.

– А я вот совсем нет, – кисло улыбнулся собеседник. – Мне все эти науки совсем не давались. Так что я занялся тем, что требует лишь внутреннего созерцания.

– Во-первых, любая наука требует внутреннего созерцания, – ответил Шмидт, – а во-вторых, философы – инженеры человеческих душ. Так что мы с вами в каком-то роде коллеги.

Русский пожал плечами, но сделал это как-то позитивно, а потом широко улыбнулся. Да, он определённо был приятным человеком.

– Скажите, а вы верите в то, что можно изменить нашу этику? – неожиданно решил спросить он у философа. – Мы же с вами – жители тех стран, где попытки насильно внедрить её закончились плачевно.

Григорьев задумался. Что ж, философ, интересно, что ты ответишь. Потому что сама идея об изменении природы человека ради технологий в конечном счёте убьёт человечество. Все рассуждения о том, что развитие научно-технической базы приведёт к моральному прогрессу, очевидно, ошибочны. Инопланетяне считают себя людьми, но землян они совсем не знают. Этика меняется лишь тогда, когда общество к этому готово. Идея, зароненная в неподготовленную почву, вырастет искажённой, приводя к социальным потрясениям, конфликтам и войнам. Для Ральфа Шмидта, учитывая весь его жизненный опыт, было предельно ясным, что, когда варвары сталкиваются с прогрессивной моралью и культурой, они просто эксплуатируют её блага. И он, варвар, планировал именно заняться тем же самым: получить от Кен-Шо все их знания.

– Вы знаете, герр Шмидт, – задумчиво протянул Пётр, – ваш вопрос естественен. И ответ на него не очевиден. Как я понял из заключения доктора Ланге, концепция Согласия строится на том, что, получив все блага древних цивилизаций, мы никуда не денемся и станем развиваться этически. Конечно же, на первых порах нам придётся вдалбливать что-то в свои головы, но в какой-то момент это станет для нас с вами так же естественно, как «Не убий» и «Не укради».

Хорошо, что он упомянул заповеди. Есть что ответить.

– А так ли естественно для нас «Не убий», Пётр? Можно же вас называть по имени? – учтиво спросил Шмидт, и Григорьев кивнул, уже, по-видимому, обдумывая первый вопрос. – Дело в том, что мы считаем, что воспитаны в определённой этике и культуре, однако наступающий катаклизм срывает с нас покров Цивилизации, и мы становимся дикими зверями. Вспомните, какие ужасы вытворяли нацисты и коммунисты. А ведь они выросли в христианских странах, им с детства в церкви говорили то самое «Не убий».

– Ральф, вы абсолютно правы, приводя подобные примеры. Они примечательны ещё и тем, что две абсолютно разные по своей сути идеи, одна, ведущая нас в Согласие, а другая – к Несогласным, выглядели одинаково, ну или схоже, если судить по действиям их адептов. И роль катаклизма тут немалая. Очевидно, что культура не есть абсолют, наследуемый детьми от родителей, в отличие от цвета глаз или волос. Для того чтобы катаклизм не наступил, нам и дают защиту Согласия и его технологии. Как считает Ланге, если бы современную европейскую культуру попробовали принести в средневековое общество, она бы не прижилась. Потому что отсутствие эксплуатации возможно лишь в обществе с определённым уровнем потребления энергии и доступности информации. И я с ним согласен.

Что ж, русский философ был подкован. Но Шмидт, как и все, летящие на Марс, тоже читал Ланге. И знал, что отвечать на такой аргумент.

– Откуда мы знаем, что все подобные эксперименты в Согласии прошли удачно? Они нам говорят, что это работает. А если работает только на части рас? Мы вынуждены верить, что нас можно изменить. Что мы станем лучше и добрее. А если окажемся неспособны, то нас стерилизуют и дадут вымереть? Или разбомбят всю планету? Сколько рас не прошли в финал конкурса? Поймите, Пётр, всё, на чём базируется такая логика, – лишь слова. Нет ни малейшей уверенности, что они правдивы. Сейчас вы летите формировать почву для того, чтобы наша веками создававшаяся культура пала перед лицом их прогрессивного опыта и этики. И христианство, и буддизм, и эллинизм, и современная европейская мечта – всё канет в Лету. Наши дети не будут разделять наши ценности, а начнут жить на одной волне с пришельцами. И всё это можно вынести, если бы была уверенность в том, что перемены не напрасны, что нас ждёт светлое будущее, а не жизнь на отшибе. В моём доме дворником работает Мустафа, он из Сирии. У него шесть детей, и он пять лет живёт в Германии, уже сносно говорит по-немецки. Так вот, когда он только приехал, то каждый день, убирая во дворе, благодарил меня за то, что мы дали ему деньги и безопасность, больше, чем он когда-либо имел. А недавно Мустафа заявил, что ему слишком мало платят за то, как он вкалывает, и что Германия должна ему. Он стал несчастным, несмотря на то что живёт лучше. Потому что мы, немцы, и не стремились сделать его счастливым, мы просто получили дешёвую рабочую силу.

Григорьев молчал и хмурил седые брови. Нечего возразить? Ну вот и подумай на досуге, может, потом расскажешь, какие сделал выводы. Ральф Шмидт откинулся в кресле и закрыл глаза в надежде уснуть.

* * *

Шаттл пришельцев выглядел в целом предсказуемо. Он напоминал те самые летающие тарелки: как будто у гигантского шара срезали низ и верх, а затем склеили. Издалека в профиль выглядел как сигара, а вблизи, зависший метрах в десяти над головой, – словно серый круг, около двадцати метров в диаметре. Неподалеку стояли модули, которые этот шаттл потащит на Марс. Каждый из них был раза в три массивнее на вид, чем инопланетное транспортное средство.

– Господа учёные, – обратился к ним какой-то клерк, сопровождающий их с момента посадки, – сейчас вы проследуете сразу на шаттл. Ваш багаж полетит в наших модулях, его уже занесли и укрепили. Я с вами не пойду. Наверху вас встретят лично Вол-Си Гош от Кен-Шо и полковник Айзек Кинг и расскажут всё, что вам необходимо знать перед полётом. Прошу не забывать о подписанных документах о неразглашении. Вылет состоится через десять минут, и уже к ужину вы будете на Марсе. Мне было очень приятно с вами познакомиться, и я желаю всем удачного полёта. Прошу по очереди вставать на платформу.

Сопровождающий указал пальцем на диск в паре метров от него. Лежащий на земле, около трёх-четырёх сантиметров в толщину и около метра в диаметре, диск слегка светился и привлекал к себе внимание уже некоторое время. Что же делает эта платформа? Ответ Шмидт получил, когда пожавший плечами Мишель Робер встал на неё. Вокруг него появился спектральный шарообразный перелив, который делал его облик всё более мутным, а потом и вовсе скрыл в белом и непрозрачном шаре. Это заняло секунды две. После чего за половину секунды мыльный пузырь прошёл обратную фазу, но уже без француза внутри. В конце он лопнул с небольшим хлопком. Ральф почувствовал, как Анна прижалась к его плечу. Эх, Анна, тут Шмидт как физик – полный профан и не может тебя успокоить, придётся это сделать самой.

Вслед за Робером на платформу несмело встал Григорьев. Надо же. Когда русский философ «улетел», выстроилась небольшая очередь. Шмидт подтолкнул Анну перед собой, а за ним, замыкающим, стоял Ли Пин. Люди исчезали один за другим. Женщина дёрнулась, будто бы передумав, но Ральф положил ей руку на плечо. Она вздрогнула, но решилась. Исчезала Ван дер Молен с закрытыми глазами. После неё Шмидт и сам занял место на платформе. Вот он глаза не закроет, нет уж, дудки! Надо увидеть всё изнутри.

А изнутри всё было таким же: спектр, потеря прозрачности, белизна и всё. Потом пузырь стал резко рассеиваться и лопнул с хлопком. Только стоял Шмидт уже на такой же платформе в совсем другом месте. Тёплый белый свет стен, зелёные кресла, тёмно-синий диван и серый стол в центре. Круглая комната, метров шесть-семь в диаметре. Это явно был корабль Кен-Шо.

– Мистер Шмидт, я Айзек Кинг, – протянул ему руку плечистый рослый американец. – Прошу вас, сойдите с транспортной платформы.

Ральф сошёл и несколько секунд спустя услышал сзади ещё один хлопок.

– Мистер Ли, я Айзек Кинг, – услышал он за спиной, оглядывая помещение. На одном из кресел сидел незнакомый ему человек с фиолетовыми глазами. Видимо, Вол-Си Гош, инопланетянин. Некий шок от того, что он только что увидел пришельца, пусть и будучи к этому готовым, Шмидт всё-таки испытал. Как подойти к нему? Что сказать? Можно ли протянуть руку? Или стоит, как Мустафа, поблагодарить того за необыкновенные возможности?

– Что ж, господа, прошу вас занимать места, я объясню вам, как пройдёт полёт, – сказал Кинг, и все они неспешно расселись. Ральф сел на синий диван вместе с Анной и оказался по левую руку от пришельца, который ему улыбнулся. Наверное, так же он, Шмидт, улыбается Мустафе, когда видит его.

– Представляю вам Вол-Си Гоша, – заявил американец, указывая открытой ладонью на инопланетянина, – после моей инструкции он может ответить на ваши вопросы. Инструкция проста. Во-первых, вы уже на шаттле, который отбывает через пару минут. Во-вторых, нам предстоит неторопливый перелёт на Марс, что займёт около двух часов, из-за того что шаттл будет тащить много груза. Во время полёта мы сможем пообщаться и немного перекусить, нам собрали в дорогу немного вкусностей. Тут есть туалет, но вам предстоит разобраться, как им пользоваться. Если вдруг захотите – спросите меня, я покажу. Никакого ускорения вы не почувствуете, поскольку мы и не будем двигаться в прямом смысле этого слова. Но в любом случае здесь есть своя гравитация, которая выровняла бы любое ускорение. По прибытии на Марс вы сможете проследовать в свои модули и расселиться согласно условиям. Вам выдали специальные планшеты. Здесь они бесполезны, так как Wi-Fi сети на кораблях Кен-Шо нет. Но на Марсе они будут функционировать. Вот и всё, что я хотел вам сказать.

Да уж. Ёмко. Кратко. По существу. Сразу захотелось пойти и посмотреть, что такого непонятного в их туалете.

– Уважаемый Вол-Си Гош, – неуверенно обратился к пришельцу Эрик Олссон, – не могли бы вы в деталях поведать нам о том, каким именно образом осуществляется перемещение корабля?

– Эрик Олссон, – ответил его сосед вполне приятным голосом на чистом английском, – как вы уже знаете, Вселенная имеет четыре измерения и представляет собой пространство второго порядка, аналог неровной сферы: где больше вещества – сфера продавлена вглубь, а где меньше – выпирает наружу. Вселенная состоит из ти-частиц, микросвязи между которыми не дают ни разорвать, ни сжать пространство. Так что мы находимся на так называемом нулевом слое четвёртого измерения.

Краем уха Шмидт слышал, как ходящий позади него Айзек Кинг с кем-то общался, принимая какие-то данные и что-то в ответ подтверждая и спрашивая. То, что сейчас сказал Вол-Си Гош, Ральф уже знал. Эту информацию ему предоставили сразу в ответ на подписанные им документы. Но ему интересно было узнать подробности, как и шведу.