– Теперь понятно, – хитро говорит он как будто в сторону. – Лайра Керес, ты влюблена в Буна?

Его слова падают между мной и остальными заложниками, как бомбочки.

Каждая взрывается у меня в груди. Прямые попадания.

Можно подумать, что сейчас у меня уже должен быть иммунитет. Но разве можно забить на желание быть любимой – и проклятье, которое не позволяет любить тебя в ответ? Если боль, отдающаяся рикошетом в моей груди, хоть что-то значит, то ответ на этот вопрос – громовое «нет».

Волны придушенных ахов и бормотаний расходятся среди заложников настолько громко, что их слышно за постоянным шумом людского моря, и минимум двое бросают в нашу сторону любопытные взгляды.

«Не давай ему насладиться твоей реакцией».

Мучительно осознавая, что на нас смотрят, я пялюсь на планшет в своих руках, и унижение ползет по мне, как толпы муравьев.

Да будь он проклят.

Было бы неплохо сейчас сбежать, но я не могу. Слабостью всегда пользуются.

Я запахиваюсь в гордость, как в знакомый и уже потрепанный плащ, подбочениваюсь и улыбаюсь самой сладкой улыбкой:

– У тебя есть вся жизнь на то, чтобы быть ублюдком, Шанс. Не хочешь взять выходной?

Пара смешков звучит со стороны заложников, а то и незнакомцев, окружающих нас, и на его шее начинает пульсировать вена. Шанс весь состоит из острых углов – от носа до излома бровей, от скул до колен и локтей. Обычно его голос под стать телу. Даже если он в хорошем настроении, его речь резка и отрывиста.

Но вот когда он становится плавным и милым, а зрачки поглощают бледно-голубую радужку глаз на еще более бледном лице, вот тогда стоит поостеречься. Как сейчас.

– Думаешь, он заметил? – Его слова звучат так, что у меня волосы встают дыбом. – Неудивительно, что ты всегда умудряешься давать ему лучшие задания.

– Ты должен быть подальше в толпе, – говорю я сквозь зубы. Отступаю в сторону, чуть повыше по склону горы, и отставляю ногу влево, будто пытаясь получше разглядеть виды.

Разумеется, Шанс не обращает внимания на мою попытку увеличить дистанцию между нами и снова подходит ближе.

– Не волнуйся, – говорит он. – Встречу его снова – обязательно все расскажу. Кто знает? Может, он трахнет тебя из жалости.

Мне приходится постараться, чтобы не скорчиться от этого удара.

О боги. Я начинаю дрожать. Да ну, на хрен. Ради этого я тут торчать не собираюсь.

– Ты козел, Шанс, – бормочу я.

И, прижимая планшет к груди, будто броню, я ухожу, зная, что он не сможет последовать за мной: ведь ему сдают добычу.

– Не, вряд ли тебя хоть кто-то трахнет из жалости, – выдает он мне вслед. – Ведь для этого ты должна быть хоть кому-то небезразлична.

Все мое тело охватывает леденящий холод, а потом меня бросает в жар. Шанс с тем же успехом мог бы достать лук, которым так умело владеет, и пустить стрелу мне прямо в сердце. Чистое убийство одним ударом.

И он сказал это так громко. Нельзя не услышать даже на довольно большом расстоянии.

Я дышу через нос и поднимаю подбородок с фальшивой уверенностью. Не оборачиваясь, показываю Шансу через плечо средний палец и заставляю ноги работать и нести меня прочь.

Потом за эту перепалку накажут не только его. Я только что нарушила одно из главных правил Ордена: никогда не уходи с работы, пока хоть кто-то из воров еще в игре. Феликс будет взбешен.

Но мне плевать.

Опустив голову, я иду дальше, прочь от них, прочь от толпы, вверх по склону горы в рощицу декоративных деревьев, окружающих храм, где царит благословенная пустота и тишина. И как только я понимаю, что меня не видно, вся та натянутая гордость, что привела меня сюда, испаряется, и я мешком сползаю по стволу дерева, не обращая внимания на сучок, впившийся мне в спину.

Никто не приходит меня проведать.

Потому что Шанс был прав в одном. У меня нет друзей. По крайней мере, тех, кому действительно не плевать на то, что я могу сегодня не вернуться.

И что плохо, Бун об этом услышит. А это значит, мне придется видеться с ним каждый день, зная, что он знает. И еще хуже: зная, что в нем никогда не смогут пробудиться ответные чувства.

Забери меня прямо сейчас, Нижний мир. Я даже не против уголка Тартара.

Я смахиваю влагу, которой плевать на мои усилия, и злобно смотрю на слезы на руке, скатывающиеся вдоль широкого шрама на моем запястье. Давным-давно, когда я чуть не погибла из-за сорванного уличного мошенничества, когда в итоге мне располосовали руку и ни один человек не пришел ко мне в больницу, я поклялась, что моя проблема ни в коем случае не стоит моих слез. Но вот, пожалуйста…

– Ну все, – бормочу я.

Надо что-то менять.

Резко повернув голову, я со злостью смотрю на храм, сверкающий над ветвями. На хрен Шанса. На хрен это проклятье. И определенно на хрен Зевса.

Я сую планшет в карман куртки и отталкиваюсь от дерева. Жар моего гнева подбрасывает дрова в костер боли и унижения, но также наполняет меня стремлением к новой цели.

Так или иначе, я покончу с этим сволочным проклятьем… и уже нахожусь в идеальном месте для этого.

Пора выяснить отношения с богом.

3

Последняя ошибка в моей жизни

Неприкрытые эмоции бурлят во мне, как ядовитое зелье в котле ведьмы.

Я еще не до конца решила, что буду делать, когда войду в храм. Либо буду умолять этого эгоистичного сучьего бога Зевса отменить свое наказание, либо сделаю что-нибудь похуже.

Так или иначе, моя проблема будет решена.

И, в отличие от того, что было раньше, мне будет плевать, что в полночь начнется Тигель, и плевать на все «правила», которые прилагаются к этому таинственному празднику.

Мы, смертные, знаем только, как начинается праздник, как он заканчивается и как отмечают в промежутке. Все начинается с того, что все крупные боги и богини Олимпа выбирают смертного поборника во время ритуала в самом начале. Торжества заканчиваются, когда кто-то из избранных смертных возвращается. А кто-то нет. Те, кто умудряется вернуться, ничего не помнят, а может быть, слишком напуганы, чтобы говорить об этом. А те, кто нет, – что ж, их семьи осыпают благословениями, так что быть избранным вроде как честь в любом случае.

В общем, смертные устраивают этот праздник каждые сто лет, кажется, с самого начала времен и все надеются, что будут избраны своим любимым богом. Что я могу сказать? Люди – дураки.

Зевс, скорее всего, сидит в своем небесном городе на Олимпе и занят подготовкой к началу Церемонии избрания, но я разберусь с ним прямо сейчас.

Это не может ждать. Мне просто нужно привлечь его внимание, вот и все. К счастью, все знают, что единственная вещь, к которой Зевс привязан больше всего в нашем мире, – его гребаный храм.

Пока я бегу среди деревьев, в моих жилах пульсирует адреналин. Храм уже окружен охраной, но я достаточно долго училась на вора, чтобы пройти кордоны никем не замеченной.

Я огибаю ряд идеально подстриженных кустов и подхожу к храму с задней стороны, где у меня меньше шансов быть увиденной. Дуги молний над головой наполняют воздух рядом с храмом зарядами электричества, скрывая звуки моих шагов, а волоски у меня на руках встают по стойке смирно, как солдатики.

Надо бы счесть это предупреждением.

Я не делаю этого.

Я иду дальше.

Только рядом с древними колоннами, окружающими отгороженные помещения внутреннего храма в центре, я пытаюсь сформулировать план. Просьбы и мольбы для начала были бы хорошим ходом. Но теперь, когда я стою здесь одна в темноте, сжимая и разжимая кулаки, каждая невыносимая, мучительная миллисекунда страданий, вызванных проклятьем Зевса, проносится в моей голове.

Меня так сильно трясет от жуткой смеси злости, боли и унижения, что у меня подкашиваются ноги. Но хуже всего то, что – кажется, впервые в жизни – я сама признаю, насколько мне охренительно одиноко.

Я никогда не знала, что значит доверять другу секреты, или держать кого-то за руку, или чтобы со мной просто кто-нибудь сидел, когда мне плохо. Не обязательно даже было бы разговаривать.

А я просто…

Как в тумане, как будто наблюдая за собой со стороны, я обыскиваю землю вокруг и подбираю камень. Замахиваюсь и собираюсь швырнуть его в ближайшую колонну.

Вот только на середине движения мое запястье перехватывает чья-то ладонь, и меня рывком прижимают спиной к широкой груди. Вокруг меня смыкаются сильные руки.

– Я так не думаю, – говорит мне на ухо глубокий голос.

Я забываю все приемы самообороны, которые в меня вбивали, и вместо этого трепыхаюсь в руках пленителя.

– Отпусти!

– Я не собираюсь тебе вредить, – говорит он, и по какой-то причине я ему верю. Но это не значит, что я не хочу освободиться. Мне надо разобраться с этой хренью.

– Я сказала… – я выделяю каждый слог, – от-пус-ти.

Его хватка становится крепче.

– Нет, если ты собираешься швырять камни в храм. У меня нет желания связываться с Зевсом сегодня.

– А у меня есть! – Я пинаюсь, пытаясь выкрутиться.

– Он тварь, я в курсе. Поверь мне, – бормочет мой похититель своим низким голосом. – Но если бы я считал, что истерика может это изменить, – снес бы этот храм голыми руками много лет назад.

Не только слова – нечто в его тоне заставляет меня застыть в его хватке, как будто мы оба разделили одну эмоцию. Одну и ту же злость. Это чувство лишает меня дыхания, и я понимаю, что откидываюсь назад, наслаждаясь моментом. Как будто впервые в моей жизни я не совсем одна.

Так вот, значит, что такое внутренняя связь с кем-то?

Вдалеке стрекочут сверчки, ритм их неторопливой песни вторит его спокойному дыханию. И я понимаю, что и моему тоже.

– Если я отпущу тебя, ты обещаешь больше не нападать на беззащитное здание? – мягко спрашивает он.

– Нет, – признаю я и чувствую перекат вздоха в его груди. Так что добавляю: – Этот ушлепок не заслуживает никаких молитв.

– Осторожнее. – Его голос подрагивает. Он что, смеется?

– Почему? – спрашиваю я, и удивленная усмешка пробегает по моим губам, хотя несколько секунд назад я была готова схватиться с богом. – Боишься, что кто-нибудь может ударить меня молнией, пока я в твоих объятьях?

– Такие речи могут завоевать некоторые сердца. – Его голос тих и мягок, и дыхание шевелит волосы у моего уха.

Я цепенею в его руках, подбородок падает на грудь.

– Крайне маловероятно, – бормочу я земле под ногами. – Зевс постарался, чтобы никто никогда не полюбил меня.

Мою горечь встречает зияющая дыра молчания. Мой непрошеный благодетель отпускает меня и делает шаг назад, скорее всего в страхе, потому что проклятья заразны. Мне немедленно начинает не хватать его тепла, и я сую руки в карманы.

– Я… – Он смолкает, как будто обдумывая свои слова. – Я нахожу это маловероятным.

Я так отчаянно хочу избежать этой сцены, что перемена в тоне не совсем доходит до меня, когда я разворачиваюсь к нему:

– Слушай, я уже в норме. Можешь идти по своим…

Остаток фразы увядает на моих губах.

Если раньше я замерла, то сейчас я как будто заглянула в глаза Медузы. Единственное, что двигается во мне, – это кровь, зато так быстро и мощно, что у меня гудит в ушах. Мой разум отчаянно пытается осознать то, что видят глаза.

«О нет. Этого не может быть».

Внезапно все эмоции, которые привели меня сюда, словно злобную банши, как будто улетучились, оставив во мне пустоту.

Я наконец ощутила хоть какую-то связь хоть с кем-то, и это… то есть… Да, я пришла сюда, чтобы разобраться с богом. Только не с этим.