«Мужчиной» оказался Самохин Максим Владимирович. Красная куртка, красная спортивная шапка, настороженный взгляд. Вообще не рыцарь.

– Что вам нужно? – Максим Владимирович не выказал никакой радости от того, что увидел Васю.

Вася передумала прыгать и разлетелась навстречу Максиму Владимировичу:

– Максим Владимирович, как хорошо, что это вы! А вот вы же спортсмен, да? Значит, вам не составит никакого труда перегнуться через перильца и достать мой…

– Какие еще перильца? – попятился Максим Владимирович.

– Да вот же! – Вася подвела его к парапету и указала на лед. – Видите, там, да сюда смотрите, вон телефон лежит! Так это мой.

Во взгляде Максима Владимировича читался вопрос: а почему ваш телефон лежит там, а не в кармане или в сумке, как у нормальных людей?

– Да вышло так, – пожала плечами Вася, – я уток кормила, и телефон случайно выскочил у меня из рук.

Максим Владимирович вдруг стал к ней принюхиваться.

Вася смутилась и непроизвольно отступила на шаг. Она и сама к себе принюхалась: что со мной не так? И тут вспомнила, что перед прогулкой забегала в парфюмерный отдел, где продавщица побрызгала ее модным парфюмом, напоминавшем, ой…

– А вы вообще трезвая? – в лоб спросил Максим Владимирович. – Телефоны в пруд бросаете, и пахнет от вас, уж извините, коньяком.

– Чтооо? – взревела Вася. – Вы о чем вообще? Да я максимум, что себе позволяла в последние сто лет, так это глинтвейн!

Подумав, Вася бросила в пространство довольно странную, но ей самой казавшуюся убедительной фразу.

– Я вообще не пью. А даже если пью, то закусываю эклерами.

Но во взгляде Максима Владимировича по-прежнему читалось недоверие. И вдруг он что-то как будто бы понял.

– Аааа, – протянул Максим Владимирович, – вы это специально, да? Узнали, что я регулярно прогуливаюсь здесь в обеденное время, и все подстроили?

– Что? – не поняла Вася.

– Ну бросили телефон на лед, и…

– И? – У Васи даже волосы встали дыбом, как шерсть у кошки. – Ну что?

– Чтобы меня подкараулить и закадрить?

– Да ты себя видел? Закадрить? – Вася заклокотала, как взбесившийся чайник. – Да я… да ты! Да вы вообще, что ли? – от волнения Вася скакала с «вы» на «ты», как блоха. – Я в это место все время хожу, батоны специально покупаю, уток кормлю, им холодно, голодно. А вам уток не жалко, что ли?

Максим Владимирович изумленно глядел на нее и молчал.

– Конечно, вам людей-то не жалко, что утки! – с горечью заключила Вася.

Ей показалось, что Максим Владимирович как-то колеблется и что он еще все-таки мог бы стать рыцарем.

– Мне очень нужен телефон именно сейчас, – сказала Вася, – там человек в роддоме! Мой бывший муж переживает из-за родов, это серьезно, понимаете?

Глаза у Максима Владимировича сделались как блюдца.

– А кто рожает? Ваш бывший муж?

– Ой, да не важно, – махнула рукой Вася, – короче, я должна быть с Толей на связи.

– Ну и будьте, я-то при чем, – Максим Владимирович посмотрел на часы, – у меня вообще обеденный перерыв закончился. Мне на работу пора.

Он отверг свой последний шанс стать рыцарем – смял его, выбросил в урну и всем видом продемонстрировал, что уходит.

Вася махнула рукой: ну идите, идите, век славных рыцарей прошел, вот они, современные мужчины в действии!

– Да я лучше прыгну на этот лед, убьюсь об него, но вас просить ни о чем не буду! – пробормотала Вася.

Она решительно сняла пуховик, бросила его на лавочку к батонам и перегнулась через перила набережной.

– Стойте! – Максим Владимирович подскочил к ней. – Лед проломится, идиотка вы этакая. Ладно, я попробую достать.

Максим Владимирович перемахнул длинные ноги через перила и прыгнул вниз, на лед. Он приземлился относительно удачно – чуть-чуть поскользнулся, но тем не менее устоял и осторожно, пробуя лед на ощупь, двинулся к тому месту, где лежал телефон. Вася подбадривала его: давайте, вот так, уже близко, почти дошли!

Однако «почти» не считается, и, когда до телефона оставалось всего ничего, лед под Максимом Владимировичем, который в общем-то и не собирался быть рыцарем, треснул, и Максим Владимирович – рыцарь поневоле – провалился в воду. Практически синхронно с ним под водой скрылся и Васин телефон.

Поняв, что человек тонет, Вася заорала так, что лед на пруду треснул еще больше. Ситуация осложнялась тем, что мужчина пытался вынырнуть, но зацепиться за скользкий лед было сложно. Вася перебралась через перила и прыгнула вниз.

Максим Владимирович уже хрипел, его шапка быстро-быстро, как челнок, ныряла, металась над водой.

Вася легла на лед, поползла и стала тянуть к Максиму Владимировичу руки – держитесь за меня, не смейте тонуть, слышите!

Утки волновались, не понимая, что происходит.

Наконец Максим Владимирович как-то исхитрился зацепиться и почти выполз на лед. Вася, продолжая лежать на животе, усиленно замахала руками – вот вам моя рука помощи!

Но злой Максим Владимирович сделал гневный жест, отвергающий Васину помощь, дескать, погибну, но тебя мне не надо!

Вася огорченно убрала бесполезные руки – зачем же так ее обижать?!

Презрительный жест дорого обошелся Максиму Владимировичу, потому что он опять чуть не ушел под лед.

Наконец Максим Владимирович выполз на устойчивую поверхность, а потом на набережную. Недовольные утки с гомоном разлетелись. Вася тоже кое-как вернулась в исходную точку этого нелепого приключения, к скамеечке, где лежали ее пуховик и батоны, и подошла к Максиму Владимировичу. Вид у него был плачевный.

Вася вскрикнула:

– Ой, мамочки…

Максим Владимирович глотал воздух, сухой на нем была только шапка.

– Вам это… – подала голос Вася, – домой надо. Вы мокрый совсем, на воздухе вообще околеете. Если вам идти некуда, идемте ко мне, я недалеко живу, я вам все высу…

Максим Владимирович ответил ей таким взглядом, что Вася отступила, и отчеканил:

– Иди ты, знаешь, куда?!

Вася пожала плечами – ну, как хотите. И спасибо вам за помощь! За то, что хотя бы попытались, но не смогли, да, не смогли достать мой телефон!

Мокрый Максим Владимирович вскарабкался по обледеневшим ступенькам и побрел прочь, являя собой странное и даже пугающее зрелище. Над его красной шапкой вился пар, создавая впечатление нимба. Максим Владимирович напоминал какого-нибудь йети, снежного человека, решившего прогуляться по городу.

Вася вздохнула: эх, жаль, очень жаль, что так вышло. И Максима Владимировича жалко, и телефон.

***

Вечером того же дня Вася купила новый телефон и первым делом позвонила Толе.

– Толик, я ненадолго выпала из эфира по уважительной причине, но ты не волнуйся, роды – обычное дело, вот увидишь, что все будет хоро…

Но Толик ничуть не волновался, он даже как будто и не заметил Васиного отсутствия «в эфире». Перебив ее, он радостно сообщил, что стал отцом.

– Васька, это главный день в моей жизни, понимаешь! В сравнении с этим все, что было до него, вообще какое-то неважное! – Толик говорил бестолково и быстро, через слово сбиваясь на радостный смех.

Вася вздохнула: ага, значит, все, что было раньше, до этого прекрасного дня, включая меня, наш недолгий брак и нашу дружбу, для тебя было неважным?! Но вслух сказала:

– Здорово. Поздравляю тебя с сыном!

– Спасибо, – проорал счастливый Толик, – вообще это дочь, два семьсот, представляешь?!

– Очень хорошо, – снова механически, не вдумываясь в смысл сказанного Толиком, сказала уязвленная Вася, – настоящий богатырь.

Толик проорал, что больше говорить не может, потому что торопится к Кате, и умчался в свою новую счастливую жизнь.

Однако Вася быстро задавила ревность по отношению к Толику и, махнув рукой на свои несбывшиеся ожидания и несправедливость мироздания, на следующий же день отправилась в магазин детских товаров, где долго и с искренней теплотой выбирала для дочки Толика подарки. Вася всегда считала, что настоящая дружба – это если ты радуешься за друга, когда ему хорошо, даже при том, что это «хорошо» с тобой никак не связано. И если Вася не умела быть счастливой, то дружить она умела. А потому она решила поздравить Толю и Катю с рождением дочки, подарить подарки и тихо уйти из Толиной жизни, чтобы не нервировать Катю. В конце концов, Вася догадывалась: не всякой женщине понравится, что ее муж дружит со своей бывшей женой. И если раньше ей как бы не было до этого дела, то теперь, когда она видела, что Толик по-настоящему счастлив, не хотела мешать его семейной идиллии.

***

Вася стояла за прилавком, перебирала пряники и при этом думала, вернее, додумывала всю ту же, терзавшую ее в последнее время мысль.

«Вот что со мной не так? Почему люди вокруг меня счастливы, а я… А как же я?» – горестно вздохнула Вася. Помимо личных проблем ее волновала и еще одна. После того, как Максим Владимирович по ее вине провалился под лед, Вася за него переживала: жив ли, бедняга?

На следующее утро после происшествия на пруду она высматривала Максима Владимировича в торговом центре, однако того нигде не было. Простудился, заболел, помер? Вася уже не знала, что и думать, и предполагала самый пессимистический вариант.

В обед грустная Вася поплелась к пруду, чтобы покормить птиц. Дойдя до набережной, она принялась сзывать уток, но они, памятуя вчерашнее, не слишком охотно устремились ей навстречу и смотрели на нее с подозрением, словно прикидывая, не будут ли эти странные люди и сегодня нырять в их прорубь. И вдруг в какой-то момент Вася увидела идущего вдоль набережной Максима Владимировича. Удивившись и обрадовавшись тому, что он все- таки жив, Вася радостно взметнула батон в воздух и поприветствовала директора. Как вежливый человек, она даже хотела осведомиться о его здоровье, однако он, увидев ее, замахал руками и шарахнулся в сторону, словно Вася чумная, а вместо батона у нее в руке топор или ружьишко. Убыстряя шаг по дорожке к торговому комплексу, Максим Владимирович громко кашлял.

– Вам надо микстуру от кашля! – крикнула Вася ему вслед. – Я могу принести, у меня есть!

Максим Владимирович оглянулся, злобно прокашлял-забулькал в ответ и ушел, ничего не сказав.

– Да ну вас всех! – рассердилась Вася.

Она бросила дурам-уткам батон и тоже потопала в сторону торгового центра.

Оставшийся день Максим Владимирович, проходя мимо ее прилавка, смотрел на Васю так, будто хотел сжечь ее отдел вместе с пряниками. И кашлял до хрипоты.

ГЛАВА 7

ТОЧКА НА СНЕГУ

Перед Олей стояли баночки чернил разного цвета: электрические синие, изумрудно-зеленые, бордово-винные, пронзительно красные; вся палитра красок, как у художника. Считая каллиграфию своеобразной живописью, Оля и чувствовала себя художником. Она могла любую фразу расписать в целую картину; можно сделать букву похожей на цветок или на хвостик маленькой птицы, это слово успокоить плавными линиями, а следующее подчеркнуть, усилить изогнутыми. В подобной творческой геометрии букв таилась особая магия. Оля старательно выводила буквы: завиток к завитку, тщательно, как вышивальщица укладывает стежки, писатель собирает в ловушку идеи и образы, художник – краски, музыкант – аккорды и ноты, она выписывала слова. Вот так когда-то, много лет назад, кто-то взял в руки тростниковую палочку или взмахнул легчайшим птичьим пером и написал первое слово. И от этого слова начался отсчет новой истории человечества.

Письмо поднимало настроение, успокаивало Олю; ей казалось, что в каллиграфии вообще есть некая гармония. Буквы переплетаются друг с другом, слова выстраиваются во фразы, образуют связный, выстроенный тобой (своеобразная буквенная архитектура в действии) текст; это ты собрал разрозненные элементы, как кирпичики, во что-то единое, осмысленное.