Часто по выходным Оля садилась за стол и писала разное: личный дневник в форме письма самой себе, что-то забавное для Васи, плакаты, карточки для музея детства. И всякий раз после этого ей казалось, что ее мир будто протерли тряпочкой, навели в нем порядок. У каждого есть свой способ бороться с окружающим хаосом: Вася Колокольцева ходит к психологу, кто-то печет пироги, танцует вальс или танго, вышивает, вяжет крючком, отчаянно шопоголит, наглаживает котов, собирает марки. А Олиным личным способом гармонизировать внутренний и внешний мир стала каллиграфия.

Кроме того, Оле вообще казалось важным сохранить свой почерк. Однажды она задумалась о том, что одним из экспонатов музея детства в ряду тех утраченных вещей, о которых мы сожалеем или должны были бы сожалеть, скоро может стать почерк. Человеческий почерк, который в нашу цифровую эпоху, становится чем-то редким, забытым. Ежеминутно в мире миллионы людей на клавиатурах своих компьютеров и телефонов выстукивают тонны бессмысленных и важных, смешных и грустных сообщений, и лишь немногие из нас пишут что-то от руки.

Оля посмотрела на кипу лежащих перед ней открыток и вздохнула, почувствовала то самое состояние «нагори» – сожаление о том, что уходит. Уходят из нашей жизни рукописные письма, поздравительные открытки, и сам почерк сегодня тоже – уходящая эпоха. Меняются сознание, скорости, ценности, мы ставим теперь электронные подписи, объясняемся в любви, отправив СМС-сообщение (память телефона услужливо подсказывает три нужных, стершихся от частоты использования слова) или просто смайлик в виде сердечка, множим цифровые сообщения, на праздники шлем друг другу одинаковые картинки (разослать всем знакомым по телефонной базе, поздравить с Восьмым марта или с Новым годом, получить такую же в ответ – бессмысленный круговорот картинок в природе).

При этом вся наша телефонная переписка иллюзорна и ненадежна, словно дом на песке: поменяешь сим-карту, сломается телефон, и вся информация пропадет, будто и не было.

Что касается Оли, то она бережно хранила старые письма родителей, записочки, которые мама оставляла для нее по утрам в детстве, дурацкие рисунки со стишками Колокольцевой, свои, не менее идиотские, ответы Васе, послание несостоявшейся Татьяны Лариной – признание в любви десятилетней Оли однокласснику (она тогда писала это письмо три дня, старательно, взволнованно выводила буквы, а потом постеснялась отдать его адресату) – много бумажных свидетельств прожитых дней.

Перечитывая рукописные письма, ты чувствуешь тепло руки писавшего их человека, его индивидуальность. Любой почерк неповторим, как снежинки, узор на пальцах, как душа человека. Теряя свой почерк, мы теряем целый мир и в каком-то смысле себя.

Оля достала из пачки открыток карточку со снегирем, подписанную пятьдесят лет назад. И спустя много лет почерк неизвестного ей отправителя говорил об индивидуальности этого человека, об искренности его чувств, хранил тепло его рук. Оля, хотя уже знала текст карточки наизусть, еще раз его перечла, вгляделась в буквы. У незнакомца был удивительно красивый почерк, в жизни она встречала такой только у Веры Павловны. Оля задумалась. Вера Павловна как-то рассказывала, что когда-то в геологоразведке у нее был друг, который и научил ее каллиграфии. Из текста открытки следовало, что она была написана в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году, где-то на Севере. Вере Павловне тогда было двадцать с небольшим… А что, если этот Леонид и был тем самым человеком?

Ее размышления прервала Вася. Колокольцева появилась с двумя стаканчиками кофе и подмигнула подруге: чин-чин, пора устроить кофейную паузу!

Пока пили кофе, Вася долго жаловалась Оле на то, какой все-таки противный тип этот Максим Владимирович и как таких только земля носит!

Оля пожала плечами: а по-моему, он довольно симпатичный! Но Вася фыркнула так, что Оля замолчала. Вася привела еще сто пятьдесят восемь неоспоримых доводов в пользу того, что директор Самохин – гад, каких поискать! Но уже где-то после первой десятки аргументов Оля сломалась и – прости, Вася! – перестала слушать подругу.

Ее мысли по-прежнему занимала старая открытка. В этой карточке не было ничего такого, что могло бы заставить Олю подорваться с места и броситься разыскивать адресата и отправителя: ну мало ли поздравительных открыток люди отправляют друг другу? Миллионы миллионов! Да и текст на ней был самым обычным – кто-то кого-то поздравляет с Новым годом, говорит о любви, желает счастья. И все-таки что-то Олю беспокоило, не отпускало, словно застряло занозой и все время напоминало о себе.

Вечером она позвонила племяннику Веры Павловны.

– Оля из Петербурга, – приветливо отозвался Михаил, – помню, конечно. Подписанная открытка в вашей пачке? Видите ли, я не знал, что с ней делать, и положил ее к вашим открыткам. С этой старой карточкой связана давняя история, тетя Вера искала ее адресата. Она оставила записи, там фамилии, адреса. Если хотите, я вам их отправлю, или приезжайте в Москву, я передам вам ее тетрадь.

– Я приеду, – сказала Оля.

Следующим вечером, в пятницу, она села в поезд, а ранним субботним утром Оля вышла на московский перрон.

***

В отличие от Петербурга, в Москве уже было много снега, и город выглядел по-зимнему. Племянник Веры Павловны, пожилой, усталый мужчина, тяжело опирающийся на трость, встретил Олю на машине и отвез ее туда, куда она первым делом хотела попасть.

На кладбище было тихо. Чистый белый снег искрился на солнце, покрывал землю. Деликатный Михаил сказал Оле, что будет ждать ее у входа, и, не желая мешать, ушел.

Вера Павловна смотрела с фотографии, как будто говорила: «Здравствуй, Оленька, я знала, что ты придешь».

Красные гвоздики на белом, солнце взрывает снег, высекает алмазные искры, так что Оле больно смотреть на ослепительно белый цвет – до слез, до разрывающей боли.

«Вот уж этого не нужно, давай обойдемся без трагизма! – улыбается с фотографии Вера Павловна. – И вообще, Оленька, мы с тобой давно договорились: в этом мире столько прекрасного, что мы не должны испытывать ничего, кроме…»

Оля кивнула – я помню.

«Ничего, кроме благодарности».

Она подняла лежащий неподалеку прутик и написала им на снегу «спасибо».

После этого слова Оля поставила точку одним из тех восьми способов, которым учила ее Вера Павловна. Идеально выведенная на снегу – Вера Павловна была бы довольна ученицей – надпись.

И все-таки у Оли было ощущение, что точку ставить рано и что какая-то важная, главная история начинается только сейчас.

Снежную тишину нарушил какой-то шорох. Обернувшись, Оля увидела, что рядом с ней, на ветке рябины, сидит снегирь.

Когда она уходила, ей казалось, что красногрудая птица смотрит ей вслед.

***

Долго пили кофе в кофейне, и Михаил рассказывал Оле о Вере Павловне, в частности о том, что в последний год она занималась поисками некой женщины, которой хотела передать открытку своего товарища.

– Это запутанная и очень старая история, – вздохнул Михаил. – Как вы знаете, Вера Павловна работала картографом и большую часть жизни провела в геологоразведочных экспедициях с обширной географией. Потом, когда здоровье уже не позволяло мотаться по стране, она стала работать в институте геологии, вела общественную работу, поддерживала отношения со своими товарищами по экспедициям. У нее было много друзей и знакомых, но среди большого числа коллег она особенно выделяла Леонида Тихонова, часто упоминала его имя. Они познакомились в шестьдесят девятом году, когда тетя Вера, вскоре после окончания института, приехала на Север в составе геологоразведочной партии. Тетушка говорила, что именно этот молодой человек привил ей любовь к каллиграфии и многому ее научил. А приблизительно год назад тетя рассказала, что на встрече товарищей по геологоразведке, которую проводил ее институт, она встретила своего бывшего знакомого, и тот передал ей ту новогоднюю открытку с птицей, что сейчас находится у вас, Ольга. Дело в том, что Леонид Тихонов погиб зимой тысяча девятьсот семидесятого года. Какие-то его личные вещи, не имевшие ценности, разобрали на память его товарищи. И вот спустя годы, один из них, просматривая старые книги, принадлежавшие Леониду, нашел среди страниц подписанную открытку. Очевидно, Леонид написал ее своей девушке, но отправить карточку так и не успел, потому что в январе, вскоре после Нового года, он погиб. Нашедший карточку геолог отдал ее тете Вере, рассчитывая, что, возможно, у нее получится передать открытку адресату. Однако Вера Павловна о девушке Леонида ничего не знала. Тем не менее тетя считала своим долгом разыскать подругу погибшего товарища. Последний год жизни она потратила на то, чтобы найти эту женщину – писала в разные города родным Леонида, его однокурсникам по институту и товарищам по партии.

Михаил достал из портфеля пожелтевшую от времени папку.

– Здесь записи тети Веры, старые карты той экспедиции, фотокарточки, какие-то адреса. Наверное, я должен был бы разобраться в этой истории, но обстоятельства таковы, что на днях я уезжаю из Москвы и вернусь теперь нескоро.

Оля не стала спрашивать его о подробностях, тем более что из сказанного ранее Михаилом она поняла, что его подводит здоровье и вскоре ему предстоит серьезная операция.

– Признаюсь, я неслучайно положил эту подписанную открытку к вашим, – продолжил Михаил, – наверное, втайне надеялся, что, ежели вас заинтересует эта история, вы продолжите поиски. Так что, если бы вы смогли разобраться в этом деле, вы бы очень помогли мне, Вере Павловне. И возможно, кому-то еще.

Оля взглянула на пожелтевшую тетрадь, бумажные листы, испещренные столь хорошо знакомым ей почерком, и, в тот же миг приняв решение, сказала:

– Я попробую!

Михаил давно ушел, кофе в чашке остыл, а Оля все сидела в кофейне за тем же столиком, перебирая содержимое старой папки. Внутри оказались старые геологические карты, очевидно сделанные рукой Веры Павловны, тетрадь с записями, письмо в конверте, выцветшая от времени черно-белая фотография и вырезанная из журнала статья. В статье из январского журнала за тысяча девятьсот семидесятый год корреспондент П. Рокотов писал о геологах, встречающих Новый год в геологоразведочной экспедиции, вдали от дома, в сложных условиях русского Севера. Заметку сопровождала фотография, на которой на фоне скромно наряженной елки сидели несколько молодых мужчин и одна девушка. В смеющейся девушке с косами Оля узнала Веру Павловну. Под статьей стояла фамилия журналиста и дата репортажа – декабрь 1969 года. Фотокарточка из архива Веры Павловны была точно такой, как и фотография в журнале – та же группа людей в бревенчатом доме, запечатленных на фоне новогодней елки. На обороте карточки рукой Веры Павловны было написано: «Ст. Зима, 31 декабря 1969 года».

Оля взяла конверт, мысленно извинилась перед Верой Павловной за то, что должна прочесть чужое письмо, и стала читать.

***

Из обращения к адресату и по общему тону было понятно, что Вера Павловна пишет незнакомой возлюбленной своего товарища, той самой Евгении. В первых строчках Вера Павловна объяснила мотивы, побудившие ее написать это письмо.

«Дорогая Женя, в силу моего возраста и слабого здоровья у меня нет уверенности в том, что я успею найти Вас и смогу лично рассказать Вам о Леониде. Так что пусть это письмо в каком-то смысле станет рукописным вариантом моих воспоминаний, которые мне кажется важным донести до Вас. На случай, если меня не станет, кто-то, надеюсь, все же сможет передать Вам открытку Леонида и мое послание».

Письмо Веры Павловны можно было назвать своеобразным дневником воспоминаний; она рассказывала о том, как после окончания института, в шестьдесят девятом году, отправилась в свою первую геологоразведочную экспедицию, что первое время на Севере она скучала по родному Ленинграду и дому, что ей в принципе было непросто выносить суровые бытовые условия и как в этот период ей очень помогла поддержка товарищей по отряду.