Я не заметила, как погрузилась в сон. Передо мной возник зал, огромный и безмолвный, будто вырезанный из цельного куска ночи. Высокие своды, украшенные фресками с потускневшими красками, терялись в полумраке, а бледный свет, пробивавшийся сквозь витражи стрельчатых окон, рисовал на каменном полу причудливые узоры – синеватые и багровые, как застывшие лужи вина. В центре, на ступенчатом возвышении из черного мрамора, стоял трон – массивный, покрытый потускневшей позолотой, с резными ножками в виде грифонов, изъеденных временем. На нем сидела фигура в плаще из золотой парчи, перехваченном изумрудной пряжкой, но лицо скрывалось в тени, словно его намеренно стерли неумелой рукой.

– Не бойся, девочка, – произнес голос. Он звучал отовсюду: из потемневших стен, из самого воздуха, густого, как сироп, из разноцветных бликов на полу. – Ничего ужасного с тобой не случится. Скоро всё изменится.

Я попыталась сделать шаг, но ноги не слушались, будто вросли в каменные плиты с выбитыми на них странными символами. И в этот момент проснулась. Комната была залита холодным рассветным светом. Дождь прекратился, небо очистилось от туч, и через мутное, с разводами стекло виднелась узкая полоска розовой зари над лесом.

Я села на кровати, покрытой мятым бельем, пытаясь уловить остатки сна, но они ускользали, как вода сквозь пальцы.

– Что это было? – ошарашенно пробормотала я, потирая ладонями лицо, на котором оставались следы от складок простыни. – Мироздание, а мироздание, кто мне приснился?

Мироздание, конечно, промолчало. Только за окном чирикнула какая-то птица, да где-то вдали скрипнули ворота. И мне не оставалось ничего другого, как вставать с продавленного матраса и идти приводить себя в порядок.

Возле спальни находилась мыльня, по-земному – ванная. Там, к моему удивлению, имелись все необходимые удобства, включая душ с жестяным поддоном и фаянсовый унитаз с деревянным сиденьем. Вот в той комнате, где ржавые трубы тоскливо подвывали при включении воды, я и застряла минут на сорок, если не больше, стоя под слабой струей едва теплой воды и размышляя о странном сне.

Вымывшись и вытершись старым полотенцем с вылезшими нитками, я, закутавшись в домашний халатик с вытертыми локтями, вернулась в спальню. Желудок урчал от голода, напоминая, что вчерашний ужин был более чем скромным. Пора было спускаться в кухню. Анара обычно к этому времени успевала что-нибудь приготовить на завтрак – хотя бы разогреть вчерашние остатки. Это только я, как настоящая барыня, могла разлеживаться допоздна.

Я переоделась в домашнее платье – старое, потрепанное, давно выцветшее до неопределенного серо-голубого оттенка, с потертыми манжетами и заплаткой под мышкой, и отправилась завтракать. Раз дождь закончился, то и во двор можно выйти проверить, не размыло ли дорожки. И после обеда – в огороде поработать, если земля успеет подсохнуть.

Я спустилась по скрипучей лестнице, стараясь не думать о золотом плаще и том голосе, что уже казались плодом воображения. На кухонном столе, покрытом потертой клеенкой, дымилась миска с тушеными овощами от барона – морковь, картошка, лук, все вперемешку. Солнце, пробиваясь сквозь редкие облака, бросало блики на потрескавшиеся фаянсовые тарелки, оставшиеся от прежних хозяев.

Я села на шаткий стул, начала жевать, почти не чувствуя вкуса. В голове крутилась одна мысль: "Изменится, значит. Скоро". Что именно? Моя жизнь? Положение? Или, может, сам этот мир? Хотелось бы верить, что к лучшему, хотя опыт подсказывал – чудес не бывает.

Я съела все, что было в миске, выпила стакан воды с металлическим привкусом, поднялась со стула, потянулась, чувствуя, как хрустят позвонки.

Мало ли, что и когда изменится. Сейчас надо заниматься повседневными заботами: проверить запасы в кладовой, подшить платье, может, даже попробовать испечь хлеб из остатков муки. А там… Будет видно… Как говорила Анара: "Утро вечера мудренее, а день – ночи". Хотя в моем случае, кажется, и ночь может преподнести сюрпризы.

Глава 4

Весь день мы с Анарой не выходили из дома. После вчерашнего ливня двор превратился в настоящее болото – густая грязь липла к подошвам, оставляя жирные коричневые следы на пороге. Анара выставила за дверь старую циновку из камыша, чтобы вытирать ноги, но это мало помогало – глина все равно просачивалась сквозь дырявые плетения.

Закончив со штопкой, Анара взяла жестяное ведро с отбитыми краями и тряпку из мешковины. Я слышала, как она ворчала себе под нос, скребя пол на первом этаже – засохшие пятна от грязных луж не поддавались, оставляя серые разводы. Самодельная щетка из связанных прутьев шуршала по потемневшим дубовым доскам, а вода из колодца, которую она принесла еще утром, отдавала тиной и ржавчиной.

Я устроилась в спальне на втором этаже, устроившись на кровати с подложенной под спину подушкой, решив заняться самообразованием. Книга, которую нашла в дубовом сундуке на чердаке, была массивной, с потрескавшимся кожаным переплетом, украшенным стершимся тиснением. Страницы пожелтели от времени, чернила местами расплылись, образуя причудливые кляксы, но читать можно было. Я осторожно листала хрупкие страницы, внимательно изучая ее содержимое. Узнала, что здесь, в этом мире, существует целая иерархия потусторонних существ – от безобидной нечисти до опасной нежити. Главы делились по регионам: «Лесовики Восточных долин», «Болотные духи Юга», «Нежить Приграничья». Иллюстрации, выполненные неумелой рукой, выглядели как детские каракули – кривые человечки с клыками, бесформенные тени с красными глазами.

То есть те же домовые, лешие, кикиморы могут вполне мирно сосуществовать бок о бок с зомби и упырями. Последнее меня, конечно, не обрадовало. Не хотелось бы ночью столкнуться нос к носу с каким-то излишне голодным упырем. Впрочем, Анара как-то обмолвилась за ужином, что разозленный домовой может быть похуже десятка упырей. И посоветовала не доводить "батюшку хозяина", как она почтительно назвала домового.

Я послушно покивала тогда, не решаясь уточнить, как именно его можно довести. Моя психика, воспитанная на земных реалиях с их электричеством и наукой, плохо воспринимала местную экзотику. Но просвещаться было необходимо. И потому я сидела, поджав ноги, и внимательно изучала описание сущностей, населявших этот странный мир.

«Домовой, или "батюшка хозяин", – гласил раздел о домашних духах, – требует уважения: крошки со стола по вечерам, каплю молока на порог в новолуние. Прогонит крыс, предупредит о пожаре стуком в стену. Но оскорбленный – испортит урожай, насшлет бессонницу, может даже удушье ночью». Я вспомнила, как Анара вчера бросила кусок черствого хлеба под печь, не утруждая себя объяснениями. Теперь стало понятно – это подношение для него.

Про зомби и упырей писали скупо, будто автор и сам не хотел вдаваться в подробности: «Восстают из могил при нарушении погребальных обрядов. Боятся железа и огня, не переносят запах чеснока». Никаких конкретных инструкций, как от них убегать или где искать укрытие. Ну или с ними сражаться, если уж совсем отчаянный. Зато кикиморы, согласно книге, в основном воровали носки и пугали скот по ночам. Смешно звучало, если бы не зловещее примечание: «разгневанная кикимора может задушить во сне, особенно детей».

На Земле такие вещи казались безобидными сказками, которыми пугали непослушных детей. Здесь же, где по ночам завывал ветер в трубах, а тени в углах двигались странным образом, приходилось верить каждому слову. Я осторожно закрыла книгу, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. За окном уже смеркалось, и мысли о ночных визитерах становились все менее абстрактными.

К вечеру солнце, наконец, высушило самые крупные лужи, но выходить всё равно не хотелось – в воздухе стояла тяжелая влажность, а земля на тропинках еще хлюпала под ногами. Анара приготовила ужин – тушеную репу с луком, приправив скудной щепоткой сушеных трав. Ели молча, при тусклом свете сальной свечи. Я думала о том, что на днях придется проверить закрома в подвале – вдруг домовой уже ворчит из-за беспорядка.

После ужина разошлись по своим спальням. Я уснула быстро, утонув в жесткой постели, и на этот раз снов не видела. Наверное, оно и к лучшему. Ведь никто ничего не пытался мне объяснить. Сразу ставили перед фактом: «Пока терпи. Потом будет лучше». И все. Я так и не смогла понять, почему именно меня перекинуло в этот мир, какова моя роль в этом хаосе, да и вообще, что здесь происходит?!

Так что я просто выспалась, проснулась утром от крика петуха где-то вдалеке, потянулась, чувствуя, как хрустят суставы, и вернулась к привычным домашним делам.

На этот раз мы с Анарой решили заняться огородом. Ну и надо было заглянуть в заброшенный сад – проверить, не побил ли дождь те немногие плоды, еще незрелые, но такие долгожданные.

После скудного завтрака – ячменной каши с остатками вчерашней репы – мы с Анарой переоделись в рабочее: я – в старые мужские штаны из грубого сукна, подвязанные веревкой на талии, и заплатанную рубаху с выгоревшими на солнце плечами; она – в холщовый фартук, испещренный подпалинами, и сапоги с оторванными голенищами, оставшиеся от прежнего хозяина. На заднем дворе грядки, которые мы с таким трудом засадили весной, теперь напоминали болото. Земля слиплась в серые комья, между которыми стояли мутные лужи, отражающие небо.

Анара, засунув руки за пояс, покачала головой. Ее широкое лицо с приплюснутым носом выражало досаду.

– Сильный дождь. Все залил. Орчишка не взойдет. Нарта еще – может быть.

Я только вздохнула, чувствуя, как в груди сжимается неприятный комок. Орчишка была «зерном для бедных», как ее называли местные. Этакая помесь земных пшеницы и ржи – неприхотливая, но невкусная. Богачи ее презирали – не престижно было подавать на стол хлеб из такого дешевого зерна. Нарта была местной разновидностью свеклы – жесткой, волокнистой, но сытной. Из нее обычно варили густые похлебки, спасавшие от зимнего голода. И оба этих растения должны были помочь нам пережить зиму. Должны были… если бы не этот проклятый ливень.

А теперь… Теперь придется снова надеяться на милость барона. Или на чудо.

Листья орчишки, не успевшие окрепнуть, лежали плашмя, прибитые ливнем к размокшей земле. Стебли поникли, их тонкие колосья беспомощно свесились вниз.

Анара, присев на корточки, ковыряла заостренной палкой почву у корней. Ее корявые пальцы, покрытые старыми шрамами, бережно разминали комья глины.

– Орчишка сгниет, если вода не уйдет. Нарта покрепче – посмотрим.

Она ткнула грязным ногтем в раскидистый куст с мясистыми листьями. Под их тенью проглядывали мелкие клубни – бледные, как картошка, выросшая в подвале без света. Из трещин в переувлажненной земле выползали дождевые черви, спасаясь от потопа, их розовые тельца блестели на солнце.

Я взяла деревянную лопатку с облупившейся краской, попыталась прорыть отводные канавки. Грязь липла к инструменту мертвой хваткой, приходилось счищать ее голыми руками, чувствуя, как холодная слизь забивается под ногти. Анара тем временем обходила грядки, выдергивая сорняки, которые дождь вымыл на поверхность. Крапива и лебеда лежали мокрыми кучами, напоминая шерсть только что остриженной овцы.

– Тут хоть что-то соберем, – пробурчала она, разминая ком земли в мозолистых ладонях. – Не пропадать же урожаю.

К полудню солнце, поднявшееся в зенит, высушило верхний слой почвы, образовав тонкую корку, но под ней всё еще хлюпало, как в болоте. Мы перетаскали плоские камни с края огорода, чтобы укрепить размытые края грядок. Анара показала мне, как приподнять поникшие стебли орчишки, подвязав их к колышкам из ивовых прутьев. Растения теперь походили на раненых солдат, опирающихся на костыли.

– К осени, может, зерно вызреет, – сказала она, вытирая пот с загорелого лба тыльной стороной ладони. – Хоть на кашу хватит.