«Никаких вдруг! – Он хлопнул ладонью по столу так сильно, что уютная лампа тревожно замигала. – Всему есть рациональное объяснение. Может быть, в библиотеке хранятся древние фолианты, страницы которых покрыты ядовитой пылью? У старух, наверное, уже иммунитет выработался, но у остальных-то его нет… Вот тебе и простое решение детективной загадки!»

Нет для ученого человека большей радости, чем рождение изящной и остроумной гипотезы. Это как явление музы для поэта или утреняя доза для завзятого пьяницы, с той лишь разницей, что хорошая гипотеза по-настоящему просветляет ум, а не только дает иллюзию всеобъемлющей ясности…

Серафим Львович был чрезвычайно доволен собой. Он даже не заметил, как начал говорить вслух:

– Завтра же с утра я позвоню в Новосибирск и потребую прислать сюда врачей и химиков! Они возьмут пробы в библиотеке и… О-о-о-о… Как же я раньше не подумал! Ведь все книги и рукописи должны будут пройти карантин, а это значит… Это значит, что с публикацией дневников Даринского надо будет погодить…

Новая мысль так обрадовала профессора, что он не сразу услышал шум за дверью. Спохватившись, бросился открывать – наверняка это Алик, кто же еще, – и замер на пороге. Там никого не было. Зато на крыльце лежала отрезанная собачья голова. Отрезана она была совсем недавно, может быть, всего несколько минут назад, потому как кровь продолжала стекать на ступени, размывая и без того нечеткую надпись на мокром снегу: «Не лезь не в свое дело!» В этот момент с грохотом захлопнулась калитка и послышались чьи-то торопливо удаляющиеся шаги.

В хороших милицейских школах есть такой предмет – психология преступника. И поскольку всё в этом мире имеет свою обратную сторону, можно предположить, что в каких-нибудь специальных учебных заведениях для преступников преподают и психологию жертвы. Так вот злоумышленники, обезглавившие неизвестного черного пса, видимо, плохо учились в своей школе. Иначе они бы знали, что для большего эффекта необходимо выбирать средство устрашения в соответствии с психологическим портретом жертвы, принимая во внимание личностные, возрастные и интеллектуальные данные объекта устрашения.

Попросту говоря, не на того напали. Запугать профессора Барского еще никому не удавалось! Тем более такими примитивными методами. Серафим Львович накрыл собачью голову подходящим по размеру тазиком, чтобы Алик мог потом собрать необходимые улики, и вернулся в дом.

«Так-так, – думал он. – Дело становится все интереснее! Кто-то, заметив, что я провожу опрос свидетелей, серьезно испугался… Но кто?! Кому я мог наступить на хвост?»

Версия с непреднамеренным отравлением библиотечным ядом отпадала. С другой стороны, представить себе Амалию Ивановну или Евгению Спиридоновну, тяжелым топором отсекающими голову какому-нибудь Бобику, было чрезвычайно сложно. Могут ли у них быть пособники? Или, наоборот, старухи, сами того не зная, стали орудием преступников? Это требует дополнительного изучения и наблюдения. Главное, чтобы Алик согласился… Ах, как же это все чертовски любопытно!

Алика уговаривать не пришлось. Жертва была идентифицирована как дворовый кобелек Платон, живший при отделении милиции. Этот факт указывал на особую, вопиющую дерзость преступников. Они недвусмысленно давали понять, что им известно о сотрудничестве профессора с Аликом, и даже как бы намекали на отсутствие законопослушного трепета перед милицией. А это, в свою очередь, задевало профессиональную гордость сержанта.

Было решено установить наблюдение сразу за четырьмя объектами – библиотекой и старушечьими квартирами. Как сделать это, не привлекая к операции дополнительные силы? Очень просто! Надо следить за всеми объектами поочередно, но в абсолютно случайном порядке, сбивая с толку преступников и случайных свидетелей. Основная нагрузка при этом ложилась на пожилого профессора, в то время как Алик должен был играть роль своеобразного триггера, сеющего панику и провоцирующего злоумышленников на необдуманные поступки.

Дом, в котором проживала заведующая библиотекой, был крайне удобен для наружного наблюдения – прямо напротив располагалось почтовое отделение, из которого отчетливо была видна калитка интересующего профессора дома и даже одно окно – кажется, в гостиной. Серафим Львович взял стопку телеграфных бланков и занял стратегическую позицию за столиком. С собой он имел блокнот, авторучку, карандаш и пару бутербродов с докторской колбасой. Точно в условленное время появился Алик, отпер калитку и проследовал к дому. Его не было минут десять – достаточно для того, чтобы постучать в дверь, представиться и задать один-два вопроса касательно Абросимова, Ведерникова и еще нескольких граждан, навестивших зачем-то пожилую соседку аккурат перед самой своей гибелью полгода назад. Вот калитка отворилась вновь, из нее вышел Алик и направился в сторону центрального универмага, но перед этим потер руки, как бы согревая их, а на самом деле подавая условный знак профессору – все идет по плану!

Серафим Львович приник к окну, теперь уже почти не утруждая себя маскировкой и заполнением бланков с выдуманными поздравлениями вроде «ДНЕМ РОЖДЕНИЯ ВСКЛ ЖЕЛАЮ СЧАСТЬЯ ЗПТ ЗДОРОВЬЯ И ДОЛГИХ ЛЕТ ТЧК». Время тянулось медленно. Случайные прохожие никак не хотели приближаться к калитке Амалии Ивановны и даже собаки обходили ее стороной, как будто зная о трагической участи Платона. Короткий осенний день медленно сменялся сумерками, бутерброды давно были съедены, а кипа неотправленных телеграмм на общую сумму в 17 рублей с копейками уже отправилась в мусорную корзину, когда наконец профессор заметил чью-то стремительно приближающуюся к дому узкую тень. Молодой человек среднего роста в длинном пальто привычным движением откинул крючок и открыл калитку. В отличие от Алика его не было довольно долго – что-то около часа. И вышел он в тот самый момент, когда уборщица на почте уже начала недовольно скрести шваброй пол, задевая теплые югославские ботинки профессора. Человек пошел в сторону от центра, очень медленно и как бы пошатываясь. Это дало Серафиму Львовичу возможность намотать шарф, застегнуть пальто и выбежать на улицу, не теряя из виду подозреваемого.

И вот тут-то начались трудности. Не имея опыта наружного наблюдения и боясь упустить объект этого наблюдения, профессор то слишком приближался, то, наоборот, отставал, не желая быть замеченным. Он прятался за редкими деревьями, сворачивал в переулки и даже делал вид, что ищет на земле упавшую монетку. Но к счастью, объект был так погружен в собственные невеселые, по всей видимости, размышления, что слежки попросту не замечал.

Вскоре улица закончилась, вернее перешла в длинный ряд гаражей и складов, а человек всё так же шел к одному ему известной цели, увлекая за собой и профессора. Ночь была безлунной, а фонарей в городе и на центральной-то улице было всего три, так что слежку пришлось вести в полной темноте.

И здесь давайте остановимся на минуту, чтобы восхититься удивительным мужеством Серафима Львовича! Это же надо – пожилой человек, отягощенный не только лишним весом, но и различными хроническими заболеваниями, так смело, без тени сомнения бросился в погоню за вероятным преступником, невзирая ни на темноту, ни на усиливающийся холод ноябрьского вечера…

И все же дальнейшая слежка была слишком опасна. Здесь, в промзоне, где асоциальные элементы чувствуют себя как рыба в воде, а заслуженные деятели науки, наоборот, ощущают некий дискомфорт, здесь профессор остановился отчасти потому, что сгущавшаяся темнота нагоняла на него страх, а отчасти и потому, что попросту потерял своего объекта. Поразмыслив и прикинув, что обратно человеку придется возвращаться тем же путем, Серафим Львович спрятался за дровяным сараем, откуда продолжил следить за дорогой. Довольно скоро он услышал неверные шаги пьяного человека. Мимо сарая по направлению к городу шел, тяжело дыша, бородатый мужчина в телогрейке. И чем дальше он шел, тем быстрее. В конце концов он почти побежал, наклонив корпус вперед так, будто пытался проткнуть головой воздух. И тут раздался громкий хлопок. Мужчина, нелепо взмахнув руками, упал. Серафим Львович на секунду оцепенел от неожиданности, но потом все же бросился к упавшему.

– Эй! Что с вами? Вы не ушиблись? – Он склонился над человеком, но последовал второй хлопок – теперь уже стреляли в профессора!

Серафим Львович пригнулся и отскочил в сторону, под защиту гаражной стены. Следующая пуля просвистела мимо.

В жизни бывают моменты, когда человек, даже очень умный, теряет голову и подчиняется древним инстинктам, не раз спасавшим его менее умных предков. Вот и Серафим Львович внезапно осознал, что чем дольше он здесь стоит, тем меньше у него шансов выжить. И профессор побежал. Он бежал зигзагами по узкому проулку, падая в полузастывшую грязь лицом при каждом выстреле, тут же поднимался и бежал дальше, теряя на ходу норковую шапку, мохеровый шарф и остатки самообладания. А выстрелы следовали один за другим, и некоторые пули проносились так близко, что профессорские уши трепетали, а сердце от ужаса грозило вырваться за пределы драпового пальто и оставить бедного Серафима Львовича там одного…

К автостанции профессора вынесло только утром. Всю ночь он в панике метался по улицам. На каждом углу ему мерещились старухи с ружьями, широкими тесаками и крючьями, под каждым забором валялась отрубленная собачья голова, а на деревьях то тут, то там висели удавленники, скрипуче раскачиваясь в такт ветру.

В кассе Серафим Львович купил билет на первый же автобус до Новосибирска и все оставшееся время прятался в деревянном туалете, изо всех сил притягивая к себе дверную ручку. Немного успокоился он, только когда рыжий автобус, дребезжа всеми своими деталями, сделал круг на центральной площади, всхрапнул и устремился прочь из города.

В Аликов дом за вещами Серафим Львович не заходил, поэтому пропажи фотокопий с народовольческой рукописи так и не обнаружил. Да и до рукописи ли теперь было этому старику с полубезумным взглядом, скорчившемуся на заднем сиденье автобуса? «Домой, – шептал он, заклиная водителя ехать как можно быстрее. – Домой!»

Сон

«Это как в проруби искупаться… Страшно и холодно только в первый раз, да и то недолго», – думал сидящий на крыше пятиэтажки худой, заросший пегой бородой человек, грея в кулаках застывшие пальцы. Порыв ветра взметнул облачко снега, прихватив по пути жестяную банку из-под мясорастительных консервов «Завтрак туриста». Банка жалобно звякнула о край водостока и полетела вниз стремительно, как летят в пропасть туристы, вооруженные страховочными обвязками, ледорубами, скальными молотками, шлямбурами и еще бог весть чем, но все же не удержавшиеся там, на краю того и этого света.

Человек посмотрел вслед банке: «А главное, второго раза, скорее всего, и не будет». Посидев так еще несколько минут, он ухватился за ствол староверского креста-антенны и встал. Внизу у гаражей молодые ребята тягали тяжелые ящики, утрамбовывая их в «буханку». Какая-то девушка покрикивала на них, поторапливая, и временами неодобрительно смотрела на крышу.

Зима наскоро заметала улицы, пряча грязные следы недавних дождей. Верхушки домов уже были похожи на белые могильные холмики, но на земле снег еще кое-где таял, словно хлебный мякиш, упавший в теплый чай. До настоящих холодов было далеко.

Сигарета была вонючей и какой-то кислой. Человек, морщась, докурил ее без удовольствия, больше для порядка, и затушил мозолистыми пальцами. Надо было спускаться домой.

Зайдя в жаркую квартиру, он подергал плечами, кое-как стряхнул с телогрейки снег и вдруг не мигая уставился на тусклую, скупую лампочку.

– Сашк, ты чего?

Фигура Сашкиной жены сливалась с интерьером квартиры. Одутловатое лицо ее казалось орнаментом на сырых, темных обоях, а тело, завернутое в байковый халат, имело тот же непередаваемо желтый оттенок, что и дээспэшная мебель.

– Антенну-то подергал?

Не ответив, Сашка прошел в комнату и рухнул на незаправленную кровать.

– Застелила б, что ли…