С наступлением осени листва пожелтела и сумерки стали сгущаться раньше. За ясными вечерами, озаренными печальными величественными закатами, последовали зимние дожди. В часовне стало сыро и холодно. Сульдрун сложила из камней очаг с отдушиной, выходившей в одно из узких окон. Другое окно она плотно заткнула сухой травой и хворостом. Течение, огибавшее мыс, часто прибивало к берегу и оставляло на гальке старые коряги и сучья. Сульдрун складывала их в часовне, где они сушились, и жгла их в очаге.

Дожди поредели; прозрачный прохладный воздух наполнился ярким солнечным светом – пришла весна. Нарциссы распускались на клумбах, деревья покрылись свежей листвой. По ночам сияли весенние звезды: Капелла, Арктур, Денеб. По утрам, когда над сверкающим морем высились летучие башни кучевых облаков, Сульдрун казалось, что в ней разливается какое-то тепло. Она ощущала странное возбуждение, никогда раньше ее не посещавшее.

По мере того как дни становились длиннее, чувства Сульдрун обострились – для нее каждый день начинал приобретать особые, неповторимые свойства, словно у нее оставался лишь небольшой драгоценный запас этих дней, подходивший к концу. В ней нарастало напряжение, чувство неизбежности; теперь Сульдрун часто не спала всю ночь, чтобы не пропустить ничего, что происходило в саду.

Брат Умфред снова нанес ей визит. Он нашел принцессу сидящей на залитых светом каменных ступенях часовни. Миссионер с любопытством разглядывал ее: под солнцем ее руки, ноги и лицо загорели, золотистые волосы посветлели. Она выглядела как символ безмятежного здоровья.

«По сути дела, – подумал монах, – она, кажется, довольна и счастлива».

Это наблюдение тут же разбудило в нем похотливые подозрения – не завела ли принцесса любовника?

– Драгоценная принцесса! – начал он. – Сердце мое обливается кровью, когда я вспоминаю о вашем одиночестве – вас все покинули! Скажите мне, как у вас идут дела?

– Неплохо, – ответила Сульдрун. – Мне нравится одиночество. Пожалуйста, не пытайтесь составить мне компанию.

Брат Умфред благодушно усмехнулся и уселся на ступеньку рядом с принцессой.

– Ах, драгоценная Сульдрун… – священник положил ладонь ей на руку – Сульдрун уставилась на жирные белые пальцы, влажные, теплые, чрезмерно дружелюбные. Она отдернула руку; пальцы неохотно отпустили ее. – Я приношу вам не только христианское утешение, но и чисто человеческое сочувствие. Вы не можете не признать, что я не только священник, но и мужчина, подверженный чарам вашей красоты. Вы не отвергнете мою дружбу? – Голос Умфреда стал тихим и елейным: – Даже если мои чувства теплее и глубже простого дружеского расположения?

Сульдрун мрачно рассмеялась. Поднявшись на ноги, она указала на дверь в стене:

– Сударь, вам здесь больше нечего делать. Надеюсь, вы не вернетесь. – Повернувшись, она спустилась в сад. Брат Умфред пробормотал проклятие и ушел.

Сульдрун сидела под старым цитрусом и смотрела в море.

«Интересно, – спрашивала она себя, – что со мной будет? Все говорят, что я красива, но мне от этой красоты одни неприятности. За что мне такое наказание, чем я провинилась? Мне нужно что-то сделать, как-то изменить свою жизнь».

Вечером, подкрепившись, она забрела в руины античной виллы, где ясными ночами больше всего любила смотреть на звезды. Сегодня они сияли с невероятной яркостью и словно говорили с ней, как чудесные дети, которым не терпелось поделиться секретами… Сульдрун неподвижно стояла, прислушиваясь. Воздух наполнился неизбежностью – неизбежностью чего? Она не могла понять.

Ночной бриз становился прохладнее; Сульдрун стала подниматься вверх по садовой тропе. В очаге часовни еще теплились угли. Сульдрун раздула огонь, подложила в очаг сухие сучья, и в часовне стало тепло.

Утром, проснувшись очень рано, принцесса вышла навстречу рассвету. Листья и трава были обременены росой; в их полной неподвижности чувствовалось нечто древнее, первобытное. Медленно, как лунатик, Сульдрун стала шаг за шагом спускаться к берегу моря. Сильный прибой с шумом обрушивался на гальку. Восходящее солнце озарило далекие тучи на западном горизонте. У южной косы пляжа – там, куда течение обычно выносило плавник, – Сульдрун заметила человеческое тело, качавшееся и перекатывавшееся в прибое. Сульдрун замерла, потом стала потихоньку приближаться к утопленнику, глядя на него с ужасом, быстро сменившимся жалостью.

«Какая трагедия! – думала она. – Как он бледен… какой холодной, страшной смертью он умер, такой молодой и пригожий…» Волна подбросила ноги молодого человека – его пальцы судорожно сжались, хватаясь за гальку. Сульдрун упала на колени, вытащила незнакомца из воды и отодвинула мокрые кудри, налипшие ему на лоб и на глаза. Руки юноши были окровавлены, голова покрыта ушибами.

– Не умирай! – шептала Сульдрун. – Пожалуйста, не умирай!

Веки незнакомца дрогнули; на принцессу взглянули помутневшие, опухшие от морской воды глаза. Глаза закрылись.

Сульдрун оттащила молодого человека повыше, на сухой песок. Когда она взялась за его правое плечо, незнакомец издал жалобный тихий стон. Сульдрун сбегала в часовню, принесла на пляж угли в миске и сухое дерево, разожгла костер. Она вытерла лицо юноши сухим платком.

– Не умирай! – повторяла она снова и снова.

Кожа спасенного понемногу становилась теплее. Солнце выглянуло из-за утесов и ярко озарило галечный пляж. Эйлас снова открыл глаза.

«Наверное, я умер, – подумал он, – и теперь просыпаюсь в райских кущах, где надо мной склонил золотые локоны прекраснейший из ангелов…»

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Сульдрун.

– Что-то с плечом, – пробормотал Эйлас и пошевелил рукой. Пронзительная боль убедительно продемонстрировала, что он был все еще жив: – Где мы?

– В старом саду, за окраиной Лионесса. Меня зовут Сульдрун. – Она прикоснулась к его плечу: – Думаешь, оно сломано?

– Не знаю.

– Ты можешь встать? Я не могу отнести тебя наверх, ты слишком тяжелый.

Эйлас попытался подняться и упал. Он сделал еще одну попытку, покачнулся, но с помощью Сульдрун, обхватившей его рукой, удержался на ногах.

– Теперь пойдем – я попробую тебя держать.

Шаг за шагом они поднялись по саду. Около римских руин им пришлось остановиться, чтобы передохнуть. Эйлас произнес слабым голосом:

– Должен признаться, я из Тройсинета. Я упал за борт. Если меня схватят, то посадят в темницу – в лучшем случае.

Сульдрун рассмеялась:

– Ты уже в тюрьме. В моей тюрьме. Мне запрещено отсюда выходить. Не беспокойся, я не дам тебя в обиду.

Она снова помогла ему подняться; в конце концов им удалось дойти до часовни.

Настолько, насколько позволяли ее скудные средства и навыки, Сульдрун изготовила для Эйласа нечто вроде перевязи из платков и прутьев ивы, после чего заставила его лечь на свою постель. Эйлас не возражал против такого ухода и наблюдал за принцессой с недоумением: за какие преступления эту красавицу заперли в саду за каменной стеной? Сульдрун накормила его – сначала медом с вином, потом горячей кашей. Эйлас согрелся, ему стало хорошо и удобно; он глубоко заснул.

К вечеру у Эйласа начался лихорадочный жар; Сульдрун намочила платок водой из ручья, положила его на лоб юноши и время от времени меняла – других средств у нее не было. К полуночи жар кончился, и Эйлас снова тихо заснул. Сульдрун кое-как устроилась на полу возле очага.

Утром Эйлас проснулся, наполовину убежденный в том, что происходящее нереально, что он продолжает жить во сне. Мало-помалу он позволил себе вспомнить «Смаадру». Кто сбросил его в море? Трюэн, подчинившись внезапному порыву безумия? Кто, кроме Трюэна, мог это сделать? А если это сделал Трюэн, могла ли существовать для этого какая-то причина? С тех пор как Трюэн побеседовал с капитаном тройского судна в Иссе, принц вел себя странно. Что он узнал от этого капитана? Что заставило Трюэна потерять самообладание?

На третий день Эйлас решил, что переломов у него нет, и Сульдрун сняла с него повязку. Когда дневное светило высоко поднялось в небо, они спустились вдвоем в сад и сели среди упавших колонн древней римской виллы. На протяжении всего солнечного дня Эйлас и Сульдрун рассказывали друг другу истории своей жизни.

– Мы встретились не впервые, – заметил Эйлас. – Помнишь гостей из Тройсинета, приезжавших к вам лет десять тому назад? Я тебя помню.

Сульдрун задумалась.

– В Хайдион часто приезжали послы и делегации… Кажется, я где-то когда-то тебя уже видела. Но это было давно – не могу сказать точно.

Эйлас взял ее за руку – впервые он прикоснулся к ней, чтобы выразить свои чувства:

– Как только я соберусь с силами, мы сбежим. Достаточно взобраться на утесы и спуститься в соседнюю долину – никто не заметит.

– Но если нас поймают… – поежившись, боязливым полушепотом отозвалась Сульдрун. – Король не знает сострадания.

Слегка обескураженный Эйлас, тем не менее, возразил:

– Не поймают! Особенно если мы хорошо все продумаем и будем осторожны. – Он выпрямился и продолжил гораздо энергичнее: – Вырвавшись на волю, мы уйдем как можно дальше от города! Будем идти по ночам и прятаться днем; затеряемся в какой-нибудь компании бродяг, и никто нас не узнает!

Сульдрун начинала проникаться энтузиазмом Эйласа – перспектива освобождения опьяняла ее:

– Ты думаешь, мы сумеем сбежать?

– Конечно! Как иначе?

Сульдрун задумчиво смотрела на свой сад, на море:

– Не знаю… Никогда не ожидала, что буду счастлива. А сейчас я счастлива, хотя страшно боюсь. – Она нервно рассмеялась: – У меня странное настроение.

– Не бойся! – воскликнул Эйлас.

Ее близость победила смущение, он обнял ее за талию. Сульдрун вскочила на ноги:

– Мне кажется, за нами следят тысячи глаз!

– Насекомые, птицы, пара ящериц, – Эйлас рассмотрел окружающие утесы. – Больше никого не вижу.

Сульдрун огляделась:

– Я тоже. И все-таки… – Она снова присела на безопасном расстоянии, чуть больше протянутой руки, и, приподняв брови, покосилась на подопечного: – Судя по всему, ты выздоравливаешь.

– Да, чувствую себя превосходно – и как только на тебя посмотрю, мне хочется тебя обнять. – Он подвинулся ближе; Сульдрун, смеясь, отодвинулась: – Эйлас, перестань! Подожди хотя бы, пока у тебя плечо не заживет!

– Ничего с ним не будет, оно почти зажило.

– Кто-нибудь может прийти.

– Кто сюда осмелится зайти?

– Баньольда. Жрец Умфред. Мой отец – король.

Эйлас застонал:

– Почему судьба так жестока?

– Судьба не жестока – ей просто все равно, – тихо ответила Сульдрун.

Ночь спустилась в старый сад. Сидя у очага, они подкрепились хлебом с луком и мидиями, которых Сульдрун собрала с прибрежных скал. И снова они говорили о побеге.

– Мне, наверное, будет не по себе, если я отсюда уйду, – с сожалением сказала Сульдрун. – Здесь я знаю каждое дерево, каждый камень… Но, с тех пор как ты появился, все изменилось. Сад от меня отворачивается. – Глядя в огонь, она слегка задрожала.

– Что такое? – встревожился Эйлас.

– Я боюсь.

– Чего?

– Не знаю.

– Если бы не мое плечо, мы могли бы сбежать уже этой ночью. Еще несколько дней, и я совсем поправлюсь. Тем временем нужно подготовиться. Женщина приносит тебе еду – как это делается?

– В полдень она приходит с новой корзиной и забирает вчерашнюю. Я с ней никогда не разговариваю.

– Нельзя ли ее подкупить?

– Зачем?

– Чтобы она приносила еду как обычно, выбрасывала ее и возвращалась с пустой корзиной. Если хотя бы неделю никто ничего не заметит, мы успеем далеко уйти и нас не поймают.

– Баньольда не осмелилась бы это сделать – даже если бы хотела. А она не захочет. И нам нечем ее подкупить в любом случае.

– У тебя нет каких-нибудь драгоценностей, золота?

– Все мои украшения и побрякушки остались в ящике моего трюмо, во дворце.

– То есть нам до них не добраться.

Сульдрун задумалась:

– Не обязательно. После захода солнца в Восточной башне все спят. Я могла бы подняться к себе в комнату, и никто не заметил бы. Все это можно сделать за несколько минут.

– Это действительно так просто?

– Да! Я же ходила туда-сюда тысячу раз, и по дороге мне почти никто не попадался.