Только Навруцкий появился в батальоне, над ним стали потешаться, и однажды Терентьев собственными глазами видел, как среди кустов, в нахлобученной пилотке, с выбившейся из-под ремня гимнастёркой, со съехавшей на живот кобурой револьвера, пробирался на четвереньках (это должно было изображать передвижение по-пластунски) начхим Навруцкий. Чуть позади него шагал ухмыляющийся во всю физиономию заместитель Терентьева, старший лейтенант, забубённая головушка Васька Симагин. Он изредка постреливал в небо из автомата. Симагин ходил в штаб, и оттуда с ним увязался начальник химслужбы. Не доходя метров сто до КП роты, Васька, потехи ради, вдруг выстрелил из автомата и дико заорал:

– Ложись!

– Что это? – спросил Навруцкий, покорно плюхнувшись рядом с ним в траву.

– Здесь всё простреливается, как есть со всех сторон, – соврал Васька. – Давай теперь впереди по-пластунски, а я на всякий случай буду прикрывать твоё продвижение.

И Навруцкий, доверившись ему, пополз как умел на четвереньках, а Симагин поднялся, стряхнул с колен травинки и пошёл чуть сзади, постреливая из автомата.

Терентьев случайно наткнулся на них, и лицо у него стало такое, что даже забубённая головушка струсил и воровато огляделся по сторонам. Однако прятаться было поздно и негде.

Навруцкий поднялся не сразу. Сперва он сел на пятки и тщательно, не спеша протёр очки. Потом, водрузив их на пос, поглядел на Терентьева добрыми глазами и сказал:

– Ну вот, я и прибыл к вам. Здравствуй. Очень рад видеть тебя.

– Здравствуй. Проходи в блиндаж. А ты, – он ткнул пальцем в сторону Симагина, – останься. Слушай, – яростным шёпотом сказал Терентьев, подойдя вплотную к своему заместителю и удостоверясь, что их никто не может услышать, – если я ещё раз увижу такое унизительное издевательство над человеком, то я…

– Да ладно, ладно, чего ты. Чёрт с ним, – поспешил ретироваться Симагин, подняв вверх ладони и пятясь. – Я думал тебя повеселить, а ты уж вон что – издевательство…

«Зачем он сейчас-то сюда притащился, – с досадой и раздражением думал Терентьев, пожимая руку Навруцкого. – Неужели в штабе не понимают, что он мне только обуза. Ведь бой же будет. Это не симагинские штучки-шуточки. Человек ведь может погибнуть ни за что ни про что, за здорово живёшь. Ну куда бы мне его деть? А ведь надо непременно определить куда-нибудь, где побезопаснее и потише. К миномётчикам разве».

– Слушай, старший лейтенант, – сказал он, – ты окажешь нам неоценимую услугу, если во время наступления, как только мы тронемся вперёд, понимаешь…

– Он всё понимает, – сказал Симагин.

– Понимаю, – сказал Навруцкий.

– Вот в это время будешь представителем в миномётном взводе, не возражаешь?

– Почему я должен возражать, если это надо для дела? – пожал плечами Навруцкий.

– Ну вот и славно, – обрадовался Терентьев.

– Его бы лучше к старшине в обоз определить, – не унимался Симагин. – Вот он бы там попредставлял.

– Ладно тебе, – отмахнулся Терентьев и поглядел на часы.

Это были великолепные спортивные часы с чёрным циферблатом, фосфоресцирующими стрелками и цифрами, не боящиеся ни воды, ни ударов. Володя очень гордился этими часами. Их подарил ему начальник укрепрайона, старый генерал, когда вручал первый орден.

До начала боя оставалось пять минут. Через пять минут в небе разорвётся бризантный снаряд. Это послужит сигналом тридцатиминутному артиллерийскому и авиационному штурму переднего края немцев. Потом огонь орудий, миномётов и авиации перенесётся в глубь фашистской обороны, по переднему краю продолжат бить беглым огнём только пушки прямой наводки, а стрелковые батальоны пойдут справа и слева от роты Терентьева на штурм немецкого укреплённого узла.

Одному из батальонов надо будет преодолеть противотанковый ров, а другому – заболоченный кустарник и чистенький сосновый лесок. Потом они навалятся с двух сторон на укреплённый узел немцев, расположенный перед ротой Терентьева, и раздавят его дружно, враз.

После этого, по разработанному в штабе полка и утверждённому штабами дивизии и армии плану, батальоны вновь расходятся вправо и влево, чтобы штурмовать другие немецкие укреплённые узлы обороны. Однако делают они это лишь после того, как согласно тому же плану, разработанному полковыми штабистами, на занятый плацдарм вступит тяжёлая, малоподвижная, но обладающая большой огневой мощью рота Терентьева. По плану она должна предоставить батальонам свободу действий, прикрывая их своим огнём и отражая возможные контратаки немцев в тыл или во фланги батальонам. Одним словом, с выходом роты Терентьева батальоны получали тактический простор и неограниченную свободу действий.

Планом было предусмотрено и учтено (как это, впрочем, бывает и в иных планах) решительно всё, кроме тех незначительных и мелких, на первый взгляд, подробностей и случайностей, которые при всём усердии штабных офицеров учесть совершенно невозможно, но которые неизбежно возникают в ходе боевых действий и порою ставят всё с ног на голову.

Итак, до начала движения ещё ночью занявших исходные рубежи батальонов оставалось тридцать пять минут.

– Пойдёмте посмотрим, послушаем, – сказал Терентьев и впереди всех лёгкими, пружинящими шагами, чувствуя силу, молодость, свободную радость во всём теле, поднялся по обшарпанным ступеням подвала и выбежал во двор.

Следом за ним поднялись и другие офицеры.

На улице было так ясно, солнечно, тепло и тихо, как бывает только весенним погожим утром.

Навруцкий, стоя рядом с Терентьевым и стараясь казаться тоже очень отчаянным, храбрым человеком, принялся с деланной неторопливостью протирать трясущимися пальцами очки. Дело в том, что он впервые за всю свою военную деятельность принимал непосредственное участие в наступлении.

– Ну, – сказал Терентьев, посмотрев на циферблат часов, – ну, – повторил он, уже глядя в небо, и тут же, словно повинуясь его требованию, там, в лазоревой голубизне, возник фиолетовый шарф разрыва, а следом за ним и сам звук разрыва, и чуть позднее – выстрел, где-то сзади, за спинами офицеров.

И сразу по всему переднему краю загудело, засвистело, заухало, и почувствовалось, как затряслась под ногами земля, и эта тряска ощутилась ещё сильнее, когда низко, тройками, прошли ревущие штурмовики и весь передний край немцев окутался пылью и дымом разрывов.

Они ещё немного постояли, сгрудившись и слушая и видя, что там, у немцев, делается сейчас.

Скоро противник начал отстреливаться, торопливо и беспорядочно, и когда один из снарядов взорвался во дворе, обсыпав офицеров комьями грязи, Терентьев, отряхиваясь, сказал:

– Пошли в укрытие. – И Навруцкий очень заторопился и как-то радостно засуетился при этих словах, но никто не обратил, казалось, на его поведение никакого внимания, только один Симагин засмеялся, и все, не спеша и не толпясь, степенно последовали вслед за скатившимся по каменным ступенькам Навруцким в подвал.

8

Сидели на нарах, курили, прислушивались к гулу канонады. Иногда подвал вдруг вздрагивал, будто в ознобе, и за шиворот находившимся в нём людям сыпалась земля. Это неподалёку разрывался шальной ответный немецкий снаряд.

Но вот наконец над головой всё стихло. Стало быть, артиллерийская подготовка завершена, в дело вступили стрелковые батальоны и пошли на штурм немецких позиций.

«Теперь ещё немного, и наступит наш черёд», – думал Терентьев. И несмотря на то, что давно уже было предусмотрено и распределено, в каком порядке выступят пулемётные взводы, когда поднимутся миномётчики и снимутся с позиций дивизионки, несмотря на то, что оставалось лишь ждать своего часа, Терентьева, как всегда с ним бывало в подобных обстоятельствах, охватило острое беспокойство. Он нахмурился. Ему вспомнилось, что накануне звонил начальник штаба батальона и между прочим сказал: «Береги людей. Это же последние дни, понимаешь?» Он это понимал. Но как можно было всех их уберечь от несчастья, увечий и, быть может, от самой смерти? Кто ему скажет – как? А он любил их всех, включая незадачливого солдата Ефимова. И как ему самому хочется, чтобы все они дожили до победы!

А время шло.

Вот уже больше часа минуло, как тронулись стрелковые батальоны, а Терентьеву никаких приказаний не поступило. Он взял у телефониста трубку и позвонил в первый взвод, стоявший в центре обороны, несколько выдвинутый, вроде боевого охранения, вперёд. От этого взвода до немцев было ближе всего.

– Как там противник? – спросил он у командира взвода.

– Нормально. Постреливает, – ответил тот.

– А наши?

– Да их сам чёрт не разберёт, что они там делают.

Терентьев вернул трубку солдату.

А на переднем крае тем временем происходило вот что.

Тридцатиминутный шквал артиллерийского, миномётного и бомбового огня, который всё по тем же, старательно, со всеми подробностями разработанным в штабах полка, дивизии и армии планам должен был подавить, уничтожить, разнести вдребезги все находившиеся в зоне этого шквала немецкие блиндажи, доты, дзоты, наблюдательные и командные пункты, огневые площадки пулемётов, миномётные и артиллерийские батареи, на самом деле был очень мощным шквалом. Артиллеристы, миномётчики и лётчики-штурмовики сделали своё дело, привели немцев в смятение, разрушили и блиндажи и НП, разогнали или убили и ранили прислугу миномётных пушечных батарей. Но всего этого казалось недостаточно. Когда орудийный гул смолк и в точно указанное время в действие вступила пехота, противник успел прийти в себя, оправиться от замешательства и паники, и многие из тех огневых точек, дотов и дзотов, которые по плану должны были быть стёрты с лица земли, ожили, и противник встретил наступающих сильным огневым заслоном.

Вот почему к назначенному штабными офицерами сроку укреплённый немецкий узел не был взят и рота капитана Терентьева не вступила в него.

Батальон, шедший справа, не смог преодолеть простреливаемый немецкими пулемётами противотанковый ров. Роты вынуждены были залечь на подступах, растеряв при этом все подручные средства, изготовленные для форсирования рва, и неся большие потери убитыми и ранеными. Сам комбат, адъютант батальона и несколько других офицеров были ранены и эвакуированы в тыл. Командование батальоном принял один из командиров роты, спешно пытаясь привести в порядок расстроенные подразделения.

Тот батальон, который наступал слева и должен был, соответственно плану, легко преодолеть заболоченный кустарник и сосновый лесок, встретил вдруг искусно заминированные завалы и протоптался возле них не положенное ему на это время.

Когда завалы были разминированы и солдаты стали выбегать из насквозь просвечиваемого утренним солнцем леска на опушку, им во фланг ударили тяжёлые крупнокалиберные пулемёты, и немцы, успевшие к тому времени разгадать намерения нашего командования, бросили против этого батальона в контратаку довольно крупные силы автоматчиков. Это не было предусмотрено планом. И хотя контратакующих удалось остановить и заставить их залечь, батальон, однако, из леса к назначенному сроку так и не выбрался.

Следовательно, всё пока выходило не так, как предполагалось.

Тем не менее план должен был быть выполнен во что бы то ни стало, поскольку он являлся хотя и небольшим, но всё же определённым звеном в цепи общего продвижения наших войск в глубь Германии. Поэтому, когда истекли все сроки, из штаба армии – в штаб дивизии, из штаба дивизии – в штаб полка, из штаба полка – в батальоны полетел грозный запрос: почему до сих пор не занят укреплённый узел немцев, именуемый в плане площадкой Фридлянд? Почему батальоны топчутся на исходных рубежах и не атакуют?

Командующий армией во время разговора по телефону с командиром дивизии как бы между прочим заметил, что его дивизия уже несколько раз являла собой пример неуверенного поведения, если встречала даже малозначительное сопротивление немцев.